— Какой толк? В конце концов он дойдет до Тихого океана. Или до Атлантического. И вообще сорвется с края земли…
— Вообрази стойбище эскимосов и шестифутовую глыбу гашиша стоимостью… сколько такая может стоить?
— Около миллиарда долларов.
— Больше, два миллиарда. Сидят себе эскимосы, обгладывают шкуры и вырезают по кости, и вдруг на них надвигается глыба гашиша стоимостью два миллиарда долларов, которая шагает по снегу и без конца талдычит: «Ничего… ничего… ничего…»
— То–то эскимосы обалдеют!
— Что ты! Легенды пойдут!
— Можешь себе представить? Сидит старый хрыч и рассказывает внукам: «Своими глазами видел, как из пурги возникла шестифутовая глыба гашиша стоимостью два миллиарда долларов и прошагала вон в том направлении, приговаривая: «Ничего, ничего, ничего». Да внуки упекут его в психушку!
— Не, слухи всегда разрастаются. Через сто лет рассказывать будут так: «Во времена моих предков девяностофунтовая глыба высокопробнейшего афганского гашиша стоимостью восемь триллионов долларов вдруг как выскочит на нас, изрыгая огонь, да как заорет: «Умри, эскимосская собака!«Мы били и били ее копьями, и наконец она издохла».
— Дети этому не поверят.
— Нынче дети вообще ничему не верят.
— Разговаривать с ребенком — одно расстройство, — заметил Лакмен. — Меня какой–то пацан попросил описать первый автомобиль… Черт побери, да я родился в тысяча девятьсот шестьдесят втором году!
— Неслабо… Меня однажды о том же самом просил один торчок, совсем выгоревший, — так ему было двадцать семь, всего на три года младше меня. Ничего уже не соображал. Позже он раз закинулся кислоткой — или чем–то вроде — и вообще начал ходить под себя, а когда ему говорили что–нибудь типа «Как дела, Дон?», он только и мог, что повторять как попугай: «Как дела, Дон? Как дела, Дон?..»
Наступило молчание. Двое мужчин курили травку в задымленной комнате. Долго, мрачно, молча.
— Знаешь, Боб, — заговорил наконец Лакмен, — ведь когда–то я был таким же, как все.
— Я тоже.
— Не знаю, что случилось…
— Знаешь, — покачал головой Арктор. — Это случилось со всеми нами.
— Ладно, проехали. — Лакмен глубоко и шумно затянулся.
В спецквартире зазвонил телефон. Костюм–болтунья снял трубку и протянул ее Фреду.
— Помните, на прошлой неделе вы были у нас? — произнес голос в трубке. — Проходили тестирование?
— Да, — после короткой паузы ответил Фред.
— Приходите снова. — На том конце линии тоже зависла пауза. — Мы обработали последние материалы. Теперь необходимо выполнить полную программу тестов на адекватность восприятия и другие процедуры. Вам назначено на завтра, в три часа в той же комнате. Это займет часа четыре. Помните номер комнаты?
— Нет, — сказал Фред.
— Как вы себя чувствуете?
— Нормально, — твердо ответил Фред.
— Какие–нибудь неприятности? На работе или в личной жизни?
— Я поссорился со своей девушкой.
— Испытываете ли вы чувство растерянности? Не сталкиваетесь ли с трудностями в опознавании людей и предметов? Не кажется ли вам что–нибудь вывернутым шиворот–навыворот? И, кстати говоря, не наблюдаете ли вы у себя пространственно–временной или языковой дезориентации?
— Нет, — мрачно произнес Фред. — Нет — по каждому из поименованных пунктов.
— Итак, завтра в комнате двести три, — сказал врач.
— А какой материал…
— Поговорим завтра. Приходите, ладно? Не расстраивайтесь, Фред! — _Клик.
_Клик_тебе, подумал Фред, вешая трубку.
В раздражении, что его нагружают, заставляя заниматься неприятными вещами, он включил проекторы, и трехмерные образы внутри мониторов ожили в цвете и движении. Из динамиков снова полилась бессмысленная и бесполезная для Фреда болтовня.
— Эту крошку, — бубнил Лакмен, — обрюхатили, и она решила сделать аборт, потому что была на четвертом месяце и живот уже стало видно. Но сама палец о палец не ударила, только канючила, как все дорого. А пособие ей почему–то не полагалось. Как–то я к ней забегаю, а там одна ее подружка твердит, что у нее _истерическая_ беременность. «Ты просто хочешь верить, что беременна. Это комплекс вины. А аборт, расходы на него — это комплекс наказания». А крошка — она мне дико нравилась — и говорит спокойненько: «Ну что ж, если у меня истерическая беременность, то я сделаю истерический аборт и заплачу истерическими деньгами».
— Интересно, чья физиономия красуется на истерической пятерке, — задумчиво произнес Арктор.
— А кто был у нас самым истерическим президентом?
— Билли Фалкс. Он только _думал_, что его избрали президентом.
— В каком году?
— Он воображал, что его избрали на два четырехлетних срока, начиная с 1882 года. После длительного курса лечения он признал, что срок был только один…
Фред со злостью перемотал запись на два с половиной часа вперед. Сколько они будут нести эту ахинею? Весь день? Вечно?
— …берешь ребенка к врачу, к психиатру, и жалуешься, что ребенок все время заходится в крике. — На кофейном столике перед Лакменом стояли две коробки с травкой и банка пива. — Кроме того, ребенок постоянно врет, придумывает самые несуразные истории. Психиатр осматривает ребенка и ставит диагноз: «Мадам, у вашего ребенка истерия. То есть ребенок истерический. Но я не знаю почему». И тогда ты, мать, настал твой час, ты ему эдак: «Я знаю почему, доктор. Потому что у меня была истерическая беременность».
Лакмен и Арктор покатились со смеху. Им вторил Джим Баррис; он вернулся и теперь сидел в гостиной, наматывая на гашишную трубку белую проволоку.
Фред прогнал пленку еще на час вперед.
— …этот парень, — рассказывал Лакмен, — выступал по телевидению как всемирно известный самозванец. В интервью он заявил, что в разное время представлялся великим хирургом из медицинского колледжа Джона Гопкинса, субмолекулярным физиком–теоретиком из Гарварда, финским писателем, лауреатом Нобелевской премии в области литературы, свергнутым президентом Аргентины, женатым на…
— И все это сходило ему с рук? — поразился Арктор. — Его не разоблачали?
— Парень ни за кого себя не выдавал. Просто он выдавал себя за всемирно известного самозванца. Об этом потом писали в «Лос–Анджелес таймс» — они проверяли. Работал дворником в Диснейленде, затем прочитал биографию всемирно известного самозванца — такой действительно был — и сказал себе: «Да ведь я тоже могу выдавать себя за всех этих экзотических парней!» А после подумал и решил: «На кой черт? Лучше просто выдавать себя за самозванца». Он огреб на этом деле немалую монету, как писали в «Таймсе». Почти столько же, сколько настоящий всемирно известный самозванец. Причем без всякого труда.
— Самозванцев пруд пруди. Мы сами сталкиваемся с ними на каждом шагу. Только они выдают себя не за физиков–теоретиков, — заметил Баррис, тихонько корпящий в углу над трубкой.
— Ты имеешь в виду шпиков, этих гадов из Отдела по борьбе с наркоманией? — сказал Лакмен. — Интересно, среди наших знакомых они есть? Как они выглядят?
— Все равно что спрашивать: «Как выглядит самозванец?» — отозвался Арктор. — Я как–то болтал с одним толкачом, которого взяли с десятью фунтами гашиша на руках. Ну и спросил, как выглядел обманувший его шпик. Знаете, агент полиции выдает себя за приятеля одного приятеля…
— Они выглядят точь–в–точь как мы, — бросил из угла Баррис.
— _Даже_больше! — воскликнул Арктор. — Этот толкач — его уже приговорили и на следующий день должны были отправить в тюрягу — сказал мне: «Волосы у них еще длиннее, чем у нас». Так что мораль, я полагаю, такова: держись подальше от типов, которые выглядят точь–в–точь как ты.
— Бывают и женщины–шпики, — вставил Баррис.
— Я бы хотел познакомиться с таким, — сказал Арктор — В смысле — сознательно. Точно зная, что это шпик.
— Когда он наденет на тебя наручники, — ухмыльнулся Баррис, — будешь знать точно.
— Я что имею в виду? — продолжал Арктор. — Какая у них жизнь? Есть ли у них друзья? Знают ли жены об их работе?
— У них нет жен, — заявил Лакмен. — Они живут в пещерах и крадутся за тобой по пятам, выглядывая из–под машин. Как тролли.
— А что они едят?
— Людей, — сказал Баррис.
— Как это вообще у них получается? — спросил Арктор. — Выдавать себя за шпиков?
— _Что?! — в один голос вскричали Баррис и Лакмен.
— Черт, я совсем обалдел, — улыбаясь, сказал Арктор. — «Выдавать себя за шпика», брр… — Он потряс головой.
— ВЫДАВАТЬ СЕБЯ ЗА ШПИКА? — повторил Лакмен, не сводя с него глаз.
— Сегодня у меня в мозгах каша, — пожаловался Арктор. — Я лучше сосну.
Фред остановил ленту. Фигуры в мониторах замерли.
— Перекур? — спросил костюм–болтунья.
— Да. Я устал. Эти бредни рано или поздно доканывают. — Он поднялся и взял сигареты. — Не понимаю и половины из того, что они несут. Я так устал. Устал их слушать.
— Когда находишься вместе с ними, даже легче, правда? — сказал костюм–болтунья. — Ты ведь вхож в их компанию? Под прикрытием, так ведь?
— Ни за что не стал бы иметь дела с такими ублюдками! — скривился Фред. — Талдычат одно и то же без конца. Какого черта они вечно вот так сидят и травят байки?
— А какого черта мы здесь сидим? Это ведь чертовски нудное занятие, если разобраться.
— Нам приходится, это наша работа. У нас просто нет выбора.
— Как в тюрьме, — кивнул костюм–болтунья. — Никуда не денешься.
«Выдавать себя за шпика», — подумал Фред. Что это значит? Одному богу известно…
Выдавать себя за самозванца. За того, кто живет под машинами и питается грязью. Не за всемирно известного хирурга, или писателя, или политического деятеля, о которых говорят по телевизору.
Дурацкая фраза Арктора снова и снова звучала в голове, несмотря на то что запись давно уже была выключена. Поскорее бы забыть эти слова. И забыть, хотя бы ненадолго, его самого.
— Порой у меня такое чувство, — проговорил Фред, — будто я знаю, что они сейчас скажут. Слово в слово.
— _Это_ называется «дежавю», — кивнул костюм–болтунья — Один совет: прокручивай ленту вперед не на час, а сразу, скажем, часов на шесть, а потом возвращайся понемногу назад, пока не наткнешься на что–нибудь стоящее. Понимаешь? Назад, а не вперед. Так тебя не будет затягивать ритм их болтовни. Шесть или даже восемь часов вперед, а потом большими скачками назад. Ты быстро привыкнешь — начнешь чувствовать, когда там километры пустоты, а когда есть что–то полезное.