хах. Кстати, возможно, что нас здесь уже не будет, но ваша записка дойдет. Шифр вам знаком. После Петрограда отправляйтесь в Магадан. Там у РОВСа есть большая ячейка. Вас ознакомят с обстановкой и дадут приют. Ваша задача — вооруженное восстание и создание независимой республики в Восточной Сибири.» Глебов впал в тяжелое раздумье. Словно зачарованный, смотрел он как сыплет мелкий дождь за окном; окружающие помалкивали, посматривая с сочувствием на его потемневшее лицо. Где витали его мысли? Что он предвидел? Наконец задумчивость покинула его, глаза заблестели, он вернулся в обыденный мир. «Появляться на Ленинградском вокзале вам опасно,» опять заговорил он, «даже с измененной внешностью. Вас ищут профессионалы. Добирайтесь на попутном транспорте до Поваровки; там сядете на поезд. Вы, наверное, измотались и хотите повидать своих в Германии?» он вдруг улыбнулся отечески нежной улыбкой. «Кто у вас там остался?» «Сын,» отчаянно-тоскливо протянула Маша. «Сын не должен расти без родителей. Навестите его. Но если в вас не угасло пламя, то возвращайтесь сюда. Впрочем, поступайте как вам подсказывает совесть.» «Я остаюсь здесь, а Маша присоединится ко мне позже,» не раздумывая выступил вперед Сергей. Это было трудное решение. Его лицо вспыхнуло, напряглось и между бровей залегла глубокая складка. «Это тоже ваше желание, Мария Евгеньевна?» Глебов проницательно взглянул ей в глаза. «Да, мы с мужем давно думали об этом.» «Хорошо. Тем не менее план не меняется. Скоросшиватель переслать гораздо легче, чем человека. Не будем рисковать. Вас же, Мария Евгеньевна, мы отправим в Гамбург или Роттердам на борту одного из немецких грузовых пароходов. Мы это делаем годами и у нас большой опыт. Вы замените другую женщину, которая сойдет на берег и вместо вас останется в СССР выполнять очередное задание РОВСа. Все прекрасно получится. Главное, хладнокровие и ваша фотография на немецких документах. Мы предупредим фон Лампе и он произведет необходимые приготовления. Есть ли у вас еще вопросы?» Кравцовы переглянулись и молча пожали плечами. «Тогда за дело,» Глебов достал из мешочка парики, усы, несколько пар очков, десяток баночек с притираниями, пакетики с пудрой, флаконы с парфюмерией и коробочки с помадой. Все эти сокровища он аккуратно разложил на щербатой поверхности стола и было непонятно, как это множество раньше умещалось в небольшой сумочке. «Вам нужны зеркало и свет,» Глебов указал на пожелтевшее трюмо над комодом у стены. «Приступаем!» Cупруги подвинули табуреты поближе и с робостью занялись непривычным для них делом. Через пару часов успех был очевиден, но конспираторам требовалось время, чтобы привыкнуть к новому обличью. Дождавшись полуночи и сильно загримированные, после трогательного прощания Маша и Сергей выскользнули из избы и растворились в ночном тумане. Им предстояло совершить длинный и опасный путь через враждебную Совдепию, не рассчитывая на помощь оболваненного населения; ни на кусок хлеба, ни на глоток воды, но надеясь только на себя.
Глава 14
Прошла неделя, за ней другая. Ищейки были в отчаянии. Агенты сбивались с ног. Толпы их бегали с блокнотами по Лефортово, опрашивая тысячи москвичей. В результате грандиозных усилий было выявлено 40 женщин, схожих по приметам с разыскиваемой. Все они были задержаны и отправлены в изолятор, где с них круглосуточно снимали показания. И это никуда не привело. Следствию стало ясно, что подозреваемой среди них нет, однако допросы продолжались. У Шраги появилась идея повесить это дело на одну из арестованных, жену капитана Балтийского флота Надежду Феофанову. Рыльце у нее было в пушкỳ; муж ее уже год находился под следствием по обвинению в попытке продать Парагваю эсминец, которым он командовал, вкупе с мятежом и антисоветским заговором. «Ему светит вышка, это верняк,» раздумывал Шрага, прогуливаясь с собачкой по Гоголевскому бульвару. «Узнав об этом, жена опечалится и долго брыкаться не станет. Было бы заманчиво поставить на этом деле точку и отрапортовать начальству. Успех, ордена и повышение обеспечены.» Его брови немного приподнялись в предвкушении славы, веки расширились и, увлеченный, он закусил свой палец, продолжая крепко держать собачий поводок. В этот момент шавка гавкнула, дернулась и, завидев кошку, потащила хозяина в кусты. Этот досадный эпозод выдернул его из цепочки размышлений и oн отверг свою идею. «Не пойдет. Следуя этому варианту, обвинив во всем Феофанову, я не найду ни содержимого сейфа, ни грабителей. Что же дальше?» Расстроившись, он задрал к пасмурному небу своею кудлатую голову, ему захотелось выть. Пнув носком ботинка ни в чем не повинную собачонку, он поволок ее домой.
Его гебисткий коллега Никодимов со своей стороны добился несомненных успехов. Вещественные улики, которые у него оказались — оружие, сданное преступниками в хранилище МГБ, и рюкзачок, оставленный ими в общежитии, помогли ему продвинуться гораздо дальше. Специалисты из криминалистической лаборатории обнаружили на автоматах и рукоятках пистолетов отпечатки пальцев четырех человек. Один из них находился в дактилоскопической картотеке и совпадал с хорошо известными отпечатками некоего Глебова, заклятого врага советской власти; остальные принадлежали неизвестным пока лицам. «Глебов, Юрий Иванович, 1912 года рождения, по кличке Вождь,» читал Никодимов дело, принесенное секретаршей из архива. Исключен из рядов ВКП(б) вследствие ареста в 1945 году. Осужден по статье 58-3. Бежал с этапа. Подозревается в связи с фашисткой организацией РОВС и проведении антисоветских акций. Всегда вооружен. Очень опасен. При задержании требуется исключительная осторожность.» Была приложена размытая моментальная фотография Bождя, по видимости сделанная из-под полы. На ней было запечатлено одухотворенное, решительное и твердое лицо, куда-то спешащего человека. Одет он был в форму офицера Советской Армии, но погоны в кадр не вошли и чин его был неясен. «Вот ты и спекся, голубчик,» обрадовался Никодимов. «Мы повяжем тебя и твоих дружков.» В предвкушении поощрения гебист потер руки. «Что за счастливый день,» пробормотал он, отвечая на другой телефонный звонок. «Из лаборатории поступают одна за другой приятные новости.» Ему доложили, что были идентифицированы отпечатки ладоней и пальцев еще одной личности. Им оказался Кравцов, Сергей Павлович, 1905 года рождения, фашистский холуй и абверовский шпион, по данным советской разведки погибший в конце войны в Якутии в результате авиакатастрофы. «Ну это надо еще установить, кто он такой, может быть инсценировал свою смерть, всякое бывает. Вот это добыча…» Он опять в восторге потер свои руки и позвонил техникам, «Раскопали что-нибудь новенькое? Нет? Дайте мне данные на двух других!» требовал он. «Ленинид Ильич, отпечатки неясны. Лучше не получается,» отвечали лаборанты. «Всегда у вас так,» добродушно посетовал Ленинид и, взяв телефон, набрал номер Шраги. Время было рабочее, но тот долго не отвечал, а когда ответил, то голос у него был угрюмый, хриплый и заспанный. «Мы установили личности двух преступников и у нас есть их фотографии, правда не очень свежие,» хвастался Никодимов. «Мы поделимся информацией с вашими орлами. Преступники прячутся в Москве. Мы найдем их по малюсеньким приметам, по следам, которые они оставляют каждую минуту и каждый секунду; они и сами не замечают, как себя выдают, но мы должны быть умнее их и не отвергать даже самые ничтожные улики. Прекратите поиски женщины из Измайловского парка. Мобилизуйте ваших агентов. Переключите свою энергию на наблюдения. Наблюдайте везде и за всеми. Именно это приведет нас к логову врагов.»
Пахомыч был сексотом со стажем. Пошел он в сексоты добровольно и никто его не принуждал. Стучал он еще с 1930-го года в бытность свою слесарем на заводе Красный Факел. Чекисты тогда успешно внедрили его в тамошнюю троцкисткую организацию и осведомлял он до тех пор пока не были выявлены все враги народа. Да были ли троцкисты в их цеху вообще? Согнувшись над тисками и опиливая гайки, он не задумывался над этим, но регулярно передавал оперуполномоченному все услышанное и увиденное, а тот «варил» из них дело. Арестованные пошли на каторгу, их семьи постиг тот же печальный удел; расстрел грозил и самому Пахомычу, но опер отмазал его, подколов в дело рапорт, что Пахомыч свой. Его перевели сторожем на проходную другого завода поближе к месту его жительства в Марьиной Роще; там он продолжал исполнять свои функции тайного осведомителя. Ему доставляло огромное наслаждение писать доносы на успешных людей, особенно на начальство, и видеть как в результате его злых фантазий они, ухоженные и красивые, больше не появлялись на работе, а исчезали в недрах ГУЛАГа. Их элегантные жены, проходившие мимо него в горючих слезах в приемную влиятельного лица, не удостаивали Пахомыча мимолетным взглядом, не подозревая, что именно он смешал и расстроил их жизни. Было ли у него имя? Этого за давностью лет никто припомнить не мог и называли всегда по отчеству — Пахомыч — не подозревая, что этот сгорбленный, суетливый старичок с быстрой походкой уже 20 лет числится в платежных ведомостях госбезопасности. Внешность он имел самую простонародную — белобрысое курносое лицо, тонкие поджатые губы, уши обыкновенные, выступающие между прядей коротких соломенных волос — но белесые глаза порой выдавали его сущность, обжигая собеседника лютым, ненавидящим взглядом из-под козырька низко надвинутой кепки. Носил он серую посконную рубаху, подпоясанную тонким ремешком, и черные заношенные брюки с пузырями на коленях падали на грубые стоптанные башмаки. Был он, конечно, всегда как все, и свой в доску. Проживал Пахомыч со своими родственниками в одноэтажном бревенчатом строении, в котором до революции находилась чайная; ее упразднили, переделали под жилье и теперь размещалось в ней шесть семей. Улица его, состоявшая из двух рядов низеньких, темных и ветхих избушек каждая с тремя крошечными оконцами была немощеной с царских времен. Любой дождик превращал глину в глубокую грязь, но когда лужи высыхали, то пыль поднималась до крыш и никакие закрывающиеся на ночь щелястые ставни не могли остановить ее. Прах и песок лезли в двери, окна, в глотки и щипали глаза. В комнате, отведенной Пахомычу исполкомом, проживало пять человек — он со своей старухой и его сын с женой и ребятенком — все как у всех, ни лучше, ни хуже. Отхожее место было во дворе, там же у калитки — водопроводная колонка. В помещении пахло гнилью, затхлой сыростью, керосиновой гарью и чем-то прелым, вроде проросшей картошки или квашеной капусты. На коммунальной кухне соседи спорили и ругались из-за пустяков: кому сегодня выносить мусор, кому полы подметать, кому наполнять цинковый бак с водой, но больше всего злобились они на старуху, живущую в лачуге напротив. Ведь целая изба досталась ей в единоличное распоряжение, плевать, что там числились ее муж и сыновья; их там больше не было, они выбыли — ясное дело, что пора было старуху уплотнять! Все обитатели дома напротив не жаловали Прасковью Евдокимовну, не здоровались с ней и отворачивались при встрече, но хуже всего ненавидел ее Индустрий, сын Пахомыча. Было ему за 30, вернулся oн с фронта нервным, больным и туберкулезным; калорийного питания ему не хватало, не доедал, вот и повадился к бабке по ночам в курятник лазить и яйца воровать. Та его заметила и п