глазами. – Дети, любите друг друга! Прощайте друг другу!..
Финал напутствия Ассистент, который, рухнув на заднее сиденье такси, тут же обнял левой рукой благосклонного секретаря, как оказалось, райкома комсомола по школам, не слышал.
– …Как я завидую молодым, особенно молодому. Первенца назовите в мою честь Славиком! – проповедовал на пустой улице Маэстро, пытаясь сойти с места и сообразить, в каком направлении ему идти.
Красавица жила в одесских Черемушках, и ехали они не быстро. Ассистент целовал ее волосы и думал, удобно ли будет завтра рано встать и, не будя Дину, вернуться в «Большую Московскую» проведать Маэстро, как он там один. Потом Ассистент обнял спутницу довольно-таки вольно и, положив голову на ее плечо, жарко задышал в ухо.
Проснувшись от того, что машина остановилась, он сделал обаятельную улыбку, посмотрел налево и, увидев шофера в усах, сообразил, что сидит на переднем сиденье.
– Как неудобно получилось, – сказал он вслух, не помня, получилось ли что-нибудь вообще, и полез в карман за деньгами.
– За вас уплочено, – без сочувствия сказал таксист.
«Господи, какой стыд», – подумал Ассистент и, захлопнув дверцу, увидел Маэстро, который последние метры пути к гостинице преодолевал на коленях. Ассистент поднял товарища, и они, являя собой действующую модель патриотической скульптуры «Сильнее смерти», впали в вестибюль.
– Ну?! – спросил Маэстро с пристрастием.
– Не знаю. Заснул.
– Зачем я должен перед всеми? – Маэстро трагически закинул голову. – Зачем я жертвовал собой?
Утром, пока горничная заштуковывала две аккуратные дырочки, протертые Маэстро на коленях накануне ночью, гладила его костюм и рубашку, Ассистент сходил в гостиничный буфет.
– И кефир, как врага народа, поутру я за горло тряс, – весело сказал он, передавая сидящему за столом в цветных импортных трусах и что-то пишущему в блокнот Маэстро бутылку с серебряным рыльцем на широком горлышке.
– Неплохо для оскандалившегося Ромео. Я имею в виду кефир. Учить вас надо, молодых. Личным примером!
Вошедшая в номер с одеждой Маэстро коридорная нашла постояльцев совершенно живыми и благоухающими. То есть готовыми начать день.
Лучшим местом для этого был «Гамбринус», лежащий у них буквально под ногами. Спустившись в подвал, они обнаружили, что в субботу пивная заполнена и днем. Мест не было. Крупная Рая с подносом, на котором разместилось не менее дюжины кружек, заметила их.
– Лизы еще нет, – сказала она приветливо.
– На день рождения мы придем, когда званы, а сейчас, милая, – проворковал Маэстро, приобняв Раю пониже подноса, – мы зашли просто выпить по кружечке пива.
– Девушка, девушка! – закричали из-за стола, где сидели по виду филологические студентки, прочитавшие про Сашку-музыканта и решившие вдохнуть атмосферу «Гамбринуса». – Когда вы к нам наконец подойдете?
– Когда подойду?.. А вам здесь вообще делать нечего, – сказала Рая беззлобно и с подносом на руке повела приятелей вглубь подвала, где у возвышения, служившего сценой эстрады со старым украшенным резьбой пианино, стояла изображавшая стол широкая и низкая бочка. За ней сидел в одиночестве крепкий молодой мужчина.
– Виталик, это наши с Лизой гости. Не возражаешь? – сказала Рая и сразу поставила три кружки пива.
– Позвольте вас угостить, э-э… – Маэстро сделал паузу, которую немедленно заполнил хозяин стола.
– Виталик. Виталик Поздняков, моряк дальнего плавания. – Он протянул крепкую руку. – Откуда?
– Сейчас мы из Харькова проездом, – ответил на рукопожатие Маэстро, сделав на лице доверительную многозначительность. – А вообще из Москвы.
– Понимаю, – тонко улыбнулся Виталик. – Много, значит, ездите. А сами из Москвы?
– Именно!
– А у меня сестра в Москве. Может быть, вы ее встречали? Она кассирша в ГУМе. Надя.
– Да вы представляете ГУМ?
– Знаю. Бывал. Но у нее примета – не спутаешь.
– Какая же? – Маэстро, наклонив голову, внимательно глядел ему в глаза.
– Примета у нее – зад в восемь кулаков шириной.
Маэстро деловито раздвинул кружки и отмерил между ними расстояние.
– Это ваши кулаки, а у нее муж – боцман. Накиньте еще сантиметров десять.
– Зна-ачительно – восемь кулаков!.. А талия?
– В том-то и дело – талия есть. Кулаков пять в линию.
– Золотое сечение! – даже как-то крякнул от восхищения Маэстро.
– Боцман на даче вырезал внизу калитку по ее форме и двери в ванную расширил, чтоб Надя проходила, не цепляясь.
– Могла бы боком проходить, раз, вы говорите, талия есть, – вмешался в разговор Ассистент.
– Боком ей грудь мешает, – сказал Виталик. – Для работы он ей специальное сиденье сделал в кассе. Нормально. А в театре она ни разу не была. Не стоять же всю постановку.
– Вот о чем надо писать! – громко произнес Маэстро, обращаясь скорее к посетителям, чем к собеседникам. – Считаем! Кресла в зрительных залах – шестьдесят максимум сантиметров. Кулак – сантиметров двенадцать-тринадцать. Множим на восемь. Ну, и как этой в известном смысле замечательной женщине приобщаться к театральной культуре, если ширина ее жопы за девяносто сантиметров?
– Мечтаете, мальчики? – Рая поставила еще по кружке и пошла к другим столам.
Все трое оглянулись на уходящую вглубь «Гамбринуса» официантку.
– Максимум пять, – сказал Виталик.
– А там восемь! – И они задумались.
– Куда вы дальше, в Москву? – прервал молчание моряк.
– Таганрог, Керчь, Мариуполь… – почему-то произнес Маэстро.
Виталик Поздняков внимательно осмотрел сидевших напротив приятелей, одетых среди ясного с проблеском одесского дня в вечерние тройки, их гладкие после вчерашнего банкета доброжелательные лица, на рыжеватую клинышком бородку старшего, на затемненные слегка стекла очков младшего, посмотрел в их честные (немного слишком) глаза и спросил:
– Гастроли? – Он сделал руками пассы, имитирующие сдачу карт.
Маэстро посмотрел на Ассистента, и они оба отрицательно покачали головами. Молодой положил левую кисть на бочку, правой сделал движение, словно бьет кием по шару, еле заметно кивнул в сторону старшего, закатил глаза вверх, дескать, «О!», и в ту же секунду перестал существовать для Виталика Позднякова, моряка дальнего плавания. Точнее, для него в этом гудящем и позвякивающем подвале все перестали существовать, остался один Маэстро, на которого он теперь смотрел с обожанием. Он увидел игрока из тех, о ком рассказывают легенды, чьи удары, обросшие фантастическими подробностями, безуспешно пытаются повторять во многих бильярдных. В том числе и на Пересыпи, где Поздняков был королем. Он поднялся.
– Приходите к нам через час. Пусть на вас хлопцы посмотрят. Прошу!
– Играть мы не будем, сам понимаешь, – покровительственно переходя на «ты», сказал Маэстро.
– На наших-то столах…
Когда морячок ушел, Ассистент сказал:
– Кажется, мы вляпались. – Он полез в карман за расплатой и вместе с деньгами вытащил клочок бумаги: «В субботу в 7 вечера в “Гамбринусе”. Дина».
– Видишь, все сходится. Пошли! – оживился Маэстро. – Учить вас надо, молодых, всему вас надо учить.
Ассистент в ранней молодости поигрывал в открытых бильярдных на Трухановом острове в Киеве. Он дружил с трубочным мастером Федоровым, в прошлом профессиональным бильярдистом, слышал его рассказы и даже прочел книгу Гофмейстера «Искусство игры на бильярде». Маэстро тоже, случалось, подходил к столам. Правда, на них бывало бог знает что, но только не шары.
По залитой теплым солнцем Одессе они дошли до летнего павильона на Пересыпи. Увидев двух персонажей в тройках, игроки остановились, сидящие на скамейках болельщики встали, Виталик положил кий и почти побежал навстречу. Поздоровавшись, Маэстро подошел к столу, пощупал борт, постучал по плите, потрогал сукно и сказал:
– Да, не Гарднер!
Тут он был прав, поскольку этот самый Гарднер кроме посуды ничего не выпускал.
– А кий не Страдивари, – почтительно пошутил парень в вискозной безрукавке.
– Когда Маяковский играл с художником Малявиным, – Маэстро самодовольно погладил бородку, словно он был этому свидетель, – пустой ящик из-под пива стоил двадцать копеек. На те деньги. Знаешь, зачем нужен ящик?
– Чтоб встать на него и всё видеть из второго ряда.
– Молодец! Ну-ка, покажи, что умеешь.
Парень в вискозной рубашке объявил седьмого к себе дуплетом в угол. Приложился и, klappstoss’ом вогнав шар в лузу, посмотрел на Маэстро. Тот отпил пиво, которое принес Виталик, и одобрительно кивнул.
– А свой где? – тихо, на ухо, шепнул ему Ассистент.
Маэстро строго посмотрел на него.
– Об этом мы сейчас и поговорим. – Он оперся на стол рукой и скорбно опустил голову. – Где теперь культура своего, где красота его вращения? Где, наконец, национальный образ траектории движения шара? Геометрия Евклида исчерпала себя на бильярдном столе. Она ведет в тупик. Кто бы ни победил, все в проигрыше. Посмотрите Лобачевского, изучите его, и вам станут доступны удары, которых не бывало у старых мастеров. Трехмерный шар вошел в противоречие с двухмерной графитовой плитой. Это противоречие можно и нужно преодолеть. Неевклидов бильярд уже пришел.
– А где можно увидеть Лобачевского?
– В библиотеке, – ответил Маэстро с лукавством, и все расхохотались, понимая шутку.
– Покажите хоть один удар Лобачевского!
– Для этого нужен нелинейный соловьевский кий, а он у меня в гостинице.
Маэстро купался в лучах восхищения, он говорил о сортах дерева, годных для выдуманного им соловьевского кия, о титановых стержнях и магнитных замкáх складного чуда. Он вжился в образ, но любой жест мог его разрушить.
– Ну, хоть один удар!
– Ребята! – миролюбиво и уважительно сказал Ассистент, беря Маэстро под руку. – Для вас это забава с небольшим заработком. Для нас – работа. Мы на отдыхе.
Маэстро покровительственно улыбнулся.
Ровно в семь к «Гамбринусу» пришла красавица Дина, взяла под руку Маэстро, подмигнула Ассистенту, и они втроем мимо длинной очереди пошли на день рождения официантки Лизы. Юбилярша стояла у стойки в открытом сарафане с белым передником и резала на куски вяленую простипому.