– Анна!
– Ах…
Так розыгрыш вмешался в мою судьбу. Что я говорю – Собакина, конечно. Общение с Анной прекратилось.
Жизнеописатель сказал: «Я думал, это смешно».
Смешно, конечно. Ну, как галоши прибить к полу.
Маленькая парусная шхуна Te Vega пришвартовалась к историческому семнадцатому причалу в Нью-Йорке после сорока девяти дней плавания из Питера через Атлантический океан. Выгрузив из трюма мешков пятьдесят мусора, накопленного за трансатлантический переход, мы огляделись, надеясь в толпе встречающих встретить знакомых. Но увидели только американских телеоператоров и, в роскошной шляпе, артистку Ирину Мирошниченко, у которой как раз знакомых на шхуне не было. Скоро, однако, появился и мой товарищ – собственный корреспондент «Литературной газеты» в Америке Эдгар Чепоров. Он деловито сказал капитану, что вернет меня своевременно в советско-американскую команду, и увлек к себе домой.
– Завтра у него программа! – сказал капитан Джек Свонзи и протянул Чепорову, в котором узнал серьезного человека, листок бумаги с расписанием. – Не опаздывайте! Начало в девять.
– Возможно! – сказал Эдик на чистейшем английском и пожал капитану руку.
После почти двухмесячной качки в мокром, холодном, тесном железном ящике каюты я немедленно заснул на неподвижной и сухой кровати в доме Эдика и его очаровательной жены Инги (которая всю жизнь пишет ему смешные и милые стихотворные записки, даже если просто надо было что-то купить в дом). Проснулся я ранним утром от того, что надо мной стоял хозяин с заледеневшей рюмкой в руке.
– Старые грузинские женщины в горных деревнях, – сказал строго Эдгар, – начинают день с рюмки чачи.
Я огляделся. Манхэттен был похож пейзажем на горную деревню, как я – на старую грузинскую женщину, но чача была убедительно правдивой.
– Ну, какие планы у тебя на Нью-Йорк?
– Надо купить в магазине у Тимура видеомагнитофон, хотя он мне и не нужен.
– Это в личное время, – сказал Эдик, заглянув в капитанскую бумажку. – А в программе – облет Нью-Йорка на вертолете. На высоте примерно нашего этажа. – Он выглянул в окно. – Смысл? Вон статуя Свободы. И весь город как на ладони. – И он опять протянул полную рюмку. Выпив, я пошел к столу, где прекрасная грузинская женщина Инга накрыла завтрак…
В беседах подошло время следующего номера моей программы: экскурсия по барам Бродвея.
«Потеря времени и сил, – сказал Чепоров и открыл холодильник. – У тебя есть выбор – хочешь идти – иди. Я не настаиваю».
И действительно, куда?.. Но сам он при этом не пил.
Вновь развернув бумажку, Эдик объявил следующий номер: посещение Метрополитен-музея.
Вернувшись из кабинета, он положил на стол роскошное полное издание коллекции и поставил передо мной стакан хорошего виски, оставшегося от «посещения» бродвейских баров. Без льда.
«В музее будут только картины, – сказал он назидательно. – А к Тимуру пойдешь, когда спадет жара».
После усердного посещения знаменитой экспозиции, развернутой в хозяйском холодильнике, у меня возник ряд соображений по поводу целесообразности гонки вооружений, которыми я возомнил поделиться с видным журналистом-международником. Не имеет смысла, говорил я Чепорову, переплачивать сейчас за новейшие виды уничтожения современников, когда они вообще могут не дождаться войны. А если следующее поколение благодаря накопленному впрок оружию захочет быть уничтоженным, то мы на каком основании должны оплачивать его капризы? Несправедливо. Средства недолеченных, недообразованных, недоустроенных граждан истрачены, а они все еще живы. Получается – народные деньги на ветер.
Кстати, о деньгах.
«На Бродвее в районе тридцатых улиц будь осторожен, – велел Эдгар. – Поэтому деньги держи в руке, а руку – в кармане».
Так я и сделал. А другой рукой прижимал к себе кофр с редакционными фотоаппаратами, которые стоили много больше трехсот тридцати баксов, зажатых в кулаке. Никто, впрочем, на меня не покушался. Я считал, сколько денег останется после покупки видеомагнитофона у Тимура, где отоваривались дешевой техникой без документов все приезжающие из СССР. Потом в одну ночь исчезнут и товар, и магазин на углу двадцать третьей, и сам Тимур с братом, но пока я шел верным путем.
Это было время, когда наши страны стали проявлять не то чтоб доверие, но посильную терпимость друг к другу. Советско-американская команда шхуны Te Vega вообще впала в дружбу, проявились кое-какие послабления в гонке вооружений, а надпись Levi’s на попе уже не читалась предательством Родины. Естественно, что я, идя в шортах по Бродвею, не мог и предположить, что в тот момент, когда наметился десант, найдутся негодяи, которые при помощи колпачков от моющих средств и поролонового шарика оберут только-только ставшего на путь толерантности советского человека.
А ведь Эдгар Анатольевич Чепоров, известный политический обозреватель и писатель, знающий зарубежную жизнь, предупреждал, что некоторые слои американского населения всё еще любят деньги больше совести.
Но! Тут-то – афроамериканцы. А мы ведь к ним с детства – с фильмов «Цирк» и «Максимка», с первых студентов Университета Лумумбы – проявляли симпатию, к этим угнетенным людям с другим цветом кожи. Больше того: за водкой без очереди пропускали, как больных, как пожилых и заслуженных людей с тяжелого похмелья. Многих знали в лицо: Поль Робсон, Анжела Дэвис, Майкл Джексон…
Ох и опозорили они свою нацию, эти негодяи в вязаных шапках в тридцатиградусную жару.
Конечно же, я не ждал свинства, когда они, вынырнув из какой-то дыры между домами с ящиком из-под пива и куском фанеры, на которой разместили три колпачка, предложили честную игру. Тем более что сразу образовались зрители, при которых я всегда чувствую уверенность. Удачливый игрок, скандалист, пара подбадривающих и негритянская бабушка, которая, раскинув руки, заслоняла от меня фанерку с колпачками, как на картине Владимира Маковского «Не пущу!». Она кричала (по-английски): «Не ходи к ним! Они грабители!»
Но мы-то! Что, наперсточников не видели? На Родине и покруче разводки бывали при всех режимах… Щас!
В каком-то мороке я проиграл 300 (прописью: триста) долларов за три минуты. Бабушка заплакала, может, она и правда была на моей стороне, а robbers быстро собрали свои инструменты наживы и исчезли с годовым уловом. Думаю, они до сих пор вспоминают бледнолицего идиота.
Я поднял голову и увидел, что стою на углу тридцатой улицы. До ненужного уже магазина Тимура оставалось два блока.
«А зачем тебе видак? – сострадательно спросил Тимур. – Давай я тебе за двадцатку продам автоответчик “Панасоник”. Веселая вещь. Один такой будешь в Москве. Никто их не берет. А друзьям скажи, что по дороге тебя ограбили. Тут такой район, поверят».
Эдик моей версии ухмыльнулся, а добрая Инга сказала: «Автоответчик даже лучше. Тебя же никогда нет дома».
Вечером Чепоров взял меня, как экзотического участника парусного перехода через Атлантику, на какой-то прием, где я встретил старого друга Виталия Игнатенко, с которым работал когда-то в старой доброй «Комсомолке».
«Виташа! Ты в Москву? Собакин просил поздравить Анну с днем рождения и сказать, что он всех прощает».
Вообще-то это фраза Славы Голованова, но на Собакина это похоже.
Через две недели вернулся домой и я. Чувство юмора у Анны было, и настороженный мир вернулся.
Но вы не забывайте про розыгрыш. Коварные галоши всё еще ждут своего часа, чтобы вмешаться в мою жизнь.
Первым отреагировал на появление говорящего аппарата, который я немедленно подключил по возвращении из Америки, художник Борис Жутовский. Услышав пару раз унылое «Вы позвонили в квартиру – и так далее, – оставьте месседж», он приехал обмыть возвращение. Посмотрев на заморское чудо, Боба тут же принялся левой рукой рисовать цикл картинок – «Мы и Parasoneк». Дамы, не то чтобы пуританские, на картинках были таких форм, что модели Рубенса казались девушками с модного дефиле. Притом – линия самая изящная.
Мы сидели на кухне, умеренно выпивая, когда позвонила Марина Неёлова: «Я иду с репетиции мимо тебя, можно зайти посмотреть автоответчик?»
Зашла.
«А куда нажимать, чтоб записать себя? Так просто?»
Она осталась изучать аппарат, а я пошел к Бобе в кухню варить кофе гостье. Вернувшись, застал Марину в полном восторге: «Такой же хочу, а то достали звонками».
(Автоответчик, кстати, работает у нее до сих пор.)
Вечером, вернувшись домой, я решил проверить, кто мне звонил, и услышал несколько анонимных смешков, а затем неожиданно стальной голос Анны: «Желаю счастья в твоей новой жизни, Собакин! Не трудись больше звонить мне!»
Собакин: «Ах!..»
На ровном месте. Что могло произойти?.. Ну разумеется, виноват. Во всем. Но в чем именно?
В расстройстве открываю крышку автоответчика и прослушиваю свое обращение к звонящим, которое в штатном режиме мне не слышно.
Щелчок, и женский голос с южным говорком: «Ой, я не знаю, вы зво́ните, а их нет дома. Мы с мамой приехали с Чернигова, шоб он познакомился с будущей тещей. Так они поехали в салон за платьем. А то все так быстро случилося, шо я не знаю, какая я счастливая. Они придут домой, так послушают».
В двадцать девять секунд, отведенных фирмой Panasonic на личное обращение владельца аппарата, Марина Мстиславовна уложилась. Пока я варил кофе, она блестяще освоила автоответчик. Тимур был прав – веселая вещь.
Это был розыгрыш экстра-класса. Не помытые галоши, но точно не прибитые. Может быть – вывернутые, по методу Бори Орлянского, на красную сторону. Жертвой можно считать Собакина, а можно Анну, но какая это жертва, если они, встречаясь, весело вспоминают о сорокалетнем прошлом и выворачивают галоши времени с красной стороны на ту, которая сверкала лаковым блеском.