По ней можно проследить возникновение послевоенного человека позднего тоталитаризма. Дедушка – коммунистический (сталинский) министр, бабушка – англичанка, отец – скульптор, двоюродный брат – диссидент, один из семерых, вышедших к лобному месту с протестом против оккупации советскими войсками Чехословакии, муж сестры – диссидент, основавший вместе с Сахаровым и Твердохлебовым комитет по защите прав человека, лишенный гражданства в 1972 году. Юная тогда еще и никакая не леди, она активно участвует в движении, помогает Солженицыну и диссидентам, на грани ареста уезжает по приглашению первого мужа и отца сына Антона в Америку, где работает в издательстве «Ардис», встречаясь с Аксеновым, Бродским, Алешковским, Войновичем… многими, кого издавали Профферы, отправляется на родину бабушки, в Англию, где превращает свою квартиру в коммуналку для диссидентов и гонимых, работает на BBC в русской редакции и выходит замуж за барона Роберта Годфри Филлимора, хорошего человека, трубочника и жуткого выпивоху.
(Сначала я думал написать про прогулку с леди Филлимор в скверную погоду в самом конце, но потом решил, что печальных событий и без этого вечера у нее будет достаточно. Наравне с радостью.)
В машине по дороге в имение я узнаю, что они с лордом расстались. Не развелись, но отпустили друг друга в собственные жизни. И пребывают в разных местах.
Мы сидели за грубым столом, в тяжелых, как мне теперь кажется, креслах под высоким деревянным потолком какого-то, может быть, прекрасно и уютно реконструированного амбара и разговаривали. За большими окнами провинциальная (бывает такая?) Англия: зеленая ровная трава, подстриженная овцами, проволочные заборы, обозначающие владения, но не защищающие их, свинцовые облака и временами порывистый ветер…
Леди Филлимор хороша, спортивна и доброжелательна.
Выпили по стаканчику и закурили.
«Ты куришь трубку? Сейчас я тебе сделаю подарок».
Через минуту она вернулась с состоянием. Тогда в стране хорошая курительная трубка из бриара была редкостью. Только великий питерский мастер Алексей Борисович Федоров с учениками производили, если удавалось достать хорошую деревяшку, достойный продукт. А тут, в руках у леди Филлимор, было чуть не полдюжины великолепных английских (что могло быть выше!) трубок.
– Возьми! Роберт бросил курить. К тому же он здесь теперь не бывает.
– Нет! – сказал я. – Только посмотрю. С трубками при жизни не расстаются. Это часть человека. Пусть лежат. Он вернется. За ними.
Она сказала:
– Пойдем гулять.
И мы пошли по дорогам среди чужих полей под низким небом. Я достал аппарат и сфотографировал ее. Это был, как мне кажется, лучший женский портрет, сделанный в Англии в это время. Мы вернулись в дом и допили вино.
– Ты видел в окне темного дома женщину, которая следила за нами? Здесь так бывает. Соседей интересует чужая жизнь.
Чужая жизнь, однако, не состоялась.
В этот момент раздался телефонный звонок. Она долго слушала, не проронив ни одного слова. Потом подвинула лежавшие на столе трубки ко мне.
– Теперь тебе ничего не мешает их забрать. Они ему больше на понадобятся.
Потом подошла к окну и стала смотреть на темные облака.
На этом можно было бы и закончить, дорогой читатель, но это всего лишь конец эпизода. Жизнь продолжилась. Леди вернулась в Москву, работала корреспондентом ВВС, организовала дома закрытый политический клуб, преподавала журналистику и влюбилась. Он был обаятелен и талантлив. Общителен, высок, как Роберт, и так же безудержно пил. Некоторое время они были вместе, потом он ушел, а сын его от первого брака продолжал жить рядом с опекавшей его леди Филлимор. (Потом она оставит ему свой дом.) Она продолжала любить.
Однажды мы были на даче у общих знакомых.
«Давай я подвезу тебя до станции?»
В это время раздался звонок, она подошла к окну и долго молча слушала. Там было веселое зеленое солнечное Подмосковье.
«Ты опять свидетель. Его больше нет».
Следующая ее потеря произошла без меня. Это был хороший, надежный человек – технарь, который в трудные годы строил бревенчатые дома, часовни и ставил в лесу кресты.
На крохотном участке леди Филлимор жили карликовые кохинхины, плимутроки, красавцы, род-айленды (особенно петухи), леггорны, павлины, пара котов, с полдюжины подобранных беспородных собак и белый конь по имени Пушкин, на котором леди верхом, иногда рысью, а то и галопируя, каталась вдоль Москвы-реки. Там он из плах поставил большую и очень толковую баню, в которой она и жила сначала одна, при бесконечном кружении друзей, желающих, как и она, сделать жизнь вокруг себя комфортной (ну, хотя бы приемлемой) для человека разумного. А потом с ним. Спокойно. Хорошо. Правда, парилку, где мы с ним порой грелись, пришлось перенести в сарай.
Он, кажется, совсем не пил, но умер.
Эксперимент ее жизни нельзя считать не вполне удачным.
Она хороша всегда (а уж в молодые годы!), умна, доверчива,
добра, общительна. Она любила и ее любили. Она много
работала для того, чтобы все люди на ее родине – в России —
жили свободно и счастливо. Не всё удалось. Семьдесят шесть
целых шестьдесят девять сотых процента хочет жить
только счастливо. А леди Филлимор, бродя с русскими
дворнягами по английским лугам, живет как раз свободно.
Мы редко видимся, и я скучаю порой
по разговорам со своим другом, которую
на самом деле зовут
Маша Слоним.
Странствующий дипломат Вертелов
Призвание дипломата – торг и обман. Во благо Родины, понятно. Откровенное вранье – чистая дипломатическая правда. Хотя на первый взгляд это оксюморон, потом понимаешь, что для дипломата ложь – это инструмент, который может стать успешной отмычкой, только если ты ложь воспринимаешь как профессиональную веру. То есть ложь по убеждению или от страха, разумеется, за государство твое родное, как бы правдой не навредить. В этих кругах искренность – должностное преступление, а то и государственное.
В Институте международных отношений учат многому. Нагружают полезной информацией, правильной историей, преподают искусство обольщения и устрашения, философию хитрости и вероломства, изучают опыт успешных мастеров жанра, предпочтения современных вождей, натаскивают на экономическое и политическое оправдание прижизненного для преподавателей и студентов строя, постигают премудрости законов совместного на земле выживания разных стран и возможности юридически обоснованного выживания конкурентов из пространств и регионов, в которых заинтересовано твое государство, и еще много чему полезному обучают в МГИМО. А любить людей, населяющих разные страны, равно как и мою с вами, или даже просто учитывать – учат не особенно, по причине незначительной роли человека в высоких задачах защиты его самого, сердешного, от агрессивной среды, которая (как бубнила партия, а теперь те, кто ее заменяет) окружает нас снаружи. А не изнутри.
Правильные карьерные дипломаты живут оседло и хорошо.
Странствующий дипломат Сережа Вертелов живет хорошо, но не оседло. Вместо Росинанта у него две ноги, вместо копья – рюкзак, а на голове нет и подобия защиты. Она у него, как и сердце, – открыта для доброго и искреннего общения с обычными людьми разных земель. Этот профессиональный изъян не заметили в элитном Институте международных отношений, и Вертелов вышел в мир с твердой установкой, что круглая Земля населена не врагами его государства, а в основном людьми с разными жизненными укладами, языками и культурами. И что они не всякий раз подозревают, что на расстоянии дневного перелета крылатой колесницы существует другая страна, которая полагает себя важным компонентом влияния на мировую, следовательно, и на их собственную жизнь. Правда, по их численной, иной раз, малости и слабо вооруженной (иной раз копьями) опасности для нашей державы и мы тоже этих граждан Земли не знаем. Поскольку ими бессмысленно пугать. То есть, если не дипломатическим языком, – их не используешь как инструмент устрашения нашего собственного народа с целью сплотиться вокруг власти для решительного отпора. Чего? Ну-у… Там знают.
Вот Сергей Вертелов, между прочим, президент Гималайского клуба и бродит по горам Юго-Восточной диковинной Азии, по пустыням Африки, копает питьевые колодцы в Сомали, изучает природу войн диких, как у нас принято считать, а на самом деле иначе живущих (совершенно без штанов) племен, собирает деньги и хороших людей и с их помощью везет в гималайское королевство Мустанг перинатальный госпиталь, чтобы обследовать там женщин бесплатно, конечно. Из одной любви. Он налаживает межчеловеческие связи, разговаривая на принятых в этих местах языках, понимая ценности незнакомых нам жизней. Он приводит в невероятной красоты дорогие его душе места доброжелательно настроенных наших граждан, которые обречены на счастье общения с местными жителями и с ним – с Сережей Вертеловым.
В поднебесном крохотном гималайском королевстве Мустанг он принят как родной и любимый человек. Там, знаете, очень много ненаследных принцев и принцесс, отличающихся от остальных восьми тысяч жителей Мустанга не образом жизни и достатком, а названием. В каждой почти деревне. И все они – «родственники» Вертелова, человека врожденной деликатности и доброжелательности.
В начале пешего пути (в Мустанге только горные тропы на высотах трех-четырех километров) он привел нас к «своей сестричке» в деревне Кагбени. Ее дом был построен вокруг довольно большой статуи Будды. Она показала нам старинные ритуальные предметы прекрасной работы, и среди них двусторонний молитвенный барабан. «Если хочешь, она может его продать моему другу». Но, покрутив в руках эту замечательную вещь и решив, что впереди ждет еще немало чудес, я поблагодарил хозяйку и вышел. Сережа не сказал ничего. Через двадцать шагов у меня возникло ощущение неточного поведения. «Сестричка» была готова сделать приятное Вертелову и его гостю. Сережа полагал, что те небольшие деньги, которые она могла получить, помогли бы в ее скромном существовании.