Стиве сердито крутил усы.
— Не волнуйся, Стиве. Оставь свои усы в покое. — Анна Ксиландер добродушно засмеялась.
— Вы, женщины, все похожи одна на другую. — Стиве выпил свою рюмку и положил на тарелку кусок селедки. — Хорошая вещь — селедка. Пока на ужин есть селедка, можно еще говорить об идеализме. Твой брат Мартин только ею и питается.
— Неужели этот осел действительно хочет жениться? — с негодованием спросила Анна, делая жест отвращения.
— Да, это уже решено. Он так влюблен в Гизу Шуман, что каждую ночь напивается и, возвращаясь домой, рычит свадебный марш.
— Но ради бога, Стиве, скажи, откуда у него средства для женитьбы?
— Откуда? Да ниоткуда. Он нашел какого-то идиота графа, которому предсказывает артистическую карьеру, и питается им в данную минуту.
— Этот человек погибнет.
— Многие должны гибнуть. Иначе другим не удавалось бы вылезать наверх.
— И Гиза согласна?
— По-видимому. Впрочем, мне кажется, с ее стороны это шаг отчаяния.
— Бедная девушка с каждым днем падает все ниже и ниже.
— Да. Такова жизнь.
— Это смешно, Стиве. Жизнь вовсе не такова. Что это вообще за глупость: «такова жизнь»?
— Кстати, Анна, я забыл рассказать тебе самую важную новость. Рената Фукс исчезла вчера вечером.
— Исчезла?!..
— Да, представь себе. Сегодня рано утром Вандерер явился ко мне в полном смятении. Она ушла вчера вечером и больше не возвращалась. После обеда я нашел его в кафе в еще большем отчаянии. Он хотел обратиться к полиции, но мы убедили Анзельма, что это не имеет смысла и только вызовет скандал. Он полагает, что Рената у какой-нибудь подруги. Но с ним что-то неладно. Он точно сумасшедший.
— Мне жаль его и ее тоже. Красивая девушка. Недавно я встретилась с нею в дворцовом парке, и мы долго разговаривали. Она собиралась как-нибудь зайти ко мне.
— Но вот что удивительнее всего. В пять часов я проводил Вандерера домой. Вдруг около Ветеринарной школы к нам с визгом подбежала собака, которую Рената взяла с собой. Это совсем загадочно. Вандерер чуть не лишился сознания. Я предложил ему идти вместе со мной к тебе, чтобы не оставаться одному. Но он не послушался меня и побежал домой.
— Наверное, с ней что-то случилось, Стиве. Не понимаю, как можешь ты быть так спокоен. Тут произошло что-нибудь страшное.
— Брось, ничего страшного с ней не случилось. Ведь мы живем в культурном государстве.
— Все вы, мужчины, какие-то лягушки. Потому я вас так и презираю. А что говорят другие?
— Ты ведь знаешь их. В кафе был еще Гудштикер. Он тоже первым делом хотел идти в полицию.
— Гудштикер! Эта отвратительная чернильная душа!
— Перестань, пожалуйста. Твой злой язык действует мне на нервы.
— Вот увидишь. Мое чувство не обманывает, меня. Они поболтали еще с четверть часа, затем Стиве ушел, напутствуемый наставлениями возвратиться пораньше.
2
Анна Ксиландер надела туфли, села в уголок дивана и взяла газету, где была помещена критическая статья Стиве о последней книге Гудштикера. Стиве писал в своей обычной манере, стараясь никого не обидеть; но его пространные размышления все же были проникнуты затаенной горечью. В заключение он говорил: «Да, нет сомнения, писатель пишет „красиво“; но в последнее время он стал сладким и мягким, как печеное яблоко, вполне пригодное для желудка буржуа».
Анна улыбнулась такому сравнению. До чего храбр этот человек, когда у него в руке перо! Он топит в чернилах королей.
Вдруг раздался звонок. Анна испугалась. Кто мог прийти в этот час? Стиве? Это было бы странно, да и звонок не его. Анна зажгла свечу, вышла в коридор, открыла дверь и чуть не выронила из рук подсвечник: перед ней стояла Рената.
Анна Ксиландер открыла рот для приветствия, но в ее голове в одну минуту пронеслись мысли о Вандере-ре, о Стиве, о романтическом приключении, и она вместо приветствия спросила, кто открыл Ренате ворота, как будто это было для нее самое важное. Рената ответила, что ворота открыл какой-то господин, живущий по соседству и вместе с ней подошедший к дому.
— Вы хотите, чтобы я опять ушла? — беззвучно прибавила она.
Но Анна была далека от этой мысли. Она радушно пригласила Ренату раздеться.
— Боже мой, как вы выглядите, фрейлейн! Хотите чашку кофе или стакан вина? Какие у вас ледяные щеки и холодные руки! Конечно, вы останетесь у меня ночевать, это само собой разумеется. Сейчас мы снимем башмаки и наденем вот эти теплые туфли.
Анна опустилась на колени перед Ренатой и стала расшнуровывать ее ботинки. Рената наклонилась, положила руки на плечи Анны и прижалась губами к ее волосам. Анна Ксиландер замерла на мгновение, чувствуя, как слезы Ренаты падают на ее волосы. Потом она поднялась и постаралась успокоить девушку. Когда Рената перестала плакать, Анна с участием спросила:
— Вы разве больше не возвратитесь к Вандереру? Рената отрицательно покачала головой.
— Я позже расскажу… — прошептала она.
Но так как Анна все озабоченнее смотрела на нее, то Рената, не откладывая, поведала обо всем: как она последовала за Анзельмом без всяких колебаний, гордая сознанием свободного выбора; как она вскоре заметила, что Вандерер не таков, каким она его считала; как он лишился состояния и тогда предстал в своем истинном виде. С каждым днем они становились все более и более чужими друг другу, так как он не выполнил ничего из того, чего Рената ожидала от человека, которому беззаветно отдалась. И в заключение, когда она отказалась принадлежать ему, он обнаружил самые отвратительные животные стороны своей натуры.
— Ах, это было так гнусно; мне казалось, что я по уши увязла в грязи.
Анна Ксиландер слушала с глубоким пониманием во взгляде. Не ее ли собственная жизнь представала в этом рассказе? Правда, с той разницей, что сама Анна всегда избегала прямых столкновений и отдавала себя, даже когда любовь прошла, уступала из сострадания и дружбы, отдавалась из-за легкомыслия и боязни сцен. Таков жизненный путь женщины: вначале маленькая тенистая роща, потом долгая пустыня с голодом и жаждой. Хорошо еще, что Стиве был человеком, с которым можно было поддерживать дружбу. Анна горячо обняла Ренату и спросила: знает ли она историю с подложным письмом? Рената не знала.
Выслушав рассказ Анны, Рената долго молчала.
— Он сделал это ради меня, — задумчиво сказала она наконец.
— Возможно, вы еще помиритесь с ним, — сказала Анна, которая не могла себе представить, что будет дальше с Ренатой.
— Никогда! — страстно воскликнула Рената, крепко сжав руку Анны, как будто боялась, что ее оторвут от нее.
— Не нужно говорить «никогда», Рената!
— Нет, нет, это невозможно!
— Почему? Как же вы будете дальше жить?
— Буду работать.
— Это легко сказать. Многие так говорили. Но изящные ручки не годятся для работы.
— О, я готова быть поденщицей, только бы не возвращаться назад!
— Не лучше ли вам помириться с вашими родителями?..
— Ах, фрейлейн Ксиландер!..
— Зовите меня Анной, так проще. Рената застенчиво улыбнулась.
— Если бы вы знали, как это невозможно теперь. Я скорее брошусь в Изар, чем обращусь к ним.
— Почему вы говорите: теперь? Ах да, я забыла спросить: где вы были со вчерашнего дня?
— Я долго блуждала по улицам, несколько часов. Потом зашла в отель, не знаю даже, как он называется.
Вдруг она отчаянно зарыдала, будто вспомнив о чем-то.
Немного успокоившись, Рената порылась в кармане платья и вытащила измятые голубые бумажки. Это были три или четыре купюры достоинством сто марок. Она посмотрела на них с тупым вниманием, потом встала, подошла к топившейся печке, отворила дверку и хотела бросить деньги в огонь, но Анна кинулась к ней и удержала ее руку.
— Вы с ума сошли! — закричала она.
Рената выронила бумажки и крепко схватилась за печку, как будто боялась упасть. С новым приливом отчаяния вспоминала она прошедшую ночь, в которую испытала всю тоску одиночества, бродя по улицам. В сознании своей полной беспомощности она зашла на телеграф и послала отцу телеграмму: жалкие слова, продиктованные безумным страхом. Утром она получила перевод и ни слова в ответ. В этот час она испытала безграничное унижение.
Анна Ксиландер сидела за столом и с любовью разглаживала бумажки.
— Здесь четыреста марок, — сказала она. — Зачем вы хотели сжечь эти деньги?
— Мне противно на них смотреть, — ответила Рената глухим голосом.
Анна Ксиландер улыбнулась.
— Дитя! Разве деньги имеют индивидуальность? Поймите, ведь ничто еще не потеряно. Кто чист, тот и останется чистым. В сущности, мы, женщины, не знаем, где добро, где зло. Мы сидим и ждем, чтобы пришел мужчина и показал дорогу. Но никто не приходит. Мы не понимаем сами себя, нам необходимо, чтобы кто-нибудь нас понял. И почти всегда мы хватаемся за первого встречного; но он никогда не бывает самым лучшим. Иногда я иду по улице и думаю: «Вот это он!» или: «Этот мог бы быть им»… Иногда один взгляд стоит целой долгой жизни. Но человек проходит мимо, и больше я его никогда не встречаю. Я нахожу, что мир скверно устроен.
— Если бы я только знала, что мне делать, — беспомощно прошептала Рената.
— Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Я вечером никогда не могу ничего решить. А завтра мы расскажем все Стиве; он всегда умеет дать дельный совет, когда дело касается других.
Потом Анна стала помогать Ренате раздеваться, обращаясь с нею точно с маленькой девочкой; она все находила восхитительным: каждая принадлежность туалета вызывала ее искренний восторг. Когда Рената распустила волосы и стала их расчесывать, темные волны их рассыпались по ее обнаженным плечам; Анна любовалась девушкой, говоря, что никогда не видела такой белой и бархатной кожи. Она не могла отвести глаз от бледного лица Ренаты в рамке темных волос, и в ее памяти неизгладимо запечатлелся ее образ: этот чистый, благородный лоб, большие темные глаза, стройная шея и белоснежная грудь. Анна медленно подошла к Ренате и обняла ее; жесткие черты ее лица смягчились, она с тихим вздохом поцеловала молодую приятельницу в глаза и в губы и застенчиво прошептала: