Дахуэй сказал, что это именно я изображён на агаровом дереве.
«Если тебе нравится, купи это себе», – добавил он.
«Хватит шутить! Это слишком дорого!»
«Я знаю способ», – сказал Дахуэй. Он попросил одного из своих преданных последователей, бизнесмена, инвестирующего в отели и текстиль, который знал меня и слышал мои учения, купить для меня эту резьбу по дереву, чтобы установить в Махабодхи. Бизнесмен был рад оказать эту услугу и накопить заслуги, которые принесёт ему столь щедрый подарок. Он приобрёл эту вещь примерно за 60 000 сингапурских долларов (30 000–40 000 долларов США) и преподнёс её мне.
Прошло два года, и вот в 2008 году в Путяне была наконец-то завершена работа над камфорными Буддами, которых предстояло разместить в главном зале Махабодхи. Я со своей сангхой отправился в паломническое путешествие в Китай и попросил производителя передать резьбу на агаровом дереве на хранение одному из моих учеников, пока реконструкция монастыря не будет завершена и мы не найдём для неё подходящее место. К сожалению, к тому времени, когда ремонтные работы в монастыре были завершены и резьба была готова к установке, права собственности на неё были поставлены под сомнение, что привело к многочисленным судебным искам, обвинениям в финансовых нарушениях и ложным, но тем не менее разрушительным намёкам на сексуальные проступки. Всё это очень широко освещалось в сингапурских газетах.
Мои имя и репутация были втоптаны в грязь, и мне пришлось потратить бесчисленные часы на подготовку документов и огромные суммы денег на юристов, которые защищали меня в суде. В самый разгар этой ситуации я покинул Сингапур и отправился в путешествие по Китаю. Я всерьёз подумывал о том, чтобы покинуть должность настоятеля Махабодхи. Более того, я думал о полном сложении с себя монашеских обетов. Люди из моей сангхи убедили меня вернуться в монастырь, и, как ни странно, всё произошедшее послужило причиной того, что я возобновил свои обеты бодхисаттвы.
Будда основал Сангху монахов, монахинь, мирян и мирянок, положив тем самым начало тому, что мы теперь называем буддизмом. Так он ответил на призыв Мары, который, признав его пробуждение, предложил Будде немедленно покинуть этот мир и выйти из цикла рождений и смертей. Мара аргументировал это тем, что, достигнув пробуждения, Будда уже выполнил свою задачу. Некоторые источники добавляют, что Мара, став свидетелем пробуждения Будды и услышав отказ немедленно покинуть этот мир, признал, что потерпел поражение, но сказал, что пошлёт своих детей и внуков, переодетых буддистами, в Сангху, чтобы уничтожить её изнутри. Услышав это, Будда стал тихим и печальным. Его настолько расстроили слова Мары, что на глаза даже навернулись слёзы. Но затем Будда просиял.
«Твои потомки, оказавшись в Сангхе, получат кармические связи с Дхармой, – ответил он Маре. – Послав их в Сангху, ты посеешь эти семена в их сознании. В своих будущих жизнях они опять станут буддистами и в конце концов достигнут состояния будды!»
Услышав эту абсолютную истину – то, что наши врождённые доброта и мудрость в конце концов восторжествуют, Мара чуть не сошёл с ума.
Наконец суд постановил, что резьба на агаровом дереве должна быть возвращена в Махабодхи. Я установил её в зале для собраний. Агаровое дерево стремительно дорожало, и теперь эта резьба стоила миллионы. Я решил, что если Дахуэй продаст её, то сможет выручить много денег на благотворительную работу, которую он проводил во Вьетнаме, помогая детям с «волчьей пастью» и другими врождёнными заболеваниями.
Я продолжил свою личную практику с бодхисаттвой Махамаюри Видьяраджни, который сидит на белом павлине и смог освободиться из охотничьих сетей, и с Уччушмой, который «не боится грязи» и вытащил Царя Брахму с волосами, спутанными в узлы, из его грязной обители, чтобы тот склонился к ногам Будды.
Я осознал, что мне необходимо стать похожим на агаровое дерево. Его особые свойства проявляются при нападении грибка на сердцевину дерева. Так устроена жизнь. Когда вас кусают, жалят или колют, вы выделяете вещества, чтобы защитить себя. Это естественная реакция. Но если мы смотрим на этот процесс правильным образом, это может оказаться очень ценным опытом. Наша жизнь лепит нас и делает такими, какие мы есть. Именно так мы растём, взрослеем и трансформируемся. Павлин расправляет свой хвост, как веер. Он глотает яд и превращает его в светящиеся ореолы: наши глаза начинают видеть страдания других. Ложно обвинённый, с клеймом порочного поведения и нарушения обетов, я вспомнил о Дхарме агарового дерева. Когда на дерево нападают, оно не наносит ответный удар, а превращает яд в своей сердцевине во что-то ароматное, драгоценное и прекрасное.
11Летящая белизна: уникальная и неповторимая
Основам каллиграфии я научился у мастера, который проводил моё монашеское посвящение, Сун Няня, хотя он никогда не позволял мне рисовать. Я только смешивал ему чернила, разрезал бумагу и раскладывал инструменты. Но он обучил меня сути этого искусства – его духу. Правительство Сингапура считало Сун Няня живым национальным достоянием, а его работы пользовались большим спросом у коллекционеров и знатоков каллиграфии. Возможно, если бы он был жив, то научил бы меня тому, как рисовать кистью на бумаге. Но он умер ещё до того, как я сделал хоть один штрих. И всё же он посадил семя. Когда в 2009 году я начал восстанавливать Махабодхи, то очень хотел сохранить наследие Сун Няня и передать его линию, поэтому был полон решимости изучать каллиграфию и продолжить то направление искусства, которое он освоил в совершенстве и очень любил.
Я брал уроки каллиграфии у учителя, который был большим другом Сун Няня. Он был старомодным, традиционным учителем, строгим и мыслящим очень по-конфуциански. Каллиграфия для него являлась прямой связью с традицией, уходящей вглубь тысячелетий. Первые два-три года его ученики писали только свои имена и ничего больше. «Как вы можете заниматься каллиграфией, если даже не можете написать собственные имена?» – говорил он им. Для меня он всё-таки сделал исключение и предоставил бóльшую свободу самовыражения.
Когда я брался за проект восстановления Махабодхи, то действительно не очень представлял, во что ввязываюсь. Вскоре я обнаружил, что для того, чтобы обеспечивать процесс, я охочусь за деньгами день и ночь. Поскольку к тому времени у меня за плечами уже была некоторая практика каллиграфии, то я подумал, что смогу собрать деньги с её помощью. Во время кампании по сбору средств я объявил, что буду писать сутры от имени жертвователей и эти каллиграфические рисунки будут замурованы в бетон, из которого будут возводиться стены монастыря. Таким образом, весь Махабодхи как бы окружён этими сутрами и доброй, поддерживающей энергией тех людей, которые их спонсировали.
Я работал над этим проектом почти два года и всё это время почти не спал. Это был настоящий марафон. Ещё до завершения реконструкции у меня начали отказывать глаза. Мне казалось, что я смотрю сквозь всё больше сгущающийся туман, который размывает очертания всего вокруг и закрывает солнце. Иногда в моём правом глазу становилось совсем темно. За день до того, как в главном зале Махабодхи должна была быть установлена большая статуя Будды, я посетил офтальмолога. Он быстро диагностировал у меня отслоение сетчатки и сказал, что я уже на три четверти ослеп на правый глаз. Врач хотел немедленно меня оперировать, но я сказал ему, что придётся подождать до тех пор, пока не будет установлена статуя.
Он был потрясён. «А если вы потеряете глаз?»
«Я ждал десять дней, пока подойдёт моя очередь, чтобы посетить вас. И могу подождать ещё немного. К тому же, даже если я потеряю глаз, то у меня останется второй», – ответил я.
Пока я занимался каллиграфией, копируя мантры и сутры, я понял, что каждое слово и каждый символ, даже когда я пишу их повторно, никогда не бывают одинаковыми. Они всегда немного отличались. И всегда имели какой-то изъян, какое-то несовершенство. По мере того как я рисовал, рисовал и рисовал, мой почерк становился всё более гладким. Он тёк, как воды реки, но это ощущение никогда не достигаемого совершенства присутствовало у меня всегда, никогда не исчезая. Более того, со временем оно проявлялось всё сильнее. Наконец я понял, что именно уникальность и недостатки тех символов, которые я рисовал, и делали их красивыми и связывали меня с красотой, заключённой в уникальности и несовершенстве людей, которые делали пожертвования. Махабодхи окутан мудростью Дхармы, и эта Дхарма наиболее сильно выражена в нашей хрупкой и несовершенной человеческой природе.
Это понимание того, кто мы есть, находит своё выражение в стиле каллиграфии, называемом «летящая белизна». Это намеренное принятие несовершенства, возникающего от того, что на кисти недостаточно чернил или мастер не всегда нажимает на неё одинаково сильно, вследствие чего внутри или на хвостовой части штриха появляются белые области. Мазки в каллиграфии очень похожи на полёт – вы летите по воздуху, после чего одним плавным движением опускаетесь на землю. «Летящая белизна» – относительно недавнее направление в развитии каллиграфии, которое можно рассматривать как романтическую школу письма, принимающую те виды спонтанности и эмоциональной выразительности, которые классические школы сочли бы излишне индивидуалистическими.
Летящая белизна подчёркивает как наши ограничения, так и наши устремления. Она предлагает нечто невыразимое, трансцендентное. Суть в том, чего не хватает в пропущенных фрагментах. Это обеспечивает открытость интерпретации, взаимодействие между художником и зрителем. Это что-то, что невозможно предсказать, то, что происходит само по себе. В этом заключена какая-то свобода. Это невозможно натренировать. Это как полосы на хвосте тигра – они никогда не бывают абсолютно ровными или одинаковыми. Они представляют собой отпечаток творения, которое всегда выражает себя в различных формах, уникальных и неповторимых. Эти полосы одновременно