стороной, раз на их стороне любовь, что сильнее фатума, рока. Надо просто жить и любить, ибо у меня, слава богу, есть теперь любовь по имени Лера».
Он не рассказал о своем странном сне, о своих опасениях и предчувствиях неизвестно чего… Хватит пугать, так и заиграться можно с потомком бравого Вулича-Вуича. Они какое-то время не ходили в горы, довольствовались только пляжем. Но на третий день решились: Карадаг так Карадаг. В шортах, легких футболках и панамках, вышли утром и, взявшись за руки, весело стали взбираться вверх по тропе.
Как счастливый талисман, все предыдущие дни, как и в этот солнечный день, Брагин носил в кармане свою заветную флэшку. Лера спросила его как-то: «У тебя есть опасения, или какие предчувствия, что в наше отсутствие нас могут обокрасть?». Брагин неопределенно пожал плечами, долго молчал, а потом тихо сказал: «Знаешь, только в последние дни рядом с тобой я осознал одну вещь. Все, что забито в этой флэшке, я сотворил благодаря нашей любви за какие-то три-четыре месяца, хотя думал об этом всю жизнь. Разумеется, ничего не успел опубликовать, запатентовать. Но не в этом дело. Мне иногда кажется, что потеряй эту флэшку или похить ее кто у меня, мне не хватит всей оставшейся жизни, чтобы восстановить все в памяти, забить пустую флэшку прежним содержанием… Вот тебе и незыблемость информации, тайна рукописей, которые не горят… Жизни моей не хватит, и никто не хватится». – «А если бы флэшка попала бы в руки злодеев, нечистоплотных корыстных людей – спросила Лера, – что тогда?». – «Если бы она попала в их руки под давлением и по принуждению, я бы просто умер, потому что это был бы крах надежд, любви. Зло не должно побеждать любовь, даже в самых подлых, фатальных обстоятельствах. Уж лучше никому, чем злу и бесам, моя флэшка – символ нашей любви… Символ свободы выбора и любви в одном корпусе истины, живой истины».
Искрились в тени сентябрьских рыжих кустов в жухлой траве последние капли росы, ибо солнце стало уже припекать… «И вкус свободы познаваем, перед тем как узнать страх, перед тем как узнать смерть, – Брагин вспомнил фразу из своего сна, – но почему-то ничему не огорчился. – Чего огорчаться и унывать, если чудо природы на твоей стороне, на стороне нас с Лерой».
Как страстно звенели цикады, такое ощущение, что их звон и усиливающийся зной заполняли все горное пространство. Как жадно Лера вбирала эту чудесную горную красоту, что возвысилась над морем, и не истощилась в своем горделивом возвышении, а наоборот насытилась вечным спокойствием, отточилась в каменных изваяниях и утончилась без всякого желания потрясать и эпатировать – только покой и воля…Только необъятная воля и такой же необъятный покой…
И Лера радостно смеялась в ответ на явленное горное чудо сентября. Брагину даже казалось, что ее восторженность, обостренное впечатление от открывшейся горной горделивой красоты, взметнувшейся над морем, передаются ему, перетекают в него токами любви и нежности… И в этом потрясении души, распахнутом для чуда и любви сердца и есть простое человеческое счастье приобщения к мигу быстротекущей жизни во всех переплетениях и играх света, красок, звуков, возникающих и исчезающих формах неутоленного живого и сущего… Не пустынного и бесцельного мира без света, без красок, без звуков… А красота сущего – обещанная и зовущая вдаль и ввысь в небесные чудеса – в мир живого без укоризны в несовершенстве мига…
И все разорванные звенья мыслей и чувств здесь в горах соединились – почему-то так думалось Брагину – и он был также почему-то уверен, что так же думалось и Лере, вдруг осознавшей именно здесь верховное оправдание и потаенный смысл: «Здесь и сейчас начинается новый виток свободы выбора, торжества любви и надежды взамен печальным предопределениям жестокой и несправедливой судьбы».
Лера шепнула ему, словно боялась, что ее кто-то посторонний мог подслушать:
– Когда есть желание изменить жизнь, надо начать с самого простого, элементарного…
– И что же ты надумала? – спросил Брагин..
А она смеется звонко и непосредственно, и сквозь смех, прерываясь, лопочет:
– Совсем недавно, несколько дней назад было освобождение во время дальнего заплыва и выхода из моря – это было потрясение и чудо… Я даже не почувствовала, как ты меня нес… Очнулась, только утром… Зачем очнулась?.. Лучше бы сон и явь продолжались, ты бы меня нес дальше… И вот мы здесь… Я уже знаю, что мне надо сделать, чтобы освободиться окончательно…
– И что же, милая?..
– Я только сейчас придумала… Это меня только здесь, сейчас озарило – я брошусь в море со скалы…
Брагин опустил глаза, и лицо его приняло замкнутое холодное выражение человека, который в душе сомневается, но уже не в силах ничего возразить. Он бессильно покачал головой.
– Говорю то, что считаю должным сказать… Предупредить что ли… Может, не надо, милая?.. Зачем мы забираемся так высоко?..
– А мы потом спустимся… Я же не заставляю тебя тоже прыгать вниз, сломя голову… Это нужно мне, а не тебе… Только это должно быть свободно, без толики внешнего принуждения… Должен быть порыв души моей… Так духу моему, стесненному неведомо чем, надобно… Я почему-то именно здесь, двигаясь легко и бодро, подумала об иноках и инокинях… В монастырских обителях говорят – «Чем свободней плоти, тем теснее духу» – потому и давящие колкие власяницы инокини носили, а прежние монахи пудовые чугунные вериги на себя возлагали… Наверно, невозможно войти легкими невесомыми шагами в царство Небесное… Впрочем, все мы носим вериги, только каждый свои…
Неловкая пауза, легкое смущение и беспокойство Брагина. Он даже остановился, как вкопанный, не одобряя взглядом намерений возлюбленной.
– Может, не надо?.. – его голос глухой и тусклый, но в нем столько беспредельного мучения.
– Я же на принуждаю тебя прыгать вслед за мной – это мне надо, а не тебе, Евгений…
– И все же…
– Тебе придется смириться… Тем более на развилке времени, тем более с потомком Вулича-Вуича… Ну, не надо кукситься, милый… Не беспокойся…
Неловкость и легкое отчуждение постепенно проходили – они двинулись вперед как бы порознь, но снова взялись за руки… Скоро они стали разговаривать почти непринужденно и весело о разных веселых пустяках, милых сердцам двух бесконечно влюбленных друг в друга существ…
Покой разливался над горами, а где-то вдали слева лучезарная воздушная дымка склонилась над маревом моря… Моря ли, воздушного пространства ли?..
– …Ради истины Твоей изведи из печали душу мою…
– … О чем ты просишь, милая, Кого?..
Они уже разъяли руки и снова шли вверх по горной тропе порознь. Брагин с нескрываемым удивлением глядел на нее.
– Не мешай, милый… Мелкие бесы тщеты, суеты и тщеславия мешают нам освободиться… От них ты убежал сюда вместе со мной… А во мне, помимо моей воли рождаются высокие слова, обращенные к Высшим силам, а не к бесам…
– Причем здесь бесы?.. – Брагин непонимающе крутил головой. – Причем они здесь в красоте поднебесной?..
– А ты оглянись вокруг… – она не стала ничего пояснять, только горько улыбнулась и запричитала еле слышно. – …Господи, услыши молитву моего смятенного сердца, внемли молению моему во истине Твоей… Простираю к Тебе руки мои, душа обращена к тебе, как жаждущая земля… Услышь меня, Господи… Уныл мой дух, сердце мое в смятении… Дух мой изнемогает, но не скрывай лика Твоего от меня, чтобы я не уподобилась, нисходящей в бездну ночи… Научи меня творить волю твою, во имя благодати Твоей, ибо только так воля моя уподобляется Твоей воле… Ибо Ты – Бог мой, и Дух твой ведет меня к благодати Божьей и истины вечной и неколебимой… Ради истины Твоей изведи из печали душу мою…
Молилась ли она или слова рождались из неискушенного молитвами сердца, только чудные слова лились из самой глубины души, сокрушенной и смиренной, которую ничто на свете никогда не уничтожит… Она была необыкновенно спокойна и углублена в себя, в свои мысли о свободе выбора…
«Может, она чувствует то, что я не чувствую – со всеми своими предчувствиями фатума? – подумал Брагин и вытащил из кармана шорт очки. – Воистину слепые и незрячие более крупные оптимисты и пессимисты, чем им надобно быть по промыслу божьему, по его предопределению и предназначению»
Глава 51
Только в этом месте Брагин зацепился мыслью за несколько групп отдаленных друг от друга сгрудившихся палаток… У одной двойной группы, самой крайней, двое молодых мужчин разводили костерок, наверное, варили ушицу, лениво и спокойно переговариваясь между собой… В их повадках, в их одинаковости комплекции было что-то знакомое…
А на почтительном расстоянии от степенных мужчин Брагин, вооружившись очками, увидел другую группу из четырех палаток бесов и самих их, мелких, нечистых, в виде полупьяной, наглой «оборзевшей» шантрапы…
Конечно, мелкие бесы на то и есть хвостатые и бесхвостые бесы-нелюди, что должны были поддавать на солнце крепкие спиртные напитки под блатные аккорды гитары и резаться азартно в карты – в какую-нибудь «сику» или «очко». Конечно, среди мелких бесов должны быть заводилы и верховоды – бесы покрупней и покруче, двое-трое, сильнее прочих распаленных спиртным и картами, громче других горлопанящих скабрезные куплеты… Конечно, бесы заприметили еще издалека златовласую стройную девушку с кавалером, но ни у кого из бесов даже мысли не было, что девушка пойдет к ним, по одной из нескольких тропинок, а не к степенным молодым мужчинам неподалеку, да и мало ли еще куда – троп и тропинок здесь множество…
Наверное, это была еще одна развилка времени… Брагин напрягся лицом и в плечах, когда Лера повернула не в сторону двух степенных молодых мужчин, колдующих у своего дымящегося котелка над костерком, а к компании шантрапы, от которой можно было ожидать чего угодно, только не добра…
Но Брагин то ли не хотел потерять своего самоуверенного лица, то ли старался соответствовать геройскому образу, который принялся играть с первых дней романа с Лерой – потому не окликнул ее, не схватил за руку, не остановил… Потом уже Брагин сообразит, неспроста, сообразно своей женской интуиции Лера не пошла тропой в сторону двух молодых мужчин. Слух его стал обострен невероятно, как у зверя в человеческом образе, но в волчьей шкуре, он слышал все бесовские речи.