– Злоключения семьи Виктора Михайловича, исчезновение сына Ивана, – все это так или иначе связано с исчезнувшими моими чемоданами в Нью-Йорке, охотой за флэшкой Петровича, других? Да или нет?
– Да…
– А угрозы неизвестных ему и его дочери потом, уже после женитьбы сына, болезни жены – тоже?..
– Да…
– А самоубийство Юрия Мамонова как-то связано с семейными злоключениями Виктора Михайловича или нет?
– Да, связано…
– Если можно поподробней…
– Он знал, что Ивана посадили на иглу… Ему пригрозили, что его детей тоже посадят, если он будет брыкаться и делать все не так, как положено делать, по-своему…
– Вот как, значит, он пытался сопротивляться?..
– Да… Детали уже за сроком давности никому не интересны… Тогда Мамонов разрабатывал головную часть программного комплекса, функционально-логического. Его часть должна быть состыкована с вашей частью, по трассировке и компоновке. А весь комплекс Гиви и Ваха хотели вбросить на мировой рынок САПР, чтобы наварить. Только Мамонов и вы стали выказывать завидную самостоятельность. Вот к тому и к другому были применены формы устрашения и давления на семью. Только у Мамонова, в отличие от вас, семья не пострадала, он сам пострадал, выбрал вариант собственного самоустранения, чтобы оградить семью… Он знал обо всем, что с семьей Виктора Михайловича происходило, потому и просил у вас прощения в последнем письме… Наша служба безопасности перехватила то письмо – я это знаю… Только поймите меня правильно – меня еще не было в «Омеге», все это делалось без меня… Без моего ведома… Я появился в «Омеге» только через три года, Лера знает, чем я занимался до этого…
– Потому вы так смело и говорите, что не были связаны тогда с «Омегой», когда ее люди наехали на меня, Юрия?
– Потому и говорю, раз вы требуете от меня признания в обмен на копию флэшки с вашим САПР нового поколения. Видите, какой сыр-бор был из-за ваших несовершенных демо-версий… А сейчас думаете не будет, если вы не передадите нам ваши продукты? Придется передать, какой бы вариант проекта не будет запущен – Гиви или Вахи…
«Уши от мертвого осла получит Ваха… Гиви бы получил, несмотря ни на что, только сдается мне, нет уже Гиви…» подумал Брагин и спросил:
– А какова роль Игоря?
– А какова может быть роль у молодого мужа-рогоносца, точнее, жениха-рогоносца – Гарик презрительно поглядел на Леру, – у него одна роль, он или себя убьет, с рогами или теми же рогами достанет молодую жену или пожилого любовника…
– Как тебе не стыдно, – Лера стремительно выхватила руку из руки Брагина и попыталась залепить Гарику-френду оглушительную пощечину.
Но тот ловко успел перехватить ее кисть, даром, что ли, работал и.о. начальника службы безопасности «Омеги».
– Не надо, мадам, то бишь, «первая мисс», – прошипел он с угрозой, – приберегите ваши нервы и эмоции для более подходящего случая. – Ну, как, я вас удовлетворил, – обратился он своим бесстрастным голосом к Брагину, – если да, тогда и вы удовлетворите мою и Вахи просьбу с копией флэшки…
Брагин хотел спросить Гарика в лоб насчет смерти своей жены, но, обернувшись, увидел, как к ним бежали двое из охранников Гиви, Брагин узнал их, они были в вагоне ресторане и подходили к нему на симферопольском вокзале. Лица молодчиков были серые от сильного и неожиданного потрясения.
– Гиви скончался… – запыхавшись бросил один.
– Врачи настаивают на вскрытии, – добавил другой, – чтобы не было претензий к бригаде реаниматоров, говорят, сделали все возможное и невозможное…
Охранники чуть ли не за рукав тащили Гарика к трупу. До острого слуха Леры и Брагина донеслось: «Ваха категорически против вскрытия». Последняя фраза, судя по всему, выбила из колеи Гарика, отвлекла его от Брагинских проблем с копированием флэшки. Он уже на расстоянии махнул им рукой:
– Без меня никуда… Дождитесь меня… Здесь или у себя в номере…
– Сейчас… Держи карман шире – после своих признаний… – выдохнул зло Брагин. Его ударила новая догадка, новое леденящее предчувствие фатума. Сейчас или никогда – надо решиться на поступок, достойный существования, достойный их любви с Лерой. Такое бывает не так уж часто: сначала толчок предчувствия, инстинкт, потом догадка, как действовать в новом странном и драматическом раскладе. – Ты же обещала Игорю уехать отсюда?
– Да, обещала…
– Одна, без меня?..
– Нет, о тебе не было речи – просто уехать отсюда, и все…
– Тогда срочно уезжаем отсюда, бежим, куда глаза глядят… Пока здесь переполох, и не до нас вовсе…
– Куда бежать?..
– Туда, куда карты показали…
– По предчувствию фатума?..
– Да, в Коктебель, на Карадаг…
– Бежим, только я тоже хочу признаться тебе в одном историческом факте в этот странный день…
– В поистине великий и фатальный день признаний и потрясений…
– Я беременна от тебя… я никогда не была раньше беременной…
– Ты – чудо, славный потомок рода Вулича-Вуича, любимая… Бежим…
Брагин настоял, чтобы они бежали отсюда так, как будто еще вернутся в Гурзуф на конференцию. Они вместе вышли из номера Леры с одной дорожной сумкой. И для начала Лера по мобильному телефону позвонила своей коллеге из МГУ, к тому же хорошо знакомой Брагина, чтобы он вывесила на секции ее стендовый доклад – распечатанный текст и несколько сравнительных графиков, показывающих значительное преимущество новых методов «естественной шоковой оптимизации». Брагин похвалил Леру за ее предусмотрительность: действительно, презентация на секционном заседании может быть не только в вербальной форме, но и в виде вывешенных на стенде материалов сообщения. «Наставничество профессора Брагина сказывается: порядок бьёт класс; война войной, а обед, то бишь стендовый доклад на стенде секции по расписанию».
Ведь программа утренних и вечерних заседаний из-за Брагинской сегодняшней презентации оказалась спутанной – кому и когда выступать неизвестно. Но и Лерина презентация состоится, только в её отсутствии. Вот что оставалось в сухом остатке и послевкусии последнего дня конференции перед ее официальным закрытием. Лера сказала своей соседке по номеру, что они с Брагиным отойдут-отъедут на вечер, на какое-то время. Даже не все вещи из своего номера взяла, правда, оставили здесь такие, за которыми не было нужды возвращаться. Они и не собирались возвращаться: переполох в связи со смертью Гиви им был на руку, можно было исчезнуть, раствориться на какое-то время, а потом вынырнуть из небытия дома или в неизвестном никому месте.
Двумя маршрутками добрались до Судака, оттуда уже глубоким вечером до Коктебеля на такси. С моря гремела музыка пляжных ресторанов и баров. Им было не до музыки, надо где-то срочно определиться с ночлегом. Наверное, у Брагина и Леры, остановившихся под фонарем на перекрестке главной и боковой улиц, были очень озабоченные лица, если их окликнул проходивший мимо старичок: «Чего ищите братцы-кролики, не крышу ли над головой?»
Они пошли за стариком. Тот привел их к двухэтажному каменному дому на пустынной улочке: «Уже полмесяца, с конца августа пустует комната на втором этаже. Как курортники разъехались, как детишки в школу пошли – конец сезона, нет квартирантов. Любому встречному и поперечному рады, милости прошу, живите сколько хотите.». Они даже не стали договариваться – на сколько дней снимают. Утро вечера мудренее. Брагин знал, что никуда, ни в какой ресторан они ни сегодня, ни завтра не пойдут, проговорят полночи, как будто они в дороге и Гурзуфе не успели наговориться.
Взойдя по лестнице в уютную комнатку на втором этаже и присев на плюшевый потертый диван, Лера с закрытыми глазами улыбнулась странной усталой улыбкой:
– Вот и добежали… Некуда далее бежать… Ты не удивился, Евгений, какой здесь нас диковинной фразой встретили… Прямо из «Фаталиста» Лермонтова, помнишь в сцене с моим предком Вуличем-Вуичем: «Кого ты ищешь, братец?..»
Брагин постарался ответить улыбкой, что ему не удалось, и выдохнул:
– Ну, конечно, так у Лермонтова… Вулич шел по темной улице, на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» – «Тебя!» – отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
Лера, вздохнув украдкой, продолжила еле слышно чтение на память фрагментов из «Фаталиста»:
– …Два казака, встретившие меня и следившие за казаком-убийцей, подоспели, подняли раненого Вулича, но он был уже при последнем издыхании и сказал только два слова: «Он прав!» Я один понимал темное значение этих слов: они относились ко мне; я предсказал невольно бедному его судьбу; мой инстинкт не обманул меня… Я точно прочел на изменившемся лице печать близкой кончины…
«Странно, я вижу печать близкой кончины на ее лице, как тогда, когда мы ехали в Гурзуф на троллейбусе, а она, вероятно, видит то же самое на моем лице… Спросить ее? – Брагин рукой провел по ее волосам и нежно поцеловал Леру в макушку. – Но ведь так и заиграться можно, как мы уже ранее заигрывались… Она призналась мне, что беременна и так с укором поглядела на меня, будто я и в самом деле буду спрашивать, кто же отец ее будущего ребенка – я или Игорь?»
Лера подняла на Брагина умоляющие глаза и тихо сказала с каким-то внутренним горьким надрывом:
– …Все хотели убить того казака, пристрелить, как бешенную собаку … Лишь Печорин не хотел убивать… Вот это место… По тексту слова Печорина, а я волнуюсь, аж мороз идет по коже, словно от себя говорю… – Лера закрыла глаза и сокрушенно покачала головой. – В эту минуту у меня в голове промелькнула странная мысль: подобно Вуличу я вздумал испытать судьбу. «Погодите, – сказал я майору, – я его возьму живого».
– …Как брали казака, как казак выстрелил в Печорина, как пуля сорвала эполет его, как он за руки схватил казака, как того повязали – пропусти… – Брагин так же сокрушенно покачал головой… Чего-то не хватает… Какой-то главной существенной детали… Вспомни, что было дальше…