– Если бы поддержали совхозы, то и мясокомбинат бы не разорился, скот бы был, забой бы был, – гнула свою линию бабуля.
– Частники много держат коров. По пять, по семь коров. Но кто ж корову отдаст, если она хорошо молоко дает? Не знаю. Алтайский край самый бедный по России. Потому что никаких ни дотаций, ничего не дают. Ну я не знаю, я же в этой сфере не работаю, я пенсионер давным-давно. Но я слышу, как люди говорят, что Алтайский край самый бедный. Ну действительно, зарплаты очень низкие, цены очень высокие, пенсии низкие, люди живут так – перебиваются, не то что живут, а перебиваются, чтоб как-то… как-то. Вот у меня сейчас два первоклассника пойдут – одному, правда, еще шести нет, а другому семь – собери их в школу! Ой-ой-ой, сколько денег надо! Не знаем даже, как вытянуть. Даже не знаю… На двоих детей в месяц дают триста с чем-то! Это ж смешно! Триста с чем-то!
– Кошма-а-ар, – машинально произнесла Юля.
– Давайте давление мне померяем, да я в туалет пойду, – сказала баба Рая.
– Давайте. – Лида стала мерить давление. – Вот так, Юленька, когда-то мы в Заринске жили, строили завод, я работала в строительном управлении бухгалтером. И к нам в основном были приезжие командировочные – с Питера, потом с Ярославля, с Башкирии, в общем, много народу было, короче, мне тридцатник, может, был, и мы с мужем подружились с начальником управления. И он нам сделал командировочку в Питер. Это было в восьмидесятых годах. Ах, какой город! По-другому бы жизнь сложилась, может, жили бы там! Давление маленько повышено. Пульс ниче. Знаешь, Юленька, меня сейчас отношение богатых к бедным убивает. Раньше же было равенство. А сейчас так. Вот мой, допустим, домик. Небольшой в центре домик, живет старший сын. Я сегодня захожу, смотрю – полный двор воды. Я говорю: а шо случилось? А вон, мне говорит сын, Миша Полянский перекрыл трубу, вот где вода идет, уходит с полей она куда-то, не знаем, но все подкапывают, около двора ложат трубы, по этим трубам вода куда-то идет. Он взял, около своего дома забил трубу чем-то, и вся вода идет к нам во двор. А он это потому, что держит магазин «Берлога»! Пивнушка, ну знаешь. Вот! А мы-то никто. Он, значит, крутой. И некому пожаловаться. Потому что они все руки моют друг другу, все, кто маленько выше нас. Они – а кто вы такие? У нас все на виду. Все дома. Или отделанный сайдингом – или мой стоит плюгавенький домишечко. Хотя мы сюда переехали в шестом году, мы уже себе ничего позволить не могли, это мой муж умер, мне достался этот дом. А дети купили за материнский капитал. Вот так. Невозможно ничего купить. Вот и живем. Не живем, а выживаем. Я в Горном последний раз была сорок лет назад. Потому что нету средств. Последний раз красоту видела сорок лет назад.
– Я сейчас собиралась мыть ноги и спать, – строго напомнила баба Рая. – Всем пора спать.
Бабу Раю словно подменили. Каждый день она устраивала Юле новые испытания. То оденется и давай расхаживать по дому, громко ударяя об пол новой клюкой – без клюки она теперь не передвигалась. Так она выражала недовольство – например, тем, что Юля супы не варит. Или вдруг ни с того ни с сего нарочно обкакает в туалете пол. Или вдруг снимет с себя трусы с носками и смоет в унитаз – устроит засор, а Юле сантехника вызывать. А сантехник пьяный валяется, трубку не берет. А соседи помогать не хотят, хотя у них есть инструменты, потому что баба Рая из них врагов сделала – всех в воровстве обвинила. Юля орала на бабку. Вспоминала, какими счастливыми они с Артемкой и с бабой Раей были до того, как все случилось. Корила себя за то, что создала мало воспоминаний, и все какие-то неказистые: не было у них с Артемкой ни путешествий, ни веселых дней рождений. Зато были тихие прогулки по лесу, летние купания, первый велосипед – как сияли Артемкины глаза, когда он получил велосипед! – да, кое-что все-таки было. Юля утирала слезы.
Однажды баба Рая додумалась позвонить дочери, Юлиной маме Алене. Та с новым мужчиной пару месяцев как жила в Красноярске. И вдруг явилась в М., прилетела, низенькая, жирненькая, вся опухшая от пьянства, об Артемке ни слова, говорит Юле, мол, я мать забираю, ты за ней ухаживаешь плохо, квартиру я вашу продаю, потому что нужны деньги на уход, квартира стоит четыреста тысяч, это мало, но хоть капля в море, и то хлеб.
Юля так и застыла.
– Бабуль, ты что – с ней поедешь? Ты что – позволишь ей продать квартиру? Да что же это…
Баба Рая молча кивала и отворачивалась к стенке.
Юля прислушивалась к шелесту отклеившихся обоев, и ей хотелось выброситься из окна.
– Ты жизнь свою просрала, ребенка просрала, вот и выметайся из квартиры. Все! Свободна! – пропитым тоненьким голоском скомандовала Алена.
Брошенные на ветер жуткие мрачные слова, на которые баба Рая не отреагировала – продолжала лежать лицом к стенке – сначала ослепили Юлю, подобно ярости, а затем у нее внутри как будто что-то оборвалось. И она тихо собрала вещи, взяла только самое необходимое, с чемоданом постучалась к Катьке, девчонке из салона.
Катька была моложе Юли на пять лет, без мужа, без детей, вся в блестках – с наращёнными ресницами, ногтями, модными широкими бровями и увеличенными губами, худенькая, с попкой в форме сердечка – в общем, конфетка. Катька жила в собственной халупе с маленьким участком. Халупа досталась ей после смерти отца. Почти всю мебель она продала, зарабатывала всеми возможными способами в салоне. Ни на что особо не претендовала. Когда Юля появилась на пороге с чемоданом, Катька только вздохнула, усмехнулась и без вопросов предложила раскладушку или матрас на полу.
– Видишь, выбор-то невелик. Или спишь на матрасе на полу, или на раскладушке.
– Я на матрасе. Кать, ты извини, что я привалила.
Катька махнула рукой.
– Я постараюсь ненадолго. Мне правда… мне правда… – Огромные слезы покатились по щекам. – Мне правда больше некуда пойти. Дело в том, что…
– Слушай, сестрица, не надо мне ничего объяснять. Пришла и хорошо. Уйдешь, тоже будет хорошо. Все окей. Уйдешь, когда сможешь. Коньячку налить?
– Лей.
– Побольше? – Катька подмигнула. – Сейчас лимончика тебе отрежу закусить, выпьешь, отдохнешь, а потом я тебе кое-что расскажу. Будем твою жизнь исправлять. У меня план.
На слово «план» Юля не отозвалась никак. Только качнула головой, плюхнулась на матрас, сказала:
– Давай наливай.
План Катька сочинила о-го-го. В селе Колвань, в Курьинском районе Алтайского края, на реке Белая на склоне Колыванского хребта, где красоты почти такие же умопомрачительные, как в Горном Алтае, летом бывало довольно много туристов. И вот на одном из живописнейших озер построили уже не первый в Колывани шикарный отель для клиентов с тугим кошельком. Отель стоял прямо на берегу озера, выглядел, как замок с башенками, и предоставлял всевозможные услуги спа, в которые входили маникюр-педикюр. На сайте отеля вывесили объявление. Искали новую маникюршу.
– Ну короче, я за тебя заявление заполнила еще месяц назад, тебе было не до того… Ну понятно. Решила, если пригласят на собеседование, скажу, а нет, ты и не узнаешь. Сегодня написали, что зовут.
– Да ты че, Кать, ты совсем охренела, а жить-то я где буду? Мне тут жилье не потянуть, а там вообще!
– Давай ты пройдешь собеседование, а там посмотришь? Может, они тебе предложат что-то. Тебе терять нечего. Да и здесь, честно говоря, тебе делать уже нечего. Ну сама подумай… – Катька на секунду умолкла. – Я же знаю, как ты делаешь маникюр. У нас так никто не делает, никто так не парится по три часа с каждой шваброй. А тебе не все равно, ты в голову берешь, ищешь цвета, лаки, на свои деньги покупаешь блестки, времени не жалеешь, чтобы переделывать, если кому-то что-то взбредет. Ты создана для этой работы! Ты мастер класса люкс. Зачем тебе сидеть в этой дыре?
Еще два месяца назад Юля даже не подозревала, что согласится на такую авантюру. Но теперь ей действительно было нечего терять, и она попросила Мишку довезти ее до Колывани на машине. От М. дорога туда неблизкая, около трехсот километров.
В Колывани издавна добывали серебро и золото. Это место считалось сказочным, некогда процветавшим и очень богатым. Серебряная страна, золотая жила, разноцветный остров сокровищ.
По дороге в Колывань Юля почти не разговаривала, а только смотрела в окно и дивилась разнотравью, цветам, ваньке-ветренику, бескрайним полям, засеянным пшеницей, гречей, овсом, подсолнечниками, лесу, березовому туману – стволы мелькали на фоне рек, и казалось, будто березы утопают в воде. Юля любовалась стадами коров и пастухами на лошадях, чушками-хрюшками, отдыхавшими в больших лужах, и серебристым ковылем.
– Вот я всегда говорил, что сельское хозяйство не может быть убыточным. Фотосинтез бесплатный, дождик бесплатный. В одном колосе двадцать зернышек! Это ж подумать! – рассуждал Мишка, обращаясь к самому себе, потому что Юля его не слушала.
Постепенно равнина уступала место горам – красным, желтым, коричневым, малахитовым. Издалека рельефа была не видать, и оттого краски казались еще эффектнее, насыщеннее. Птицы срывались с места целыми стаями и летели стремительно – как стрелы. У Юли перехватывало дыхание. Она ловила себя на том, что, созерцая божественную красоту, забывает – пусть и на короткие мгновения – о том, что потеряла сына и бабушку, дом, прошлую жизнь.
– Ты, Юлька, всегда была особенной. Понимаешь, – Мишка продолжал говорить сам с собой, – нет в тебе этой суетливой бабской глупости. Ты не баба. Ты женщина, все в порядке, красивая женщина, но у тебя с самого начала жизнь складывалась незаурядно. Сложно, страшно, но ты очень сильный человек, и тебя ждет совсем не такое будущее, как наших теток. Сейчас погано, я понимаю. Может, еще долго будет погано. Но ты достойна другой жизни. Не могла ты до старости просидеть в этом М. Ты далеко пойдешь. Я верю, понимаешь, в тебя. Верю.
– Мишка, не трынди, а? Я отдохнуть хочу.
– Ладно. Говорят, если с вертолета смотреть, то здесь сосновые леса звездой растут.