[5] что абсурдно;
или же приходится допустить, что все события имеют определенную достаточную причину, за исключением хотений, не хотений, решений и т.п., которые могут возникать без всякого основания, без всякой причины;[6]
Это учение о возможности совершенно необоснованного, начисто беспричинного хотения я поясню посредством следующего фиктивного диалога. Положим, к Ставрогину, после того как он укусил за ухо губернатора, подходит кто-либо из близких ему людей и спрашивает: «Почему вы сделали это?» — «Захотел и сделал». — «Да, но почему?» — «Так, ни почему». — «Тянуло сделать? какая-то непреодолимая сила? навязчивая идея?» — «Нет, мог бы и не сделать».
Учение о таком чистом произволе, о безразличной возможности стать на сторону любого из представляющихся действий и без всякого основания и причины выполнить его, принято называть термином liberum arbitrium indifferentiae, свобода безразличия.
Свобода безразличия, говорит Шопенгауэр, предполагает существование (existentia) такого деятеля, который был бы лишен всякого содержания, всякой сущности (essentia). Existentia без всякой essentiae, действительное существование совершенного ничто (предмета, в котором не было бы никакого что) невозможно, а потому и liberum arbitrium indifferentiae, т. е. свобода безразличия, не может существовать.[7]
Итак, очевидно, цепь мировых событий имеет строго определенное, единственное направление; и в этом ряду нет места свободе. Детерминизм, по-видимому, одержал полную победу над индетерминизмом. Всякое событие настоящего момента необходимо возникает на основе событий предшествующего ему времени, а они в свою очередь обусловлены еще более ранними событиями и т. д. Настоящее определено прошлым, но это прошлое находится вне нашей и чьей бы то ни было власти; следовательно, мои сегодняшние мысли, чувства, сомнения, колебания, хотения и решения неотвратимо были предопределены уже вчера, год тому назад, сотни лет тому назад, прошлым строением мира.[8]
«В каждый момент своего существования», говорит Фихте, «природа есть связное целое; каждая отдельная часть ее должна быть в каждый момент такой, какая она есть; ибо все прочие таковы, каковы они суть; и невозможно сдвинуть с места песчинку, не произведя этим невидимых, быть может, для нашего глаза изменений во всех частях неизмеримого целого. Но каждый момент этого существования определен всеми протекшими моментами и определяет все будущие моменты; и невозможно мыслить теперешнее положение песчинки иначе, чем оно есть, не признав себя вынужденным иначе мыслить все прошедшее в бесконечном восходящем ряде и все будущее в бесконечном нисходящем ряде. Сделай, если хочешь, опыт с этой песчинкой. Представь, что она лежала бы на несколько шагов дальше от моря. Тогда ветер, занесший ее с моря, должен был бы быть сильнее, чем был в действительности. Но в таком случае должно было бы быть не таким, каким было, и предшествующее ему состояние атмосферы, определившее этот ветер и степень его силы и точно также — состояние, предшествующее этому состоянию и определившее его. Ты получишь в неопределенном и беспредельном прошлом совершенно иную температуру воздуха, чем та, которая была в действительности, и совершенно иные свойства тел, имеющих влияние на эту температуру, и тел, на которые она влияет. Она несомненно имеет влияние на плодородие или неплодородие стран и таким образом на продолжительность жизни человека. Как знать, ибо раз нам не дано проникать во внутреннюю сущность нашей природы, то здесь достаточно указания возможностей, не погибли бы при том состоянии атмосферы во вселенной, которое нужно было бы, чтобы занести эту песчинку немного дальше, от голода или холода, или жары какой-нибудь из твоих предков, не успев произвести сына, от которого ты происходишь. Так что только потому, что какая то песчинка лежит на другом месте, не существовал бы ты и не существовало бы все, что ты думаешь произвести в настоящем и для будущего».[9] Достоинство человека унижено этой рабской зависимостью от прошлого, но за то, говорят нам, от этого выигрывает наука. Уже древние греки приходили к мысли, что если бы существовала свобода, то не было бы необходимого мирового порядка, и тогда наука была бы невозможна.[10]
В наше время такие взгляды еще более широко распространены благодаря теории знания Канта и многочисленных преемников его. В «Критике чистого разума» Кант задается целью установить условия возможности научного опыта. К числу таких условий, как он старается доказать, принадлежит закон причинности, который он формулирует так: «все, что случается (начинает существовать), предполагает нечто, зачем оно следует по правилу».[11] Из этой формулировки и рассуждений Канта видно, что под законом причинности он разумеет не только необходимое возникновение действия В за причиной А, но еще и единообразную, правильную повторяемость этой пары причинно связанных явлений. Иными словами, у него нет понятия индивидуальной причинности: всякое положение, устанавливающее связь причины и действия, есть, по его мнению, закон, правило возможного многократного повторения связи А и В. Если бы такого единообразия природы не было, если бы она не обладала строением, выразимым в общих законах, тогда, думает Кант, не была бы возможна наука о природе.
Закон причинности есть, по учению Канта и его преемников, закон познаваемых явлений и вместе с тем закон самого мыслящего о явлениях рассудка, так как система познаваемых явлений есть построение рассудка. Поэтому Т. Липпс, напр., говорит: «идея беспричинного хотения совершенно лишена смысла. Она представляет собой утверждение, чуждое мышлению».[12]
Аристотель, признавая свободу, считал в виду этого будущее неопределенным и утверждал поэтому, что два противоречащие друг другу суждения о будущем, напр. «завтра я выйду из дому» и «завтра я не выйду из дому» оба до известной степени одинаково истинны. В этом с ним согласны также Эпикур и Лукреций.
Аристотель, конечно, был не прав: из двух противоречащих друг другу высказываний о будущем несомненно уже теперь одно соответствует, а другое не соответствует будущему факту и потому одно содержит в себе истину, а другое не содержит ее. Я могу не знать, которое из высказываний выражает истину, однако эта неопределенность есть лишь мой собственный недостаток, а вовсе не свойство смысла самих высказываний. Философ мегарской школы Диодор Крон (ум. в 307 г. до Р. Хр.), указывая в противоположность Аристотелю на то, что всякое высказывание о будущем есть или истина или заблуждение, приходил отсюда к выводу, что все совершается необходимо; не только «Сципион умрет» — но и «ночью в постели, вследствие насилия». Точно так-же рассуждает и стоик Хризипп.[13]
Научные предсказания были бы невозможны, говорят многие философы, если бы существовала свобода воли. Шопенгауер говорит, что свободно возникающие явления могли бы быть предусмотрены заранее только путем ясновидения, но не путем научного вывода. Однако в действительности, по крайней мере в царстве явлений (событий во времени), свободы нет, все возникает необходимо по законам и потому научные предсказания возможны. Даже душевная жизнь человека принципиально не отличается в этом отношении от других явлений. Кант и Шопенгауер говорят, что, изучив до последних деталей эмпирический характер человека, можно было бы предсказать его поступки так-же точно, как астроном предсказывает солнечное затмение.[14]
Некоторые философы и религиозные мыслители полагают, что если бы существовала свобода воли, сам Бог не мог бы предвидеть будущего. Поэтому, во имя Божественного всеведения, они отрицают свободу воли. Так, Лютер в своем трактате «De servo arbitrio» (О рабстве воли) говорит: «Бог все предвидит не случайно, а потому, что все провидит, предполагает и осуществляет своей неизменной, вечной и непогрешимой волей».[15] Рядом с этой Божественной волей нет места для свободы тварей.
Наконец, в заключение упомянем один косвенный эмпирический довод в пользу детерминизма, ссылку на, так называемую, моральную статистику. Сторонники детерминизма говорят, обыкновенно, что если бы существовала свобода воли, был бы необъясним факт устойчивости статистических цифр. Статистика, напр., преступлений, совершаемых в какой либо стране в течение ряда лет, при однородных условиях, дает весьма близкие цифры; при этом почти неизменными оказываются также виды преступлений, распределение их по месяцам и т. п. Если же цифры оказываются изменившимися, то можно найти условие, вызвавшее эту перемену. Так, количество браков растет или падает в связи с уменьшением или увеличением цен на хлеб, в связи с уменьшением или возрастанием цифры налогов и т. п. Таким образом, изменения статистических цифр еще яснее говорят в пользу детерминизма, чем устойчивость их.
Если всякое желание человека, хотение, решение и т. п., а также всякая мысль, поступок, даже всякий жест необходимо вытекают из его характера и предыдущих состояний, то откуда же является у человека сознание свободы? На этот вопрос детерминисты дают ряд различных ответов. Так, Спиноза говорит, что сознание свободы есть результат незнания человеком причин его хотений. Камень, падающий на землю, если бы он сознавал свое падение, говорит Спиноза, также воображал бы, что он падает свободно.[16]
Другие детерминисты говорят, что ссылка на непосредственное сознание в защиту свободы воли есть результат недоразумения, именно смешения свободы воли с различными другими видами свободы, напр. со свободой действия. Отсутствие чувства принуждения при возникновении хотений объясняется обыкновенно тем, что хотение возникает из природы самого человека, в силу