— Я, к примеру, выйти отсюда не могу, — сказал Майк. — Сразу сяду на иглу. Слишком много дружков осталось. Опять на улицу — толкать и колоться, — загремлю в тюрягу лет на двадцать. А знаешь, мне тридцать пять, и я женюсь в первый раз. Ты видел Лору, мою невесту?
— Мм…
— Ну, такая хорошенькая, пухленькая?
Брюс кивнул.
— Она боится выходить отсюда. С ней всегда должен кто–то быть. Мы собираемся в зоопарк… На следующей неделе мы ведем сына директора–распорядителя в зоопарк Сан–Диего. Лора перепугана до смерти… Даже больше, чем я.
Молчание.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил Майк. — Я боюсь идти в зоопарк.
— Да.
— Не припомню, чтобы я был в зоопарке… Что там делают? Ты не знаешь?
— Смотрят в разные клетки и вольеры…
— А какие там животные?
— Разные…
— Дикие небось. И всякие редкие.
— В зоопарке Сан–Диего почти все есть.
— А у них есть эти… как их… медведи коала?
— Есть, — кивнул Брюс.
— Я раз видел рекламу по телику, с коалами. Там они прыгают. И вообще прямо как игрушечные.
— Я слышал, что первых плюшевых медведей — тех, в которых дети играют, — делали с коал, еще в двадцатых.
— Не может быть. Их ведь, наверное, встретишь только в Австралии? Или они вообще вымерли?
— В Австралии их навалом, — сообщил Брюс. — Но вывозить запрещено — ни живых, ни шкуры. Их охраняют.
— Я никогда нигде не был, — сказал Майк. — Только возил героин из Мексики в Ванкувер. Всегда одним и тем же путем. Жал на всю катушку, лишь бы поскорее покончить с делом. Здесь мне доверили машину. Если тебе станет невмоготу, я тебя покатаю. Покатаемся и поговорим. Я не против. Эдди и другие — их уже нет здесь — делали это для меня. Я не против.
— Спасибо.
— А теперь пора в койку. Тебе завтра на кухню? Ну там — столы накрывать и все такое?
— Нет.
— Тогда мы встаем в одно и то же время. Увидимся за завтраком. Сядешь ко мне за стол, и я познакомлю тебя с Лорой.
— Когда вы женитесь?
— Через полтора месяца. Обязательно приходи. Хотя, конечно, свадьба будет здесь, так что все и так придут.
— Спасибо.
Игра… Они орали на него что есть мочи. Вопящие рты со всех сторон. Брюс молча сидел и смотрел в пол.
— Знаете, кто он? Гомик! — Визгливый голосок заставил его поднять глаза. Прищурившись, он разглядел среди искаженных ненавистью лиц девушку–китаянку. — Гомик сраный, вот кто ты! — еще пронзительней взвизгнула она.
— Поцелуй себя в задницу! Поцелуй себя в задницу! — завывали остальные, усевшись в круг на ковре.
Директор–распорядитель, в красных шароварах и розовых туфлях, радостно ухмылялся. Крошечные глазки–щелочки весело блестели. Он раскачивался взад–вперед, подобрав под себя длинные тощие ноги.
— Покажи нам свою задницу!!! Вонючую задницу!
Это особенно развеселило директора–распорядителя, и он начал подпевать общему хору скрипучим и монотонным голосом. Казалось, скрипели дверные петли.
— Гомик сраный! — уже почти в истерике завывала китаянка. Ее соседка надувала щеки и хлопала по ним ладонями, издавая неприличные звуки.
— Иди, иди сюда! — Китаянка развернулась и выставила зад, тыча в него пальцем. — Поцелуй меня в задницу, ты ведь любишь целоваться! Иди сюда, целуй, гомик!!!
— Поцелуй нас, поцелуй! — надрывалась толпа.
Брюс закрыл глаза, но легче не стало.
— Ты гомик! — медленно и монотонно произнес директор–распорядитель. — Дерьмо! Падаль! Срань вонючая! Ты…
Звуки в ушах смешивались, превращаясь в нечленораздельный звериный вой. Один раз, когда общий хор на мгновение стих, он различил голос Майка и открыл глаза. Майк сидел с багровым лицом, затянутый в тесный галстук, и бесстрастно смотрел вперед, на него.
— Брюс, зачем ты здесь? Что ты хочешь нам сказать? Ты можешь что–нибудь рассказать о себе?
— Гомик!!! — заорал кто–то, подпрыгивая на месте, как резиновый мяч. — Кто ты, гомик?
— Расскажи нам! — заверещала, вскочив, китаянка. — Ты, грязный гомик, падаль, жополиз, дерьмо!!!
— Я… — выдавил он. — Я…
— Ты вонючее дерьмо, — сказал директор–распорядитель — Слабак. Блевотина. Мразь.
Он больше ничего не мог разобрать, все смешалось. Казалось, он перестал понимать смысл слов и вдобавок забыл сами слова. Только продолжал чувствовать присутствие Майка, его пристальный взгляд. Он ничего больше не знал, не помнил, не чувствовал. Плохо… Скорей бы уйти. В душе росла пустота. И это немного утешало.
— Вот, гляди, — сказала женщина, открывая дверь. — Здесь мы и держим этих чудищ.
Брюс вздрогнул: шум за дверью стоял ужасающий. В комнате играла целая орава маленьких детей.
Вечером он заметил, как двое мужчин постарше, сидя в уголке за ширмой рядом с кухней, угощали детей молоком и печеньем. Повар Рик выдал им все это отдельно, пока остальные ждали ужина в столовой.
— Любишь детей? — улыбнулась китаянка, которая несла в столовую поднос с тарелками.
— Да.
— Можешь поесть вместе с ними.
— Правда?
— А кормить их тебе позволят позже, через месяц–другой… — Она замялась. — Когда мы будем уверены, что ты их не ударишь. У нас правило: детей никогда не бить, что бы они ни вытворяли.
— Хорошо.
Глядя, как дети едят, он вновь ощутил тепло жизни. Один малыш забрался к нему на колени. Они ели из одной тарелки, и им было одинаково тепло. Китаянка улыбнулась и ушла с тарелками в столовую.
Он долго сидел там, держа на руках то одного ребенка, то другого. Пожилые мужчины принялись ссориться, поучая друг друга, как правильно кормить детей. Пол и столы были усеяны пятнами, крошками и недоеденными кусками. Осознав вдруг, что дети уже наелись и переходят в игровую комнату смотреть мультики, Брюс встал и, неловко наклонившись, стал подбирать мусор.
— Брось, это моя работа! — прикрикнул на него один из мужчин.
— Ладно. — Он разогнул спину, ударившись головой об угол стола, и с недоумением посмотрел на куски пищи в своих руках.
— Иди лучше помоги прибраться в столовой, — велел другой мужчина, слегка заикаясь.
— Чтобы здесь находиться, нужно разрешение, — сказал кто–то с кухни, проходя мимо. — Это для стариков, которые больше ничего не могут — только сидеть с детишками.
Брюс кивнул и продолжал стоять, озадаченный.
Из всех детей в комнате осталась только одна девочка. Она смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— Тебя как зовут?
Он молчал.
— Я спрашиваю, как тебя зовут?
Брюс осторожно дотронулся до отбивной на тарелке; она уже остыла. Но он знал, что рядом ребенок, и чувствовал тепло. Нежным мимолетным движением он коснулся волос девочки.
— Меня зовут Тельма. Ты забыл свое имя? — Она похлопала его по плечу. — Чтобы не забывать имя, напиши его на ладони. Показать как?
— А не смоется? Вымою руки или пойду в душ — и все…
— Действительно… — согласилась девочка. — Что ж, можно написать на стене над головой, в комнате, где ты спишь. Только высоко, чтобы не смылось. А потом, когда захочешь вспомнить…
— Тельма, — пробормотал он.
— Нет, это _мое_ имя. У тебя должно быть другое. Это имя для девочки.
— Надо подумать.
— Если мы еще увидимся, я дам тебе имя, — предложила Тельма. — Хочешь?
— Разве ты не здесь живешь?
— Здесь, но моя мама уедет. Заберет нас — меня и брата — и Уедет.
Он кивнул. Тепло стало рассасываться.
Неожиданно, без всякой видимой причины, девочка убежала.
Я должен найти имя, подумат он, это мой долг. Он стал рассматривать свою ладонь и тут же удивился: зачем — ведь там ничего нет. Брюс, вот мое имя. Хотя должны быть и лучшие имена…
Тепло исчезло. Он чувствовал себя одиноким и потерянным. И очень несчастным.
Майка Уэстуэя послали на грузовике за полусгнившими овощами, пожертвованными «Новому пути» одним из местных супермаркетов. Убедившись, что за ним не следят, Майк позвонил из автомата и встретился в «Макдоналдсе» с Донной Хоторн.
Сели на улице, поставив на деревянный столик гамбургеры и кока–колу.
— Ну как, удалось нам его внедрить? — спросила Донна.
— Да, — ответил Уэстуэй. А сам подумал: парень слишком выго — {5ел, какая от нею польза. Вряд ли мы так чего–то достигнем. И все же иного пути не было.
— Он не вызывает подозрений?
— Нет.
— Вы убеждены, что препарат выращивают?
— Я — нет. Убеждены они. — Те, кто нам платит, подумал он.
— Что означает название?
— _Mors_ontologica?_С_мерть духа. Личности. Сути.
— Он сможет выполнить свою задачу?
Уэстуэй мрачно молчал, ковыряясь в еде и поглядывая на прохожих.
— Не знаете?
— Этого никто не может знать. Память… Несколько сгоревших клеток вдруг оживают. Словно рефлекс. От него требуется не выполнять — реагировать. Нам остается лишь надеяться. Верь, надейся и раздавай свои денежки, как учил апостол Павел.
Майк смотрел на хорошенькую темноволосую девушку напротив, видел ее умный взгляд и начинал понимать, почему Боб Арктор… нет, не Арктор, Брюс; меньше знаешь — лучше спишь… почему Брюс только о ней и думал. Когда еще был способен думать.
— Он отлично натренирован, — произнесла Донна сдавленным голосом. И вдруг на ее красивое лицо легло выражение скорби, заостряя все черты. — Господи, какой ценой… — пробормотала она и сделала глоток из стакана.
А иначе никак нельзя, думал Майк. К ним не пробьешься. Я не смог, сколько ни пытался. Туда допускают только абсолютно выгоревших, безвредных, от которых осталась одна оболочка. Вроде Брюса. Он _должен_ был стать таким… каким стал.
— Правительство требует слишком многого, — сказала Донна.
— Этого требует жизнь.
Ее глаза сузились и засверкали.
— В данном случае — федеральное правительство. Конкретно. От вас, от меня. От… — она запнулась, — от того, кто был моим другом.
— Он до сих пор ваш друг.
— То, что от него осталось, — горько промолвила Донна.
То, что от него осталось, думал Майк Уэсгуэй, все еще ищет тебя. По–своему.