– Даю суду отвод! – сказал рыбак.
Она засмеялась.
– Конечно, поставлю на тебя.
Но, придя на трибуну, была окружена знатоками коней и специалистами по прогнозам, которые уговорили ее поставить наши три рубля «на фонаря». То есть на фаворита, а не на Лексикона.
Ах, Клавдия! Но ведь была действительно – ах!
На трибунах, как и обещал Этингов, аншлаг.
Мне помогли одеться, запрягли Лексикона, проверили качалку и, похлопав по плечу, выпустили из конюшни. Одного.
Теперь сам. И стало беспокойно. Но у выезда на дорожку я увидел стоявшего Диму Этингова, который беседовал с самим Виктором Эдуардовичем Ратомским.
Подъехав к ним, я остановился и хриплым от волнения голосом спросил:
– Как рулить?
Дима молчал. Ратомский посмотрел на меня мельком и сказал:
– По езде.
Потом бросил взгляд на лошадь.
– Это Лексикон? – Он знал всех рысаков. – Уезжай в поля! – Это значит, ближе к трибуне. – Он не любит толпу.
Трибуны встречали каждый фальстарт сдержанным гулом. Мы с Лексиконом проехали в свою силу – между лидерами и аутсайдерами.
Выстроившись в линию со всеми, под свист трибун я отправился в путь за стартовой машиной, распахнувшей на всю ширь дорожки ограничительные рамы-«крылья».
Первый вираж мы катились в середине группы. Лексикон шел легко, и я чувствовал его запас. Но Ратомский сказал «по езде», значит, по езде, я это понял. На прямой мы чуть подтянулись к голове заезда, но осторожно, чтобы не сорвать рысака в галоп. Во втором вираже Лексикон уже шел за лидерами, но проигрывал больше корпуса.
Тут я, вспомнив про «поля», вырулил на финишную прямую ближе к трибунам. Теперь ни конь, ни я не видели соперников.
Мы летели. Я почувствовал себя с рысаком одним организмом, связанным нервами-вожжами. Он ли меня вез, или я его нес на руках – не знаю. Помню ощущение счастья и единства.
Трибуны, вплотную к которым мы неслись, ревели, свистели, кричали: «Да-а-авай, Безрукий!»
Я понимал, что мы идем хорошо, но на каком месте?
Митя Урнов говорил, что наезднику важно поймать пейс (общий с лошадью ритм, что ли). У меня было ощущение, что я его поймал. Тогда.
Только на столбе посмотрел налево, на соперников, и услышал откуда-то сверху спокойный голос: «Безрукий, а ты выиграл целую голову».
Счастье… Мы медленно проехали под аплодисменты вдоль трибун. Лексикону вплели ленту победителя в гриву, мне дали приз – пирамидку из оргстекла, и в это время трибуны взорвались. На табло появились цифры выдачи денег за этот заезд в одинаре. Сто восемь рублей на один рубль, поставленный на меня.
Эх, Клавдия! А ведь могли еще и заработать.
Мы приближаемся к концу нашего заезда, посвященного
оценке. Ждать недолго.
Медленно, рысцой мы подъехали к съезду
с дорожки в конюшню.
На том же месте, где я их оставил, стояли Дима Этингов
и Виктор Эдуардович Ратомский. Ипподромная этика
не позволяла мне останавливаться рядом с ними в расчете
на комплимент. Но можно перейти на шаг.
Они словно не видели меня, следя за участниками
следующего заезда.
Поравнявшись с ними,
я и услышал оценку,
выше которой
ничего
не ставлю.
«Смотри, Дима, – сказал Ратомский, не глядя на меня. —
Говно! А проехал,
как мастер».
НЛО, дед Семен и другие
Над страной хреня летала
Серебристого металла.
Очень много в наши дни
Неопознанной хрени.
Первый раз я увидел неопознанный летающий объект в деревне Новая Украинка (бывшая Злодиевка), недалеко от хаты, где доживала жизнь любимая женщина атамана банды Зеленого. Мы сидели на высокой круче с дедом Семеном, бывшим в молодую и зрелую пору лодочным плотником и потому выпивавшим регулярно. Одной рукой дед обнимал значительную «сулею», заткнутую скрученным и немного жеванным, потому что пробку часто приходилось открывать зубами, обрывком газеты. На дне бутыли жемчужно отсвечивали на вечернем солнце остатки мутноватого, словно сильно разбавленное молоко, бурякового самогона, изготовленного шинкаркой Ганкой (у которой, между прочим, куры неслись яйцами с двумя желтками). Другая рука Семёна лежала на загорелом плече городского пацана, каждый год приезжавшего на летний месяц отпуска с родителями, которые ловили рыбу на глинище в устье маленькой речки Стугны, впадающей в Днепр и бывшей когда-то рубежом с половцами.
Хромой дядя Миша и красивая во всем теле жена его с церковным именем Неонила с утра стояли с удочками по колено в воде. Он – в закатанных до колена свободных китайских штанах, чтобы скрыть ногу, изуродованную войной, и она – в свободной кофте и купальных трусах, как раз открывающих лучшие на киевском пляже, по довоенным представлениям, ноги.
Скромный достаток вернувшегося после войны на сцену инвалида при неработающей (кто его оденет, обует и обиходит с негнущейся укороченной ногой), красивой, полногрудой и невероятно хозяйственной жене позволял им накопить денег на то, чтобы каждое лето, когда театр отдыхал, снимать комнату у чудесной Маруси в маленькой, с глиняными полами, мазанке под огромным дубом, на нижней ветке которого в свободное от воровства у соседей колбасы или кур время лежал огромный грязно-рыжий хозяйский кот Жора с лицом отпетого хулигана и грабителя, оправдывающий старое имя деревни.
Каждый раз после его набегов и выяснения отношений с соседями Маруся садилась на присьбу (завалинку) и, утерев лицо уголком хустки, печально говорила «своему собаке Борщу»: «От, Борщ, бiда мэнi c цiм Жором!» – а потом брала кота на руки и, поглаживая, вразумляла.
Теплыми ясными вечерами дед Семен сидел «в круче», на крутом косогоре над Днепром, и смотрел, как по тихой полированной поверхности золотой воды, отражавшей закатное небо, кучно плыли по течению с сенокосных лугов чуть повыше села построенные им огромные плоскодонки – «дубы», груженные аж целыми копнами сена. На корме лодок с одним только рулевым, поправляющим курс веслом, в тишине и мире, пролитом словно на целый свет, красиво и слаженно пели над рекой про Галю и ее несчастную любовь, про то, как по-пiд горою казаки идут, про соловейко в вишневому садочку…
Дед попивал чарочку и слушал. И я любил сидеть с ним рядом в круге и быть спокойным.
И вот однажды, вдруг… А как вы думали? Конечно, вдруг мы увидели, как справа от нас на небольшой высоте (в половине километра, по виду, над землей) появился невероятной яркости большой зеленый светящийся шар. Повисев в воздухе какую-то малость времени, он сорвался и, на страшной скорости пролетев параллельно лугам на той стороне Днепра, без инерции повернул направо и удалился от нас, превратившись в светящуюся точку, прежде чем исчезнуть.
– Что это, дiду?
Дед помолчал, погладил бутыль, посмотрел на небо и произнес:
– Наполеон, может, полетел?
– Наполеон?
Он махнул рукой за реку.
– Там, кажуть, е полеон военный. Но сумнительно.
Наутро слух о Неопознанном нами с дедом Семеном Летающем Объекте, потоптавшись в Украинке, вышел за ее пределы.
– Ты правда видел? – спросила меня Нила, чистя под дубом на досочке леща на кило восемьсот, которого папа поймал на горох, распаренный в капроновом чулке, чтобы не разваривался в кашу. – Что это было? Куда оно летело?
– Дед Семен сказал, наполеон.
– Миша! – сказала Нила, бросая Жоре рыбью голову. – Надо продать облигации трехпроцентного займа.
Под вечер из Киева приехали два справных хлопца и стали расспрашивать жителей деревни Украинки, что они видели.
Шинкарка, умолчав про самогон, сказала им, что дед Семен вчера весь вечер сидел «в круче».
«Нi, нiчого не бачив!»
Дед знал, что в нашей стране в любые времена лучше ничего не видеть, ничего не слышать и никому ничего не говорить. Он уже свое пережил.
«Ходiм, хлопчик! – Семен взял меня за руку. – Зараз подивимось, яка велика луна вдерлась на небо».
У тына бывшей зеленой атаманши он подвел меня к лавке, велел забраться на нее, чтоб было поближе к луне и лучше видно, и, оглянувшись, не слышат ли справные хлопцы, сказал:
«А ну, подивись, як надо. Може, там кто есть».
Газеты писали, что ничего необычного специалисты не наблюдали и слухи о таинственном природном явлении – вымысел заграничных спецслужб с целью посеять панику в Обуховском районе.
«От брешуть, – сказал мне дед Семен, когда мы вечером
пришли “в кручу” в надежде на свидание
с не преданным нами НЛО.
Но никто больше не прилетал. – Спугнули-таки!» —
И он открыл зубами
газетную пробку.
НЛО, почтальоны и лешие
Я не боюсь непредсказуемости будущего, мне жаль потерять прошлое.
Всякий человек склонен отвлекать другого от работы, если сам не занят. Тем более коль работа требует сидения на месте и ожидания новостей. Как, например, на почте в деревне Вижево на берегу реки Пинеги, что в Архангельской губернии.
На дворе – июль шестьдесят четвертого года, а хоть семьдесят четвертого, а хоть восемьдесят… Это сколь лет назад? И не припомнишь. А власть на дворе точно советская, а, впрочем, какая-нибудь…
В отдаленности своей, в отсутствие железной, а равно и другой дороги, не наросло еще здесь в те времена современного хамства безразличной к живому человеку отечественной цивилизации, все достоинство которой для Русского Севера – леса, траченные варварскими порубками, развращение невостребованностью честного крестьянского труда мужиков и женок да размещение арестантских зон, пополнивших своими выпускниками чистый и честный человеческий заповедник. Здесь к тому времени сохранился образ отношений между людьми, воспитанный еще старой верой и сохраненный культурной памятью женщин, в основном не испоганенных пригородным и армейским влиянием.