о, они иногда сливаются, образуют единую информационную систему, потом расходятся. Разумеется, это лишь мои предположения. Точно мне ничего не известно.
— Почему их слышишь только ты? — спросил я.
— У меня нет логичной теории на этот счет.
— А объяснить они тебе не могут?
— На самом деле я многого не понимаю из того, что они мне говорят, — признался Николас. — Просто чувствую их присутствие. К примеру, они хотели, чтобы я переехал в округ Орандж, тут ошибки не было. Думаю, здесь ближе к пустыне и, когда дует нужный ветер, надежнее связь… Я накупил кучу книг, чтобы изучить феномен: Британскую энциклопедию…
— Но если они существуют, кто–то еще неминуемо…
— Согласен, — кивнул Николас. — Почему именно я? Почему бы им не обратиться к президенту Соединенных Штатов?
— К Феррису Ф. Фримонту?
Николас рассмеялся.
— Понимаю, что ты хочешь сказать. Но на свете столько выдающихся людей! Однажды… Послушай. — Он лихорадочно стал перебирать листы с записями. — Как–то мне показали двигатель с двумя осями, вращающимися в противоположных направлениях. И объяснили принцип действия. Я видел этот проклятый мотор, держал в руках — такой круглый, тяжелый, выкрашенный в красный цвет. Без центробежного вращающего момента, потому что оси крутятся в разные стороны, но с помощью некоего привода образуется единая движущая сила. Какой источник энергии, точно не знаю — может, электричество. Они хотели, чтобы я все это записал, когда проснусь — показали мне остро заточенный карандаш и блокнот. И сказали — никогда в жизни не забуду! — сказали: «Принцип действия известен в твое время». Ты понимаешь, что это значит?! — Николас страшно разволновался, покраснел, слова лились из него потоком. — Они из будущего!
— Не обязательно, — возразил я. — С таким же успехом это может значить, что им просто известно наше будущее.
Николас замер, ошеломленно глядя на меня, беззвучно открывая и закрывая рот.
— Видишь ли, — продолжал я, — существам высшего порядка доступно…
— Это все на самом деле, — тихо произнес Николас.
— Ты о чем?
— Это не выдумка, не рассказ. Фиксируя свои впечатления, я исписал многие страницы: что видел, что слышал, что знаю. Ты знаешь, что я знаю? Все это куда–то движется, вот только куда — пока понять не могу. Они не хотят, чтобы я понял. Собственно, мне сообщают очень мало; такое впечатление, что они умышленно раскрывают как можно меньше. Так что отвали–ка ты со своими научно–фантастическими байками подобру–поздорову. Ясно, Фил?
Наступила тишина. Мы молча смотрели друг на друга.
— А что же мне говорить? — наконец спросил я.
— Просто отнесись к этому серьезно, так, как оно есть: очень серьезное, может быть, очень мрачное дело. Хотел бы я знать… Я чувствую, что они предельно откровенны, идет какая–то смертельная игра, вне нашего понимания. С целью… — Николас замолчал. — Боже, все это чертовски действует на нервы. Если б я с кем–нибудь мог поделиться!..
— Ты выглядишь более зрелым, словно возмужавшим, — заметил я.
Он пожал плечами.
— Уехал из Беркли.
— Теперь ты чувствуешь настоящую ответственность…
— Я и раньше чувствовал ответственность. Нет, просто я начал понимать, что это не шутка.
— Твоя работа…
— При чем тут работа? Не шутка то, что мне сообщают. Хотя, проснувшись, я ничего не помню, все это запоминается где–то в глубине мозга. Попадает в подсознание и там хранится. — Николас поднял глаза и пристально на меня посмотрел. — Знаешь, Фил, я думаю, меня программируют. Рано или поздно по какому–то сигналу или при условленных обстоятельствах программа начнет работать. А я и догадываться ни о чем не буду.
— Даже когда попадешь в условленные обстоятельства?
— Я читал об этом. Все покажется мне совершенно естественным. Каковы бы ни были мои поступки и слова, я буду думать, что веду себя так по собственной воле. Будто постгипнотическое внушение: сам себе объяснишь самые странные, самые гибельные…
Он замолчал, и на этот раз надолго.
— Ты изменился, — повторил я. — Не просто возмужал, а как–то еще…
— Меня изменил переезд. Переезд и та исследовательская работа, которую я веду. Наконец–то у меня появились на нее средства. Герб Джекмэн платил мне жалкие гроши.
— Дело не только в исследовательской работе, — возразил я. — В Беркли полно людей, занимающихся исследовательской работой. У тебя появились новые друзья? Ты с кем–то общаешься?
— В основном с сотрудниками фирмы, — ответил Николас. — С профессионалами музыкального бизнеса.
— Рассказывал им о ВАЛИСе?
— Нет.
— А к психиатру не обращался?
— О черт, Фил, — устало произнес Николас. — Мы оба с тобой знаем, что психиатр тут ни при чем. Когда–то я еще мог об этом подумать — давным–давно, за шестьсот миль отсюда, в сумасшедшем городе. В округе Орандж глупостей не любят; здесь живут здравомыслящие и стабильные люди. Все чокнутые остались к северу, в районе Лос–Анджелеса. Я перемахнул лишние шестьдесят пять миль. Да нет, черт побери, меня специально послали сюда, подальше от всяких параноиков — чтобы я мог размышлять, обрести понимание. Или уверенность. Если я и приобрел что–то, то, наверное, уверенность.
— Пожалуй.
— Там, в Беркли, — тихо продолжал Николас, словно обращаясь сам к себе, — все это казалось… игрой. Лежишь себе тихо ночью и контактируешь с иным разумом… Мы все дети в Беркли, в Беркли не взрослеют. Наверное, поэтому его так ненавидит Феррис Фримонт.
— Перебравшись сюда, ты о нем не забываешь? — спросил я.
— Нет. Перебравшись сюда, я о Феррисе Фримонте не забываю, — загадочно ответил Николас.
Благодаря воображаемому голосу, Николас наконец стал цельным человеком. Останься он в Беркли, он бы жил и умер частичкой человека, так и не познав полноты. Что это за воображаемый голос, спрашивал я себя. Предположим, Колумб услышал воображаемый голос, велевший ему плыть на запад. Колумб поверил — и открыл Новый Свет, изменив ход человеческой истории… В таком случае нам пришлось бы очень трудно, определяя термин «воображаемый», ибо этот голос опосредованным образом затронул всех. Что создает более мощную реальность: «воображаемый» голос, советующий Колумбу плыть на запад, или «реальный» голос, подсказывающий, что затея безнадежна?
Если бы не являющийся по ночам ВАЛИС — манящий, настойчивый, зовущий к счастливому будущему, — Николас посетил бы Диснейленд и вернулся в Беркли. Я это знал, и знал это Николас. Как истолкуют побудительный мотив окружающие — не имеет значения. Важно, что самостоятельно, без посторонней помощи Николас остался бы навечно гнить в своей дыре. Что–то вторглось в его жизнь и уничтожило оковы дурной кармы. Что–то разбило стальные цепи.
Именно так, подумал я, человек перерождается: совершив поступок, который он никогда не мог бы совершить — в случае Николаса, абсолютно немыслимый акт переезда из Беркли в Северную Калифорнию. Все его приятели остались на месте; я остался на месте. Невероятно! Вот он, выросший в Беркли, сидит передо мной в своей современной квартире в Пласенсии (в Беркли нет современных квартир) в цветастой калифорнийской рубашке и слаксах! Он уже вписался в местную жизнь. Эпоха джинсов осталась позади.
Глава 7
Воображаемое присутствие ВАЛИСа — которого Николас выдумал, стремясь заполнить пустоту, — заставило моего друга переродиться. Даже приди он к психиатру, ничего бы не изменилось. Психиатр обратил бы внимание на источник голоса, а не на его мотивы или результаты воздействия. Да что говорить, тот психиатр наверняка до сих пор живет в Беркли. Никакие неосязаемые контакты, никакие призрачные голоса, обещающие счастливую жизнь, его не тревожат. Блажен сон глупца!
— Хорошо, Ник, — промолвил я, — ты победил.
— Что? — Он растерянно взглянул на меня. — А, понимаю. Да, похоже. Фил, как я мог так долго торчать в Беркли? Почему понадобился голос — чужой голос, не мой, — чтобы вести меня по жизни?
— М–мм… — пробормотал я.
— Самое невероятное не то, что я услышал голос ВАЛИСа, послушался его и переехал сюда, а то, что без него, или без них, я никогда и не подумал бы о подобном шаге! Знаешь, Фил, мысль покинуть Беркли, бросить работу у Герба Джекмэна мне даже в голову не приходила!
— Да, это невероятно, — согласился я.
Он был прав. Вот вам Homo обыкновенный: крутится себе по орбите, как мертвый камень вокруг мертвого солнца, без цели и без смысла, глухой, слепой и холодный. Нечто безжизненное, навеки отрезанное от новых мыслей.
— Кто бы они ни были, — продолжал Николас, — я должен доверять им. У меня нет иного выбора. Я все равно сделаю все, что они захотят.
— Думаю, ты поймешь, когда включится программа, — сказал я. Если — отрезвляющая мысль — он вообще запрограммирован.
— Думаешь, пойму? Я буду слишком занят.
Это меня напугало: вот он молнией приходит в движение, будто взрывается, и ничто не в силах его остановить.
— Они… — начал было Николас.
— Пожалуйста, не называй их «они», — попросил я. — Это действует мне на нервы. Было бы гораздо лучше, если бы ты говорил «он».
— Я говорю «они», — объяснил Николас, — потому что видел их несколько. Женщину, мужчину. По меньшей мере двух.
— Как они выглядели?
Николас помолчал.
— Ты понимаешь, разумеется, что это было во сне. Там все искажено. Наше сознание возводит барьеры.
— Для самозащиты, — кивнул я.
— У них по три глаза: два обычных, а третий не со зрачком, а с линзой. Прямо посреди лба. Этот третий глаз видит все. Его можно включать и выключать, и когда он выключен, то совершенно пропадает. Становится невидим. Тогда, — Николас судорожно вздохнул, — они ничем от нас не отличаются. Ничем.
— Боже милосердный…
— Да, — мужественно произнес Николас.
— Они способны говорить?
— Они были немы. И глухи. В таких сферических камерах, вроде батискафа, оплетенных проводами — всякое там электронное оборудование, чтобы они могли общаться с нами, чтобы их мысли превращались в слова, которые мы слышим и понимаем, и чтобы они могли понимать нас. Это им дается с трудом, с большим напряжением.