– Где вы их прятали? Там? За ширмой?
Охотник кивнул. Повинуясь какому-то звериному инстинкту, Юля кинулась за ширму, вскрикнула. На деревянных досках, рядом с дверцей, ведущей в подпол, лежал убитый, истекающий кровью медведь размером с нормальный холодильник. От него воняло шерстью, кровью, и был еще какой-то животный тошнотворный запах, похожий на запах мертвой кошки. Почему-то в комнате Юля запаха не почувствовала. Она попятилась, споткнулась о выступающую на сантиметр половицу, выскочила из-за ширмы.
Охотник усмехнулся.
– Вы их прятали в подполе? Да? А где они спали? Что ели? Они не замерзали? Мой сын здоров?
– Мальчики согревали друг друга, – спокойно сказал охотник. – Прочитайте письмо.
– Согревали? О чем вы? Вы…
Юля вонзилась глазами в серый листок бумаги.
«Мама! Не надо меня искать. Я сам с тобой встречусь через 18 дней, во вторник, у домика шамана в час дня. Даже не думай трогать шамана, иначе никогда меня не увидишь, клянусь. Живи своей жизнью. Я больше не твой жалкий сын. Теперь у меня есть цель, друзья и любовь. Мы с моими друзьями не можем выносить того, что происходит в нашей стране, того, что творят представители нашей беспощадной власти. Они лишили нас права выбора, они лишили нас свободы слова, они лишили нас справедливого суда, они обокрали нас и на наши деньги ведут войны, покупают оружие, мучают и убивают людей. Мы должны сделать ответный шаг. Нас не слушают. Не слушают никого. Всем затыкают рты. Значит, мы силой заставим прислушаться к нам. Мы будем грабить и убивать, мы будем разорять, мы будем взрывать и опустошать. Мы сделаем так, что нас услышат. Демо».
Юля оперлась спиной о дверь, затем подбежала к столу, грохнула кулаками по деревянной поверхности:
– Это не мой сын написал! Он пишет с ошибками, а здесь без ошибок. Он слов таких не знает, он ничего этого не знает! Это не он. Его заставили.
– Его не заставили, ему помогли, ему объяснили и помогли, – невозмутимо произнес охотник.
– Нет, нет! Это безумие какое-то. И что это за подпись? Демо! Его зовут Артем!
– Мальчики считают себя демократами и коротко называют «демо».
– Это какой-то бред. – Юля мотала головой.
С нее упала шапка, шарф развязался, она ерошила на голове мокрые волосы и таращила глаза в пустоту.
– Он сам вам подтвердит, что это он, когда вы встретитесь, – сказал охотник и встал со стула.
– А когда это будет? Когда?
– Я не знаю. Вам пора идти.
– Скажите хоть что-нибудь! Скажите! Когда? Вы прятали моего мальчика в подполе, научили черт знает чему, отвечайте!
Охотник молча посмотрел на Юлю своими красивыми синими глазами и распахнул перед ней дверь. Она выскочила на улицу без шапки. Дверь захлопнулась.
– Ну что? Что он сказал? – Мишка подошел к Юле почти вплотную, разжал ей пальцы на руке, взял шапку, надел ей на голову, заправил волосы.
Юля сделала три судорожных вдоха и выдоха, упала Мишке на плечо и заплакала, а потом закричала – на весь лес.
На кухне у бабы Раи Юля отогревалась чаем и коньяком, поставив ноги в тазик с горячей водой. Она продолжала плакать и все еще ничего не понимала. Мишка настаивал на аресте охотника, Юля умоляла его этого не делать, потому что охотник – единственная связующая ниточка с Артемкой. Оба чувствовали, что вступают в темную страшную зону, где зло, собравшееся в клубок, разматывается, растекается ручейками, проникая во все сферы жизни и отравляя ее целиком, по существу. Мир почернел.
– Я понимаю, что ты хочешь увидеть сына, но мы не знаем, когда это произойдет. А вдруг его банда за это время еще что-нибудь натворит? Что-то ужасное, необратимое. Лучше пресечь все как можно быстрее. Лучше арестовать этого отшельника, он во всем признается, мы найдем Артемку, вправим ему мозги. Лучше с этим не тянуть. Не говоря уж о том, что я нарушаю закон, скрывая от полиции важную информацию.
– Ну сдай меня, – плакала Юля.
– Ну что ты ерунду говоришь!
– А ты что говоришь? Мой сын ничего плохого не мог сделать, я в этом уверена! Его заставили. Может, его загипнотизировали. Ты видел, какие у этого охотника странные глаза? Наверняка он всех гипнотизирует. Иначе как полиция не нашла у него в доме следов ребят? Полицейские что – не догадались в подпол заглянуть?!
– Ты себя ужасно терзаешь, ты этим делу не поможешь, только хуже себе сделаешь. Давай ты поспишь?
– Юля! Юля! Да когда же ты ко мне придешь? – кричала из-за стенки баба Рая дурным голосом.
– Я сейчас, бабуль! – крикнула Юля. – Мне придется ей рассказать, – обреченно прибавила она, обратившись к Мишке.
– Не рассказывай! – встревожился Мишка.
– Ты не понимаешь. Ты ее не знаешь. Она добьется от меня всего, чего пожелает. Она добьется правды. Только сначала измучает. Лучше сразу рассказать.
– Слушай, я понимаю, что ты в шоке. Я сейчас сам в шоке, поэтому не уверен в том, что даже я могу рассуждать нормально. Но давай я попробую. – Мишка сложил руки в замок и положил на стол, словно собирался молиться перед едой.
Юля смотрела на него слегка безумным, затравленным и усталым взглядом.
– Вот смотри. Ты совсем не политизированный человек. Можно сказать, что ты о политике вообще не думаешь. Бабушка тоже. Бабы наши в школе тоже об этом не говорят, соответственно, не говорят и дети. Правильно?
Юля кивнула.
– Хорошо. Предположим, его обратили в новую, так сказать, веру. И он уцепился за какой-то новый смысл жизни. Ладно. Но если все так уж серьезно, зачем он позвонил бабушке? Зачем он написал тебе? Как-то это по-детски. Привет, бабуль, я спасаю мир. По-детски ведь?
У Юли заблестели глаза.
– Да, это по-детски.
Миша положил свою руку на Юлину руку.
– Человек, твердо убежденный в своей правоте, не стал бы докладывать бабушке и маме.
– Не стал бы, – медленно произнесла Юля. – Значит, он не совсем уверен. И что мы будем делать?
– Если он ведет себя как ребенок, мы будем вести себя с ним, как со взрослым. Подростки это любят.
– И как? – Юля раздраженно развела руками.
– Не нападай на него, не говори ему, что он сошел с ума, не ругай. Скажи, что понимаешь его.
– Я его не понимаю, – строго сказала Юля.
– Не важно. А ты обмани! Вообще скажи, что ты не только понимаешь, но еще и поможешь ему устроить митинг в деревне, если он вернется домой! – Мишка улыбнулся во весь рот, довольный тем, что придумал план.
– Мишка, ты белены объелся? Какой митинг?
– Юленька, иди ко мне! Ко мне! Ко мне! Ко мне! – опять крикнула баба Рая из-за стенки.
– Да я не про настоящий митинг. Я тебе объясняю, что надо обмануть твоего психованного сына, чтобы он вернулся домой! Если он хочет быть с волонтерами от политики, тебе придется притвориться волонтером от политики.
Юля вздохнула, покачала головой, еще раз вздохнула, еще раз покачала головой.
– Я плохо себе это представляю, но предположим, мы подготовимся, я притворюсь, что все понимаю, разделяю его взгляды, а дальше? Он вернется домой, поймет, что я морочила ему голову, и снова сбежит?
– Во-первых, я не тонкий психолог, я толстый психолог, – Мишка усмехнулся, – но мы начали с того, что он не уверен и ведет себя по-детски, а значит, он ищет повод вернуться. Мне так кажется. Поэтому вряд ли он снова сбежит. А во-вторых, ты станешь его лучшим другом и доверительно выяснишь у него про этих ребят. И я поймаю их и посажу шамана. Такой план.
– Ю-ю-ю-ля-а-а! – истошно заорала баба Рая.
– Ладно, – сказала Юля.
Она вынула ноги из тазика, вытерла полотенцем, надела тапочки. Проводила Мишку в прихожую.
– Что ты теперь будешь делать? – спросил Мишка перед уходом.
– Побуду здесь еще денек, потом попрошу тебя отвезти меня обратно в Колывань и буду ждать.
– Ладно, постарайся поспать.
Мишка поцеловал Юлю в лоб и пошел домой.
Всю ночь баба Рая охала, стонала так, словно отдает концы, включала свет, просила измерить ей давление, температуру, рыдала в голос, молилась в голос, просила вызвать скорую помощь, потом говорила, что не надо вызывать, кричала, что давно умерла бы, если бы знала, как все повернется. Когда Юля выключала свет, бабе Рае в темноте кто-то мерещился, она пыталась встать с кровати, падала, обрушивая прикроватный столик с горой лекарств, стаканами, чашкой, тонометром и торшером. Юля включала верхний свет и поднимала бабу Раю, водила в туалет, подтирала, отводила обратно в комнату, укладывала в постель, собирала с пола таблетки и мази, ставила прикроватный столик на место, прибиралась на нем, приносила бабе Рае теплый чай с лимоном. Так продолжалось до утра. Часов в пять баба Рая захрапела, как пьяный мужик, и Юля, подойдя к ней на цыпочках, заметила, что бутылка с водкой, которой баба Рая растирала себе ноги, полупустая.
Следующий день прошел в молчании. Юля умоляла бабушку ни в коем случае не проговориться – ни соседям, ни Лиде. Баба Рая кивала, все понимала, даже пыталась успокаивать Юлю и обещала больше не пить водку. Они договорились ждать и надеяться. Надеяться и ждать. Еще молиться. Держаться. Не сходить с ума. И Юля уехала в Колывань.
На работе начался тот же хоровод событий, что и всегда: холодный кефир с утра – событие, клиент со своей историей – событие, поцелуй без обязательств с Андреем – событие. Юлю удивляло, что Андрей совсем не расспрашивает ее о том, что было в М., как прошло, чем закончилось. Его как будто совсем не интересовала ее жизнь, и она не могла понять: это он такой деликатный, или ему действительно все равно. Если бы он спросил, она, наверное, ничего бы не рассказала. На Канарах она не открылась ему и после продолжала не доверять. Причины недоверия гнездились глубоко, Юля не хотела о них думать, хотя понимала: вот он не спрашивает, что было в М., и она еще больше ему не доверяет. А спросил бы – она, наверное, ушла бы от ответа, но ей бы понравилось, что он за нее беспокоится, задает вопросы, пытается лучше ее узнать, понять. Именно стремление Андрея отстраниться, не вмешиваться вызывало недоверие.