ами и запахами, как мы ставим эту пластинку на простенькую радиолу. А за окном — вечно влюбленный май, учебный год кончается, и впереди сумасшедшие каникулы с короткими романами «на лето», мальчики, с которыми прощаешься тридцать первого августа и навсегда. А Лерка таскается следом, потому что ей скучно с ровесниками и хочется все время быть рядом со мной. И еще нужно следить за Антоном, который уже никаких надежд не подает, ничего не читает, только с конструкторами возится. Мне он не интересен, но приходится общаться с ним, потому что брат. Потому что родить его мать родила, а тратить на него время ей тоже не хочется. Хотя чем еще ей заниматься?
Держа девочку одной рукой, Лера уже идет мне навстречу, сдувает упавшие на лицо золотистые паутинки волос. На лице у нее вопросительное и напряженное выражение, она не может предугадать, что я сейчас сделаю: улыбнусь или оттолкну. Тридцать пять лет общения, она лучше, чем кто бы то ни было знает, что от меня всего можно ожидать. Разве я сама знаю, как поступлю в следующую секунду?
Пока она проделывает путь в пять метров, я понимаю, что если не обниму ее, не выкажу радости, Влас может и догадаться, что именно я ощутила, увидев их вместе. А ему ни к чему это знать… Ему и без того известно обо мне слишком много. Осведомленность, заслуживающая пули в лоб. В затылок не смогла бы, слишком подло, а вот глядя в глаза…
Сестра уже замирает передо мной, как лист перед травой, смотрит круглыми испуганными глазами. На девочку я стараюсь не смотреть, ведь это ее девочка…
— Лерка, — шепчу я и притягиваю ее за плечи. — Как же я рада тебя видеть!
Голые крошечные ножки неожиданно упираются мне в грудь, словно Настя отталкивает меня, отвергает. Они колотят меня острыми пяточками, и мне приходится отстраниться. Но Лера хватает меня за локоть:
— Ты простила меня? Простила?
— Давно уже…
— Почему же не приезжала? Даже не позвонила… Ты не хотела, чтобы я приезжала на презентацию?
— Я думала, ты не сможешь.
Взгляд все-таки цепляется за Настино личико, и меня поражает, какие у нее темные, слегка миндалевидные, как у меня, глаза, а ресницы просто неправдоподобной для младенца длины.
— Кто посвятил ей стихи? — вдруг вспоминаю я то, что прочла в Лерином дневнике.
— Откуда ты… — она, видимо, понимает ответ быстрее, чем успевает задать вопрос, но ни в чем не упрекает меня. — Это Антон.
Мне кажется, что я ослышалась:
— Антон? Какой? Наш брат?
— Ну да. Он уже давно пишет, может, вообще всегда писал…
— Я не знала.
— Тебе он стесняется их показывать, ты же профи. Они, наверное, несовершенны, — пожимает Лера плечами, — но Антошка был первым, кто написал их для Насти.
— Не последним, — пророчествую я, опять взглядывая ей в глаза.
— Еще бы! Она такая прелесть! Я думала, таких детей вообще не бывает. Мне кажется, что она уже все понимает!
Никакой боли. Ни малейшего ощущения потери. Словно я говорю о чужом ребенке, который не очень-то мне и нравится. Неужели это я пыталась выкрасть эту девочку всего несколько недель назад? Лерина восторженность граничит с глупостью. Вот он — кретинизм счастливых матерей в действии…
— Мне надо вернуться, — говорю я. И добавляю, хотя мне уже не хочется этого: — Может, подождешь?
Ее лицо делается озабоченным:
— Беги, беги! Мы пока погуляем здесь.
«Мы?!» — ловлю я уже на бегу и оглядываюсь. Влас, не скрываясь, провожает меня взглядом. Что в нем — нетерпение или желание удержать?
В зале оказывается так много тех, кого я называю своими читателями, что «живой микрофон» затягивается еще на час. Я выслушиваю в свой адрес столько добрых слов, что возникает странное ощущение, будто меня принимают за кого-то другого. Краснея и опуская глаза, пытаюсь представить, что сказали бы те же люди, если бы вдруг узнали, что я отдала своего новорожденного ребенка… Неважно кому, важно само деяние. Хотя по большому счету и оно неважно, ведь это не сделало меня хуже или лучше как писателя. А они пришли сегодня к писателю Зое Тропининой, а не к той женщине, что иногда творит глупости и совершает подлости, как и все они…
Когда я выхожу из театра, Лериной машины уже нет. В своем телефоне обнаруживаю сообщение от сестры: «Извини, что не дождались. Приезжай к нам!»
— Чтобы Егор снова вытолкал меня? — бормочу, пряча телефон.
Я ищу взглядом Власа, но его тоже не видно, и у меня зарождается недоброе подозрение, что они уехали вместе. Лера не рожала, секс ей не запрещен… А дети обычно засыпают в движущейся машине… Я всегда чувствовала, что Влас волнует мою сестру, теперь же, когда мы больше с ним не вместе, о чем Малыгин наверняка ей сообщил, она может себе позволить… Конечно, Егор — любимый муж, и все такое, но Влас такой искрящийся, если захочет, такой обворожительный. Егор против него — сухая вобла рядом с золотой рыбкой.
— Черт возьми, Малыгин, только попробуй!
Моя бессильная злость изливается на пассажирское сиденье BMW, я колочу по нему кулаком и рычу от злости. В зеркале заднего вида отражается перекошенная и оскалившаяся физиономия женщины, которой испортили праздник. Те, кому она испортила жизнь. Имеют право.
— Нет, — вырывается у меня. — Этого не может быть. Если я сейчас позвоню, она возьмет трубку.
— Зойка, — кричит Лера, когда я все же делаю это. — Я уже дома, давай к нам!
Мое сердце медленно учится нормальному ритму. Я одной рукой привожу в порядок волосы — будто по голове себя глажу: «Успокойся, успокойся!»
— Я и так слишком долго гостила у вас. Ты не знаешь, куда отправился Влас?
В ее тоне не слышится фальши:
— Он оставался возле театра, когда я уехала. Может, он еще там?
— Его здесь нет.
Сестра наивно предлагает:
— Позвони ему. У него же есть телефон?
— Да уж, конечно…
— Вы опять поссорились? — понижает она голос.
— Я просто не вижу смысла нам быть вместе.
Лера хмыкает в трубку:
— Ага! Именно поэтому ты сейчас и пытаешься найти его?
— Я не… Ты не поняла.
Я жму на кнопку, и не отвечаю, когда она пытается соединиться со мной. Злости больше нет, просто мне не хочется слышать правды о том, что и сама начинаю понимать. Снова выхожу из машины и решаю обойти театр еще раз. Я так быстро покинула зал, что последние зрители-читатели еще расходятся, улыбаясь и кивая мне. Как заведенная делаю то же самое, ищу среди них то лицо, которое почему-то мне так понадобилось, и неожиданно натыкаюсь на другое. В первый момент взгляд проскальзывает дальше, я не сразу узнаю, потому что та ночь и то утро остались в памяти мутноватыми бликами. И мне казалось, что я совсем не помню этого лица… Но увиденное отчетливо вырисовалось и в прошлом: он.
Останавливается возле с моей книгой наперевес:
— Здравствуйте. Вы меня помните?
Значит, не ошиблась. Шантажировать будет? Бред!
— Смутно, — отвечаю тем, что было правдой еще полминуты назад.
— Денис, — напоминает он.
— Да, Денис, — повторяю светским тоном. — Как поживаете?
— Неплохо. Можно даже сказать, хорошо. Вот женился недавно.
У меня с облегчением вырывается:
— Ух, ты! Поздравляю.
— Спасибо. Уже малыша ждем.
— Ну, замечательно! Значит, все как у людей?
— Почему бы и нет?
— Действительно!
Мне хочется, чтобы он поскорее ушел, и я делаю паузу, давая ему шанс распрощаться. Но Денис медлит, ждет чего-то, и я обреченно продолжаю разговор.
— Вы были на моей презентации?
— Был. Я же говорил, что я ваш читатель.
Мгновенно высвечивается: его голые плечи на скомканной подушке, искусанные мною губы… Я невольно всматриваюсь в них, и мне кажется, что они до сих пор хранят следы моих зубов. Хотя это, наверное, уже беременная жена постаралась… У меня тоже не было токсикоза, от запаха мужчины не стошнило бы. Вот только никого тогда не было рядом, кроме Егора. Вытолкавшего меня за дверь… Однажды так же, до боли, впившегося в мои губы, когда мы оказались с ним в доме одни…
Что задержало тогда Леру в городе — уже не помню. Выполняя ее инструкции, Егор принес мне стакан кефира на сон грядущий и не сразу вышел из комнаты, спросил о чем-то, и мы разговорились, что случалось крайне редко. Мне всегда казалось, что он недолюбливает меня, и я избегала общения с ним. Пить при нем кефир мне почему-то не хотелось, я поставила стакан на подоконник, и, отвечая Егору, засмотрелась на то, как мягко золотятся на закате стволы сосен. Теплый древесный свет, очень люблю его…
В какой-то момент я потеряла нить разговора и замолчала, глядя в окно. Может быть, возникшая тишина показалась Егору особенной, интимной, и что-то взволновалось в нем? Настолько сильно, что он вдруг повернул меня к себе, сжав плечи, и, не произнеся ни слова, припал к губам. К тому времени моей беременности было пять месяцев, долгий срок воздержания… И вспыхнувший было ужас мгновенно вытеснило желание настолько мощное, что я удивляюсь, как не случился выкидыш. В ушах звенело, и колотилось сердце, а горячая ладонь Егора гладила мой живот, вжимаясь, отыскивая путь проникновения. Это было потрясающе, не понимаю, как у меня хватило сил оторваться от такого наслаждения. Видно, я все же чертовски люблю свою сестру…
— Тебя так заводит мой живот? — оттолкнув его, спросила я. — У тебя тайная страсть к беременным женщинам? Сходи к сексопатологу, он поможет.
Егор ушел тогда, ничего не ответив. А ночью меня разбудили настойчивые волны оргазма. Вот такой у нас был роман с мужем моей сестры.
…Почему все это вспомнилось за ту секунду, что я разглядывала губы Дениса? Цепочка сексуальных фрагментов моей жизни не так уж длинна, они истово цепляются друг за друга, вытягивают из беспамятства. Мне не хотелось вспоминать тот эпизод в доме сестры, и я уверена, что никогда даже не намекну ей на неверность Егора. Если она и узнает о нем что-то, только не в связи со мной и не от меня. А открыться, я думаю, может многое… Он как раз тот тихий омут, в котором водятся такие черти, — пропасть можно!