Он искренне любил искусных футболистов. И сам был человек играющий.
– Homo ludens, – подсказывает знаток латыни Винсент Шеремет, пролетая на воздушном шаре над нетоптанными нами элитными футбольными полями Европы.
– Знаю. Читал! Это первая книга, которую принес в мою мастерскую астрофизик и инопланетянин (как свой разбиравшийся в полетах к звездам) Альберт Чичельницкий. Автор «Человека играющего», известный историк культуры и философ Johan Huizinga (имя которого грамотно писать по-русски не рекомендовал бы Роскомнадзор), земляк великого нидерландца по имени Johan Kruijff – Йохан Кройф (тут все прилично), из трусов которого, как русская литература из «Шинели», вырос весь современный футбол.
Во времена Синявского мы умели играть в эту игру. Глядя на мучения нашей сборной, вспомним, что футбол в нашей стране не спортивное искусство, а клановое дело, пропитанное дурновкусием богачей и чиновников, неловких в любом начинании, кроме вранья.
Так бывало и раньше – и, хотя это была партийная игра, в самом футболе профессионалов высокого уровня было немало. Тренеры – Маслов, Якушин, Бесков, Качалин, позже Лобановский… Игроки высокого европейского уровня – Бобров, Хомич, Бесков, Карцев, Семичастный, Пека Дементьев, Пайчадзе, Метревели, Яшин, Численко, Вал. Иванов, Воронин, Воинов, Блохин, Кипиани… И молодой Стрельцов – один из самых перспективных и талантливых нападающих мирового футбола, принесенный в жертву на газетном листе в целях назидания поколению. Таких, мол, не щадим, не то что вас.
Нашу сегодняшнюю сборную вы видели, однако в анамнезе у этого больного были периоды полноценной здоровой жизни, которой можно гордиться, начиная с первой послевоенной поездки наших футболистов в Британию. Правда, это была не сборная, а московское «Динамо» (усиленное Бобровым из ЦДКА и ленинградцами Архангельским и Орешкиным), в котором блистали Бесков, Хомич, Карцев, Соловьев… Но играли весело и отважно. Турне закончилось с общим счетом 19:9. Ладно, одна команда была любительской, но с «Арсеналом» 4:3 и ничья с «Челси». Чудеса мастерства показывали не только игроки, но и комментатор Вадим Синявский. Во время матча с «Арсеналом» был такой туман, что с трибун не видно было ворот. Он попросил техников удлинить шнур и вел репортаж, бегая вдоль кромки поля и расспрашивая игроков, почему крик, что происходит у ворот. Хома взял!
Слушатели тем не менее тумана в его скороговорке не почувствовали, а главный слушатель позвонил по телефону, который до этого не звонил никогда, и сообщил: «Передайте товарищу Синявскому, что он вел патриотические репортажи!» Председатель радиокомитета товарищ Поликарпов выслушал мнение слушателя стоя.
Голосу и русскому устному Вадима Святославовича верили, а то, что слушатель произнес «патриотические», имея в виду «профессиональные», так, может, он, несмотря на его навыки в языкознании, думал, что это одно и то же. Эти два понятия с его нелегкой руки продолжали и продолжают путать не только комментаторы и спортивные поводыри.
С приходом телевизионных трансляций время Синявского ушло. Ему скучно было повторять голосом то, что и так видно, а самому «конструировать» игру уже не удавалось. Приходилось работать под неусыпным оком зрителя. Это была не его вахта. А футбол еще был…
Идеология и пропаганда в нашем футболе (исключительно в футболе, понятно) часто опережают разум. Сборную и тренерский штаб разнесли за второе место в первенстве Европы шестьдесят четвертого года, где наши в ранге чемпионов (!) проиграли в Мадриде в финале хозяевам 1:2 в присутствии (ты, Господи!) генерала Франко на трибуне.
Постепенно Вадим Святославович растворился в эфире, куда пришли другие, порой артистичные, бойко пользующиеся вполне грамотными устойчивыми словосочетаниями и усвоившие, что «профессиональное» и «патриотическое» – вполне приемлемые для выживания синонимы. К счастью, не все, но парадокс в том, что голосов тех, кто воспользовался своим правом голоса, мы уже давно лишились на главных телеканалах.
P. S. Этот текст написан на бумаге. Пристрастия и ошибки в нем
мои, но я на правах старого знакомого Вадима Синявского
полагаю себя обладателем права голоса. Даром что слова
произнесены буквами, а не звуками.
Впрочем, обладать правом
и воспользоваться им —
разный груз.
Пальто не надо. Подарок
Это то, чего не ждешь и что не выбираешь. Подарок. Жизнь, любовь, первая ручка «Паркер», новые часы, которые показывают то же время, что и старые, любимая немедленно картина друга-художника, дорогая рубашка, которую ты никогда не наденешь, престижная бутылка виски, которую тоже можно передарить, машинка фирмы «Сименс» для резки хлеба заданной толщины, в уже четыре раза заклеенной скотчем заграничной коробке, потому что хороша как переходящий бессмысленный подарок, восемнадцатый шарф (потому что «он носит») и многое другое, что частью оседает в твоей жизни, частью продолжает путешествие в виде материального знака внимания от одного именинника другому.
Мы с Георгием Николаевичем Данелией выделили в подарок две очень хорошие авторучки (ими, как правило, не пишут) и дарили их друг другу попеременно, получая удовольствие от внимания и от того, что подаренная дорогая вещь не бессмысленна и не попадет в руки тому, кто не понимает и не оценит ее.
Однажды я принес ему в дар отличный черный «Вотерман» с позолоченным пером. Он поблагодарил и спросил:
– А где та итальянская ручка из поделочного камня с резьбой, которую я тебе подарил на семидесятипятилетие?
– Я подарил ее нашему другу, замечательному актеру Гоги Харабадзе, на его семидесятипятилетие.
– Хорошо! – сказал Данелия. – Надеюсь, ты не выгравировал на ней посвящение? А то Гоги не сможет подарить ее кому-нибудь достойному на его юбилей.
(Этот текст я пишу тем самым черным «Вотерманом», подаренным мною Георгию Николаевичу на восемьдесят пять лет, который он передарил мне на восьмидесятилетие.)
Подарок доставляет радость избавления дарителю. Мгновенное осознание того, что ты доставил недолгое удовольствие (это как импульсивная покупка ненужной вещи) приятному тебе человеку, создает иллюзию осмысленности твоего поступка и необходимости даримого предмета тому несчастному, которому предназначен.
По мне, самый ценный подарок – это знак внимания, выраженный в поступке, для реализации которого ты приложил свои труд и умение.
Дети понимают в подарках больше взрослых и радуются им искренне (потому что часто обретают то, чего у них еще нет). Они с радостью изготавливают самостоятельные презенты, которые родители будут хранить долго. Рисунки, корявые куколки, самодельные стишки. Эти вещи – самые важные, потому что они – знаки продленного внимания. Подарок надо изготовить и прожить. Это время и усилия. Вспомнить о таком подарке к сроку – мало. О нем надо помнить.
Патриарху-Католикосу Грузии Илии II, поэту, художнику, композитору, нашему старому и мудрому знакомому, грозило восьмидесятипятилетие и одновременно сорок лет его патриаршества. Дата!
Год, когда он возглавил Грузинскую православную церковь, я как раз помню, поскольку мы доброй компанией на машине «москвич», вызывавшей сочувствие к владельцу не только в Грузии и именуемой в этих местах «азликом» (АЗЛК), ехали щадяще трезвые на кахетинский храмовый праздник Алавердоба. Со всей Алазанской долины семьями и компаниями приезжали кахетинцы к огромному старинному храму Алаверди, расстилали скатерти, расставляли простые в этих местах закуски: сыр, зелень, дедиспури (материнский хлеб), холодную отварную домашнюю курицу – дедали – с ткемали, хашламу, вино, чачу – и ждали окончания службы.
Я забрался на хоры и широкоугольником «Руссар» снял кадр, который, на счастье, сохранился. Этим изображением я и хотел открыть посвященную Илии II фотовыставку в Грузинской патриархии. Первоначально мы с Георгием Харабадзе (сыном Гоги) полагали организовать ее к торжественному вечеру в честь высокочтимого именинника в Тбилисском оперном театре. Но оказалось, что Патриарх чувствовал себя не очень хорошо, чтобы участвовать в шумном празднике. К тому же мы узнали, что в начале января ему исполнилось «только» восемьдесят четыре. Но повод для выставки был: сорок лет Илия II возглавлял Грузинскую православную церковь.
Фотографии значительного размера были отпечатаны Георгием Харабадзе – младшим, работающим в компании «Шелковый путь», она взяла на себя расходы по выставке.
И мы решили сделать выставку прямо в Патриархии и подарить ее одному человеку, ради которого, собственно, мы затеяли это предприятие. Получалось, что это и есть тот самый самодельный подарок, в котором живут чувства дарителей.
Двадцать два мольберта расположили незамкнутой подковой и стали расставлять портреты.
Патриарх наблюдал за нашими действиями и, хотя наступило время дневного отдыха, остался досматривать монтаж экспозиции. Или не так: он остался, чтобы в памяти своей вернуться назад, в Алаверди, и повторить сорокалетний свой путь (потому что снимал я его много), и узнать на фотографиях себя.
«А это девятое апреля? Вы меня сфотографировали?»
На счастье, и этот кадр уцелел. Вот он! Поздний вечер. Люди на проспекте Руставели со свечами. Много людей. Молодых, пожилых, разных. Идет митинг.
И вдруг к микрофону подходит Илия II. Он напряжен и озабочен. В затихшее пространство он неторопливо и четко говорит о том, что ему стало известно о готовящемся жестоком разгоне митинга. Патриарх предлагает всем укрыться от агрессии за забором храма Кашвети, расположенного рядом.
Демонстранты читают молитву «Отче наш» и решают остаться на месте перед Домом правительства.
«Тогда я остаюсь с вами», – говорит Патриарх. И остается.
Эта карточка оказалась где-то в середине экспозиции.
С одной стороны «подковы» – первая служба в Алаверди, с другой – пасхальная служба в Троицком соборе, построенном с учетом архитектурных пристрастий (грамотных, заметим) Патриарха. Два собора и двадцать портретов.