Гоги всегда замечательно читал стихи. Русские поэты и переводы при абсолютной чистоте языка завораживали обаятельной грузинской интонацией и тонким пониманием слова.
Грузинская же поэзия была и остается его призванием. Мало того, что Харабадзе на сцене сыграл Илью Чавчавадзе, а в кино – блистательно гениального Галактиона Табидзе, он создал звуковую антологию классического грузинского стихотворения.
Масштаб захватил Георгия Езекиевича. У него возникла идея начитать и записать на диски Новый, а затем и Ветхий Заветы! Здесь я поставил восклицательный знак, чтобы вы представили объем и ответственность замысла. Патриарх-Католикос Грузии Илия II одобрил идею Гоги и помог ему в работе. У них давно сложились замечательные отношения.
Я был свидетелем их первой встречи. Мы с друзьями Гоги ехали по Кахетии на праздник Алавердоба в старинный храм. Дорога была узкой, а мы были веселы и ни в какую не хотели пропускать вперед, как нам казалось, партийную черную «Волгу». А когда все-таки прижались к обочине, увидели в окне хорошее лицо совсем не старого мужчины, который, улыбаясь, перекрестил нас.
Это новый Патриарх Илия II торопился на свою первую службу в храме Алаверди.
Спустя годы мы с Гоги и нашим любимым другом художником Мишей Чавчавадзе пришли в гости к нему и, напомнив ему нашу встречу на дороге, попросили прощения.
«Но в чем вина? Я помню, что вы уступили нам дорогу».
Я сидел в редакции, когда позвонил Гоги: «Сегодня по Руставели прошли бронетранспортеры. Наверное, ночью будет. Прилетай!»
К этому времени на главном проспекте Тбилиси шел бессрочный митинг. Грузия хотела свободы. На тротуарах и мостовой собрались тысячи мужчин, женщин, детей. Говорили речи (тогда было можно), пели, танцевали. Постепенно от еженощных бдений люди уставали, и толпа редела, но вызывающий проезд по городу боевых машин взволновал горожан. Люди заполнили всю центральную часть проспекта. В Тбилиси были стянуты регулярные войска.
Харабадзе встретил меня на аэродроме и отвез домой. Я взял один аппарат со вспышкой, рассовал по карманам пленку, и мы, прихватив сына Гоги Георгия, отправились на митинг. Гоги узнавали все, и мы беспрепятственно прошли сквозь толпу к лестнице перед Домом правительства, на площадке которой у микрофона выступали ораторы.
Я достал из-за пазухи аппарат «Кэнон A1» и стал наводить объектив на демонстрантов.
«Не надо, дорогой! – вежливо, но твердо сказал бородатый человек. – Мы не знаем, зачем ты это делаешь».
Гоги отошел от меня к ведущему митинг, и через несколько минут я услышал из динамиков на грузинском и русском языках: «Друзья! Вместе с Гоги Харабадзе (это было словно пароль) к нам пришел корреспондент из Москвы (имя, фамилия). Доверяйте ему. Вот он».
Вокруг меня образовалось пустое пространство, чтобы меня было видно.
В это время у микрофона появился Патриарх. Он был взволнован и напряжен.
Он сказал, что войскам, которые стоят на площади, дан приказ применить силу и любым способом разогнать митинг. Это может быть опасно. Он призвал укрыться за оградой церкви Кашвети.
Люди стали на колени, зажгли свечи и стали читать молитву, слаженно, словно в храме. Да это и был их храм – Грузия. Они были дома и не собирались уходить с площади.
– Я остаюсь с вами! – сказал Илия II.
Гоги перекрестился и сказал:
– Иди работай!
Подробности этой ночи – не наша сегодняшняя тема.
После прохода (четыре в ряд) бронетранспортеров, жестокой активности солдат, слезоточивого газа и паники я не мог найти Гоги, хотя мы находились недалеко друг от друга. В то время как меня рядом с гостиницей «Интурист» атаковали неизвестные, сломав аппарат и погубив одну из пленок, Кахи Кавсадзе (помните Абдуллу из «Белого солнца пустыни»?) и Гоги Харабадзе открыли двери Театра Руставели и прятали там людей, спасающихся от агрессии советской армии.
Ночью мы встретились дома на кухне.
– Все видели, что ты пришел туда с Гоги, – сказала замечательная Бела, жена Харабадзе. – И они могут прийти к нам с обыском за пленками. Отдай их мне. Только заверни в целлофан.
– Куда ты их спрятала? – спросил Гоги, когда она вернулась.
– Я отнесла их к соседке, которая печет торты на свадьбы, чтобы она закопала их в муку. Они не догадаются.
– Ни за что не догадаются, – кивнул Гоги.
Благодаря добрейшей Беле, воспитавшей двоих детей и четырех внуков (три внучки), родилась крылатая фраза.
Вячеслав Иванович Францев вышел из соседнего вагона «Красной стрелы» и прихрамывая пошел по перрону Московского вокзала в Питере. Поравнявшись с нами, он сказал: «Днем я на конференции, а вечером Савва Ямщиков (знаменитый искусствовед и реставратор русской иконы и живописи) пригласил в баню в “Асторию”. Приходи с другом».
Более развернутой беседе мешали японские девушки, окружившие нас и приехавшие пятью минутами ранее. Накануне в Москве, увидев высокого красавца грузина в «шапке Мономаха» и шубе, они обалдели настолько, что одной из них (особо хорошенькой) в утешение на морозе я отдал свою лысеющую монгольскую дубленку. (Из этого поступка можно сделать вывод, что хорош был не только один Гоги.)
«Вы позорите своим поступком нашу страну перед иностранцами», – сказала переводчица.
Теперь дубленку вернули и авторитет страны восстановлен.
– Кто этот симпатичный человек? – спросил Харабадзе.
– Это Францев – великий сердечный хирург.
– Мне надо с ним проконсультироваться.
Вечером мы встретились в бане гостиницы «Астория», куда поселились без всякого блата и взяток. Просто Гоги подошел к девушке-администратору и своим актерским шепотом узнал, нет ли у них для него свободного номера. Дальше, Бог свидетель, что не вру, она не сказала, что мест нет, а спросила его, какого цвета штоф на стенах комнаты он бы предпочел! Ощущая себя лишним в этом диалоге, я стоял в стороне, словно незнакомый, чтобы не портить эту фантастическую ночь европейского сочельника.
– Голубой устроит? – спросила она.
– Да, именно голубой.
Он улыбнулся, и я подумал, не поискать ли мне на сегодня где-нибудь ночлег.
В этом номере я сфотографировал Харабадзе в роскошном синем бархатном костюме (о нем мы вспомним) и босым.
Гоги долго искал момента для консультации с медицинским светилом, и наконец он наступил, когда Вячеслав Иванович остался в парилке один, пока мы с Саввой пили чай (!).
– Профессор! – сказал Гоги. – Дело в том, что у меня гипоталамический синдром с вегетососудистыми срывами. Я уже долгое время не могу выпить даже стакан вина.
Тут Вячеслав Иванович с интересом посмотрел на собеседника.
– Рассказывайте!
– Я актер. Однажды, когда я играл Эдипа в Метехском театре, с колосников на меня упал прожектор и по касательной ударил по голове.
– Ты доиграл?
– Доиграл.
– Молодец! – сказал Францев, пожал руку и быстро вышел из парилки.
– Кто это? Он что, правда доктор медицины? – возмущенно спросил меня Гоги.
Потом, приехав в Москву, Вячеслав Иванович восстановит свое реноме в глазах Харабадзе, отлучив его от гипоталамического синдрома с вегетососудистыми срывами настолько, что и сам выпьет стаканчик-другой, сидя за столом в тбилисском доме, куда пригласил его Харабадзе.
Теперь время вспомнить о крылатом выражении Гоги.
В разгар застолья с любимыми друзьями: художником Мишей Чавчавадзе, архитектором Лело Бокерией, документалистом Колей Дроздовым, режиссером Отаром Иоселиани, детьми и мной – Францев строго (он бывал замечательно строг) спросил:
– Гоги! А почему Бела не сидит с нами за столом?
– Слава! Ты хачапури любишь?
– Люблю, – ответил Францев.
– Или Бела, или хачапури, – произнес Гоги.
Несколько раз в год я ездил на Курский вокзал встречать четырнадцатый, если мне не изменяет память, поезд Тбилиси – Москва. Там в вагоне номер семь от Гоги приезжали коробки с домашним и заводским вином, которое потом размещалось на балконе, с целью быть выпитым с московскими и тбилисскими друзьями.
Наши близкие грузины устроены так: когда ты приезжаешь в Грузию, они накрывают стол. Когда они приезжают в Россию, они все равно накрывают стол.
Почти у каждого живого человека есть (или был) свой друг-грузин. У актеров, партийцев, ученых, писателей, кровельщиков, врачей, инженеров… – у всех, кто хоть раз побывал в этой стране. Почти, я написал. Кажется, у премьера и президента друзей там не было, и они не испытали, наверное, нашей любви. В этом их проблема. И наша.
Однако доверительные связи, которые притирались и вытерпливались более двух веков, не удалось разрушить войной и великодержавным хамством. Запас тепла по обе стороны Кавказского хребта не израсходован. Самолеты с российскими визитерами переполнены. В Тбилисском аэропорту напряженных путешественников ждет неожиданность – улыбка, мгновенный проход границы и бутылка вина, если праздник.
Наши с Гоги круги и дома переплелись. Мы жили и живем в ожидании общения с друзьями для подтверждения жизни.
Он любил моих родителей, я – его.
Когда-то я приезжал к Гоги и его отец Езекия, которого все звали дядя Жора, спрашивал меня: «Ну, что там в правительстве? Давно был в Кремле?»
И хотя я не был в Кремле даже на экскурсии, приходилось рассказывать ему анекдотические слухи. Он был когда-то достойным хозяйственником. Попытка всучить ему взятку хоть тушей барана (раз он не брал деньги) закончилась для барана плачевно. Дядя Жора выбросил его с балкона прямо на улицу Барнова. Он всегда ругал правительство, московское и грузинское, и научил этому занятию своего сына, хотя, думаю, барана Гоги выбрасывать бы не стал.