Мыльная драма, в которую мы окунулись давно, продолжается. Ящик для вертепа с любимыми персонажами теперь в каждом доме, и мы с неосознанным наслаждением участвуем в исторической пьеске, где не только зрителей, но и актеров традиционно дурачат.
Впрочем, не нравится вам эта роль – попробуйте сыграть другую. Текст от этого не исчезнет.
Хрущев всю жизнь завидовал Буденному, который ходил при Сталине в носках. Он тоже сначала старался ему понравиться, но Сталин как будто не замечал. Тогда Хрущев решил разуться без спроса:
– Слушай, Лаврентий, я решил при Сосо в носках ходить, а если он заметит, скажу, что чистосердечно разулся перед партией.
– Так ты же ботинки носишь на босые ноги. Ты уверен в них? Думай, что говоришь.
Хрущев еще больше обескуражился и затаил зло. А когда наконец Микоян подарил ему первые отечественные фильдеперсовые носки, сделанные на военном заводе, Сталин как раз умер. А Берию расстреляли. И никого в стране не осталось, перед кем в этих носках расхаживать. Тогда он поехал в Америку. И там, в Организации Объединенных Наций, снял ботинки. (Тоже отечественные.) Все так и обомлели: до чего хорошие носки, оказывается, в Советском Союзе производят.
– У нас такие же ракеты и водородная бомба. В восьмидесятом году мы построим коммунизм, то есть каждый советский человек будет ходить не только в носках, но и в ботинках поверх них, а кто из вас не верит, тот пусть обдрищется (цитируется по газете «Известия»).
Тут Курт Вальдхайм – директор ООН – руку тянет:
– Я – первый.
Дальше – Эйзенхауэр, де Голль, другие:
– И я! И я!..
Непонятно, во что бы превратили собрание, если б Никиту Сергеевича срочно не вызвали домой, заканчивать весну или оттепель (кто как называл) и начинать сажать. Но к этому времени он уже делу Сталина навредил в отместку. А самого его из Мавзолея вынес.
«Так он поставит под сомнение и то, что Ленин чижика в детстве выпустил на волю!..» – закричало ленинское большинство ЦК и тут же выгнало его из Кремля.
Брежнев был очень красивый и о людях думал хорошо. Приходит к нему Андропов из КГБ (тот всё знал). Брежнев его спрашивает:
– Что это у нас народ так мало ворует?
– Так партия большая…
– Делиться надо. Экономика должна быть экономной.
– Много их. СПИД только начинается, чуму давно победили, а идеи коммунизма действуют не мгновенно. Войну бы хорошо провести, хоть с Афганистаном.
– И Олимпийские игры. Где-нибудь да выиграем.
– А врагов можно завести, диссиденты будут называться?..
– Не произнесу.
– Я ловлю, вы выпускаете или меняете на Корвалана, ордена и машины.
Мало попользовался Брежнев. Помер.
Потом умирает и сменивший его Андропов. Он перед смертью успел осуществить реформу на зрителей дневных киносеансов. Коварный был змей. Давал возможность купить билет, пополнить за счет нарушителей дисциплины партийную казну, а уж потом облава. При нем расцвела литература на пишущих машинках.
Орфографию он соблюдал слабо, а потому ввел наказание за «Синтаксис».
После него и вовсе Черненко наступил. Константин Устинович при жизни был способным человеком: он лучше всех в политбюро распределял скрепки и подстаканники, и, казалось, жизнь сложилась удачно, как вдруг в самом конце его назначают на первую в карьере самостоятельную работу генеральным секретарем.
Утром он вызывает в кабинет врача Гришина и Суслова:
– Ну, что в стране? Клея конторского достаточно на зиму заложили, дыроколов? Надо бы всем белье на чистое поменять.
– Вы у нас первый на очереди. Подытожьте наш долгий путь. В чем смысл?
– «Наша конечная цель – дальнейшее улучшение жизни трудящихся».
– Это он не сам придумал, – ревниво сказал Суслов. – Но это полный венец коммунистической идеи, которая будет жить вечно.
А они все умерли. На благо народа.
Комментарий:Тут автор хочет подпустить немного здорового оптимизма и сказать, что отсутствие печального опыта – не такая уж беда. Хуже, что обретенный нами радостный опыт предполагает возможность приспособиться к системе и подавляет желание эту систему изменить.
Что мы помним? Молодость, готовность жить, крепкие загорелые тела на пляже, хорошую погоду, верных друзей, надежды (которые будто бы собираются осуществиться). Правда, там очереди за хлебом, товаров в магазинах мало, а идеологии – изобилие, кого-то сажают в тюрьму, страшновато… Но пережили ведь!.. И теперь переживем.
Горбачев хотел не как лучше, а как иначе. Такая у него была фантазия. Дай, думает, перестрою страну, пусть живет по-человечески. Стенку поломал, разговоры разрешил, правда, ошибался в том, что народ должен пить умеренно. И еще он любил ходить в театр.
Население не простило ему того, что он создал предпосылки для свободной жизни. Куда она нам?
Комментарий:Во все исторические эпохи жители наши, как лемминги, время от времени идут толпой и по необъяснимой причине падают с крутого обрыва или недостроенного моста. Вожаки обычно выплывают, обвиняя бесчисленных соратников в провокациях и измене. Автор учебника полагает, что в псевдоним незакопанного вождя вкралась благодаря пятой колонне ошибка. На Мавзолее, где вечно живет основоположник нашего государства, полагалось бы написать: «Владимир Ильич Лемминг». Рядовые же леммингцы частью тонут, частью поселяются в прибрежных норах, питаются экстрактом кваса, хмели-сунели, хозяйственным мылом и чем подадут. Затем отстраиваются, начинают воровать, заводят себе невыполняемую конституцию, возрождают для духовности ими же разрушенный Храм Советов, выбирают себе новых вождей и, как только жизнь начинает выправляться, снова идут к обрыву. Этот маховик крутится по сей день. Леммингцы думают, что это – ведущее колесо паровоза, который привезет их в светлый завтрашний, нет, послезавтрашний день. Между тем поезд в лучезарное будущее сильно опаздывает и приходит в конце концов совсем не на ту идеологическую платформу, где его ждут одураченные навсегда сограждане. Если чего стоящего мы и вынесли из прошлого, так это – сомнения.
– Отступись от них, автор!
– Не отступлюсь!
– Ну ладно.
Пришел Ельцин домой, лег на диван. Скучает.
– Что им нужно, не пойму, может, и вправду железный занавес?
Тут в форточку влетает ворон. Грохнулся оземь, обернулся Березовским.
– Вам нельзя железный занавес, – говорит. – Образ потеряете. Отдыхайте лучше.
– А рулить кому?
– Есть один пацан.
– Натащит грязи в демократию.
– Нет-нет. Сирота, так сказать. Руки чистые, сердце горячее…
– А голова?
– Голова, Борис Николаевич, холодная. Как у покойника.
– У Андропова? Он ведь тоже детдомовский.
– Куда тому? Как у основателя приюта кристальных детей Феликса Эдмундовича. Никому тепло не будет. Только прическа другая.
– Тот, говорят, идейный был. Опасно.
– А этот своих не тронет. Сколько ни накопят.
– Как же его народ полюбит после меня?
– Обыкновенно: войну на юге нашей Родины развяжут, взрывы в городах произведут, олигархов кое-каких посадят, телевизор захватят, газетки поприжмут, Олимпиаду втюхают, сникерсов побольше завезут, с Западом поссорятся – всем и понравится.
– Ну, эт-та… Чтоб не очень, все-таки. – И заснул.
Путин учился на питерского юриста, как Ленин, и быстрый ум проявлял тоже с детства. Спросят: кто дома с населением на воздух поднимал? Он тут же: «Террористы». Что будем делать с Чечней? Мгновенно: «Мочить в сортире». Что с подводной лодкой? Он немедленно: «Она утонула». Почему столько мирных граждан положили при Норд-Осте и Беслане? Сейчас же: «Главное, враги не ушли от возмездия, и свидетелей нет». До того всё знал.
Народ видит: строгий. И ну его любить. Но некоторые, у которых кое-какая память на страх, круг начертили вокруг себя, как гоголевский Хома Брут, и причитают: «Чур меня, чур!» И у него тоже страх в анамнезе – помнит, чем другие сироты биографии закончили.
«Поднимите мне рейтинг!» – говорит сатрапам.
Те так постарались, что прямо нечеловеческий стал. Почти всех покрыл.
Приходит к Путину товарищ по Ленинградскому сиротскому дому. Не красавец, конечно, зато не добрый, не бедный. Ну, он там один такой – Сечин, остальные щедрые, бедные, добрые. Не спутаешь. И говорит угрюмо:
– Срок подходит… (Путин прямо вздрогнул.) Я не это имел в виду. Может, на царя пойдем баллотироваться? Бояться нечего – Ипатьевский дом еще в позорные девяностые Ельцин порушил.
– А премьер-министром кто будет?
Тот потупился.
– Не забывайся, с кем говоришь, смерд. Вали отсюда, найди себе компанию по рангу…
– Нефтяную можно?
– Ну, не газовую. Медведева позови.
Тот приходит. Тоже юрист из Питера.
– Хоть ты на флоте не служил, заступишь на вахту. Четыре через восемь. Слова выучи пацанские. Победоносную кампанию какую-нибудь развяжи. Надо подняться с колен… Да не суетись, я в переносном смысле.
– Можно спросить, как будет называться строй, при котором как будто станет жить страна?
– Сувенирная демократия. Пока. А через четыре года решим.
– А народ примет?
– Народ примет. Занюхает рукавом. И одобрит.
Финальный комментарий:Тут автор напоследок
опять лезет со своими соображениями: всякий отсохший
наш режим показывает, какие благородные,
честные и добрые персонажи правили
в нашем доме, но не учит понимать,
что они заводятся не сами.
Кстати: Лживая оппозиция утверждает,
что Путин под одеждой совершенно голый,
но восемьдесят пять
процентов населения этому не верит.
И правда, подумать страшно.