овек, подобравши убитых и раненых, молча двинулись назад в Магадан. «Когда они доберутся до города?» спросил его Сергей. «Часам к двум завтрашнего дня,» прикинул Глебов. «Почему мы их не расстреляли?» желчно спросил один из мятежников. «Расстреляв их, мы бы уподобились коммунистам. Это они неустанно убивают свой народ. Ребята, которых мы отпустили, жители Совдепии. Кто знает, может после победы нашей революции они станут счастливыми гражданами национальной России?» «Да что вы! Они вернутся и без колебаний будут усмирять наше восстание,» негодовали доходяги. «Вполне возможно,» схватившись за подбородок, задумался Глебов. «Советская власть пришлет миллионы верных совдеповцев, чтобы убить нас. Смерть ребят, которых мы отпустили, не поколеблет поганую силу КПСС, но мы не хотим брать грех на себя, уничтожив их молодые жизни.» Его взгляд упал на грузовик. «Хороший трофей,» он подошел и заглянул в кабину. Она была пуста, но пол и сиденье покрывали брызги крови. «Расчистите дорогу, погрузите захваченное оружие в кузов и отправляйтесь в зону. Мы найдем грузовику применение, пока не кончился бензин.» «Неплохо бы предупредить наших часовых на вахте,» добавила предусмотрительная Маша. «Верно,» засмеялся Глебов, «могут не разобравшись начать пальбу. Сергей Павлович,» обратился он к Кравцову, «могли бы вы выделить для этой цели тройку проворных бойцов из вашего взвода?»
С триумфом повстанцы вернулись в лагерь. Их встречали как победителей. Распахнутые ворота были украшены венками из неярких колымских цветов, собранными освобожденными узницами. Недавно вырвавшиеся из женской зоны, стриженные, в лагерных робах они столпились по обеим сторонам дороги и восторженно приветствовали отряд, заглушая своими криками звон рельса на вахте. В столовой героев ждал «шикарный» ужин, приготовленный из найденных в ларьке продуктов. Обширное, закопченное помещение было полно лагерников. Они сидели за накрытыми обеденными столами, не начинали есть, но внимали словам высокого полуседого человека в майорской шинели, стоявшего у окна. «Друзья мои,» начал он говорить спокойным уверенным голосом, отчетливо выговаривая слова. «Вы привыкли видеть во мне своего врага, начальника охранной роты. Это была маскировка. Фамилия моя Глебов и я представляю антисоветскую организацию, задача которой вернуть всем нам Родину. В 1940 году в чине полковника Советской армии я подпал под чистки и был осужден на 15 лет за измену марксисткой идеологии. По пути в заключение я сумел бежать и до июня 1941 года жил под чужими документами в Барнауле. В первый же день войны, исполняя свой патриотический долг, я добровольно явился в военкомат и был отправлен на фронт. В 1942 году я попал в плен и был отправлен в Закзенхаузен. Там я познакомился с пропагандистами из РОВС, выслушал их, согласился и перешел в Русский Охранный Корпус. Мою роту отправили в Югославию сражаться с советскими партизанами. После поражения рейха я был выдан в числе других Советскому Союзу и отправлен на каторжные работы в Экибастуз. Удалось бежать с этапа, но в этот раз я знал явки, которые мне дал РОВС и вышел к правильным людям. Так я начал подпольную работу против СССР. Кого-нибудь это может удивить?» Он замолчал, всматриваясь в своих слушателей. В ответ раздались дружные одобрительные возгласы и аплодисменты. «По своему опыту знаю, что разницы между советскими и нацисткими лагерями нет. Везде бьют и везде морят голодом. Немецкий Гитлер не хуже и не лучше Гитлера советского. Зачем его защищать? Коммунисты изгадили нашу страну. Совдепия — это, казалось бы, та же территория, тот же язык, те же города и села, но ничего русского в Совдепии нет. Это другая страна и другие порядки; за русский национализм в Совдепии наказывают. Цель советской элиты — мировое господство и коммунизм во всем мире; для этого они используют русский народ и природные богатства страны. Когда в 1941 году напали нацисты и Совдепии стало плохо, она вспомнила о русском национализме и, чтобы побудить народ сражаться, вернула нам память о русских героях и русских победах. Одним словом, когда Совдепии удобно, она делает вид, что является продолжательницей России, хотя на самом она ее губительница. Советская элита разрушила церкви, уничтожила крестьянство и буржуазию, своими безумными проектами разоряет природу, но самое главное, она лишила миллионы людей веры в Бога. Мы боремся за уничтожение Совдепии и ее правящего класса — номенклатуры. И по сей день номенклатура утверждает, что Гитлер напал на Советский Союз, хотя на самом деле они сами готовились на него напасть и завоевать всю Европу. Гитлер опередил Сталина всего лишь на несколько дней. Но что случилось, то случилось и агрессором считается Гитлер.» Глебов сделал паузу; последовало множество возгласов; слова оратора привели слушателей в замешательство; то что десятилетиями пропаганда вбивала в их сознания, в лагере было давно поколеблено, но речь Вождя внесла окончательную ясность. Они заспорили между собой, «Я думал, что нацисты хуже коммунистов,» колотил себя в грудь высокий украинец с пепельно-серым лицом. «Все они одинаковые,» доказывал его сосед по столу, коротенький чернявый южанин. «Не хочу иметь с москвичами ничего общего. Мой народ готов хоть сейчас отделяться.» «Теперь понятно почему перед немецким нападением Сталин накопил столько войска на западе,» удивленно разводил руками курносый плечистый рязанец. «Потому-то и пленных получилось с миллион,» растолковывал ему на пальцах огромный исхудавший белорус. «А зачем они Финляндию бомбили, зачем границу передвигали, зачем гитлеровцев тренировали? «Спорам не было конца и забыли даже об угощении. Глебов поднял руку и шум голосов смолк. «Восстание началось преждевременно,» заявил он, «без команды из центра. Вот к чему приводит отсутсвие выдержки и дисциплины. Остановить его уже невозможно; нам остается продолжать и сообщить другим лагерям о случившимся. Мы уже радировали о нашем успехе, но радиостанции в лагпунктах находятся под контролем тамошних особых отделов и кроме гебистов, нас никто не слышит. Мы единственная свободная радиостанция на свободной территории России.» Кравцов подошел к нему и коротко шепнул в ухо. «Мне подсказывают, что это не совсем так. Нас слышит координационный центр. Он служит связующим звеном и знает о происходящем. Мы пошлем гонцов в ближайший крупный лагерь, но это 300 километров по бездорожью. Советская армия появится здесь не раньше чем через 3–4 недели. Столько им требуется, чтобы раскачаться. Тем временем мы должны накопить силы. Люди устали, больны и истощены. Мы успеем привести себя в порядок, подготовиться и дать врагу достойный отпор. У меня все. Вопросы есть?» «Почему советская власть так на нас обиделась?» не поднимаясь со скамьи, задал вопрос плохонький, обшмотанный мужичонка с землистым лицом. Дрожащими руками он поправлял свой подпоясанный веревкой зипун. «Потому что с 1932 года рабский труд на Колыме дает СССР 26 тонн чистого золота ежегодно. Остановка приисков стала бы для кремлевских владык очень существенной потерей. Калифорния на другой стороне океана добывает половину этого, но жизнь там несравненно лучше. Куда же уходят эти бешеные деньги? Как мы жили в голоде и нищете, так и живем, а прибыль расходуется на подготовку мировой революции и вооружение, остальное разворовывается партийной верхушкой.» Голос Вождя стал похрипывать от долгого говорения и он с благодарностью принял стакан воды, поданный одной из женщин. Он медленно его выпил и, хлопнув себя по лбу, произнес, «Нельзя забывать продовольственный вопрос. На складе продуктов на три недели. Воровства не допустим. Мы создали милицию и лагерь круглосуточно патрулируется. Замечено, что блатные покидают нас. В добрый час; одной заботой меньше.» Голос из зала прервал его, «Они не верят в нашу победу и смываются до прихода войск!» Другой голос громко добавил, «Они забирают свежие трупы из морга!» «Зачем?» прокатился возмущенный рокот. «Такого никогда не было. Врешь ты все!» не уступал первый крикун. «Честно; они облюбовали упитанных, мускулистых московских чекистов; им доходяги вроде нас не нужны; разделали их топорами, как свиные туши, засолили, разложили в заплечные мешки и ушли в Якутск. Теперь ведь свободно и охраны нет.» На минуту наступила тишина; люди, пытались сделать выводы и осмыслить услышанное. «Как?» изумленно прохрипел кто-то, самый невыдержанный и от горя громко икнул. «На таких харчах они вмиг растолстеют!» язвительно гаркнула тоненькая белокурая девчушка лет шестнадцати. Грозно нахмурясь и со скрещенными на плоской груди руками стояла она в дверях. Громовые раскаты хохота прокатились под низким потолком и долго не стихали, а когда поутихли, то кое-кто вытирал глаза от выступивших слёз. Напряженные лица повстанцев помягчели, разгладились суровые складки, заискрились глаза — у них появилась надежда. Пожилой мужчина, вошедший в зал, прочитал короткую молитву и благословил трапезу. Чинно, без спешки все принялись за еду.
Незаметно, один за другим побежали дни. Больше не надо было подниматься до рассвета, стоять на плацу, ожидать развода, вкалывать на шахте и терпеть побои. Народ стал хозяином. Обретшие свободу, они работали не спеша, гуляли вдосталь в дубравах, окружавших лагпункт, собирали себе в удовольствие грибы и ягоды, ловили в ручьях и притоках окуней, карасей, омулей и влюблялись. Годами лишенные общества противоположного пола, теперь, после уничтожения запрещающей лагерной стены, они встретились, познакомились и с изумлением всматривались друг в друга. Людей всевозможных характеров, возрастов, образования и культур свел и перемешал здесь злой рок. Были среди них и юные, неоперившиеся, были здесь и зрелые, семейные; забыты были оставшиеся на «свободе» брачные узы. Заключение перевернуло законы и поколебало устои, толкая тех, кто сохранил силы, на крайность. Перед лицом смертельной опасности они еще раз хотели вкусить любовь. У Пилипенко появилась задушевная подруга, статная черноокая Оксана. Услышав ее пленительный смех, он замирал, увидев ее чарующие глаза, он немел, запах ее кожи сводил его с ума; короче, готов он был пойти за ней хоть на край света. Оба оказались родом из Винницы; с улыбкой вспоминали они знакомые места и удивлялись судьбе, столько лет державшей их порознь; ведь жили они совсем рядом — она на улице Козицкого, а он — возле Преображенского собора. Они сердечно смеялись и обнимали друг друга — да так крепко, будто от этого зависели их жизни. Было около десяти часов вечера. Они расположились на завалинке и неторопливо вели разговор. Теплый летний день затухал и облака на серо-жемчужном небе померкли. Прямо перед ними за колючей проволокой темной стеной простирался невысокий ельник. Гурьбой с полными лукошками народ возвращался из леса. Лица их были задумчивы, не слышно было веселых шуток, неопределенность, беспокойство о родственниках и собственные заботы тяготили сердца. Ветер слегка раскачивал лохматые ели; из чащи вышли Сергей и Маша, пройдя через ворота, они уселись рядом с воркующей украинской парой. Маша перебирала букет, который набрала на поляне; Сергей сидел, привалившись спиной к оштукатуренной стене, вытянув ноги и закрыв глаза. Маша попыталась сплести венок, но у нее ничего не получалось. «Вы неправильно складываете,» повернув голову, Оксана наблюдала за неумелыми усилиями горожанки.