Ленина, однако, художник не отважился изобразить в виде коня, и потому Владимир Ильич шагал (запряженный все же) рядом с Марксом в партикулярном платье. Постромки тянулись из-под проймы жилета, куда, по кинематографическому образу, он обычно закладывал большие пальцы рук. Они и теперь были там же. А голова несколько наклонена влево, к Марксу.
Суслову и всему политбюро картина нравилась, но образ Владимира Ильича все-таки смущал (эти постромки), и скоро прыткий Грызунов освободил вождя от сбруи и посадил его самого на калмыцкого конька, в облике которого угадывался не то Плеханов, не то Бухарин (но, боже упаси, только не Троцкий). Ильич скакал форейтором на правом кореннике, с выражением тревоги, вырвавшейся из-под контроля художника (с ужасом даже, я рассмотрел), оглядываясь на сидящего у пулемета Суслова, дружески держащего на прицеле известных в стране персонажей, среди которых можно было различить то видного военачальника, то писателя, то артиста.
Говорили, что сюжет картины, как притча, передавался тайно из уст в уста наркомами до- и послевоенных внутренних дел и идеологами высокого полета, но только Михаилу Андреевичу удалось найти талантливого (чтобы все были похожи) художника, сумевшего воплотить замысел поколений ответственных за страну работников.
Идеологическая картина маслом, как сказали бы теперь, была написана в стиле онлайн. Сам Суслов, как и многие предшественники-последователи, не понимал, что сидеть ему в тачанке недолго.
Менялись лидеры, менялись их подданные, мир менялся, а Грызунов, поседевший и полинявший, все сидел на лесах перед нескончаемым бессмертным произведением и клал краски изо дня в день, корректируя время, замазывая одних персонажей и нанося на холст других.
Художник-буддист Золотарев за прошедшие годы тоже не посвежел. Он оформил все пьесы Чехова в разных театрах, получил профессиональный приз за «Чайку» и теперь, взяв бутылочку российского портвешка, шел по Волхонке, осматривая сквозь толстые линзы места, где можно было бы его выпить.
«Выставка-музей онлайн-картины “Великое настоящее”. На ваших глазах творю историю. Сидор Грызунов» – прочитал Золотарев на вывеске особняка.
Рождение эпопеи он видел в ее зародыше, когда однокашник Грызунов позвал его на первый вернисаж с доброй выпивкой для друзей. «Далеко ли он зашел?» – подумал буддист, толкнув дверь.
В музее был выходной, но мастер творил. Махнув белой гривой, он закричал: «Смотри, Золотарев! Микеланджело и я провели годы на лесах. Он писал то, чего не было. А что я пишу – то и есть!»
Запряжка на полотне исчезла, но четверка сохранилась. Впереди трусцой в олимпийских костюмах Bosсo di Ciliegi бежали Столыпин, Брежнев и Никита Михалков. Несколько на отлете справа на восстановленной лошади Пржевальского сидел генералиссимус Сталин в чохе, где вместо газырей на груди торчали крохотные (образ!) ракеты СС‐300. Тачанку Грызунов заменил на длинный черный бронированный лимузин с темными стеклами. Пулемет «максим», однако, как дань традиции и преемственности, из прорези в заднем стекле был направлен на толпу последователей и преследователей, до минуты написания картины единым народным фронтом бредущих за кортежем.
В первых рядах, с искаженными от сопричастности и доверия к большому делу, в итальянских костюмах, надетых поверх кевларовых бронежилетов (на всякий случай), угадывались близкие соратники хозяина «мерседеса».
В стороне, вне сектора возможного обстрела из «максима», журавлиным клином шествовала с любовью выписанная группа церковных иерархов в золоченых одеждах. Они вздымали к небу руки, все без часов.
За ними политические тяжеловозы средней дистанции, рулилы неестественными монополиями, дрессированные олигархи и самонаводящиеся руководители следственных органов, кривоватые от вранья обитатели Думы и этого, как его, Федеративного Совета. Дальше – верные власти силовики с оттопыренными от камней пазухами, судейские с повязками на глазах и телефонной гарнитурой в ушах; ручные, вполне узнаваемые деятели культуры и искусства и на отшибе – небольшая стайка все еще диких.
Стадо юных жеребят под седлами, частью в шорах, частью с наушниками и айфонами, с логотипами центральных телеканалов на экранах, эскортировала танк, изготовленный на Уралвагонзаводе. Из башни торчал нефтемаршал Сечин с обнаженным мечом в правой руке. Танк тащил колесную платформу с клеткой, в которой сидел Ходорковский.
«Меч коротковат, – сказал Золотарев, отхлебнув из бутылки. – И сюжет похож на “Пугачева” Тани Назаренко».
Грызунов махнул рукой – неважно. Смотри, мол, дальше.
На зеленой траве на околице брошенной серой деревни беззаботно резвились молодые неоседланные коньки и кобылки. Некоторые в зубах держали биометрические загранпаспорта нового образца.
В пыли за обочиной, под сенью нефтяных вышек, торчащих из нового здания Мариинского театра, брела почти неразличимая (разве что Навальный угадывался) оппозиция, оглядывающая не замечающую ее массу людей (написанных весьма небрежно). У некоторых, впрочем, читались разумные озабоченные лица. Другие довольно улыбались, поднимая над головами пенсионные книжки и билеты в Анталию и Эмираты. Этих было много больше.
Ближе к горизонту, на границе различимости (почти наброском), были обозначены идущие строем раскосые персонажи в конусообразных соломенных шляпах и френчах.
Вдоль дороги у бесчисленных паркоматов толпились тучи граждан, стремящийся оплатить свое место на обочине, дающее возможность никуда не идти вовсе, а лишь наблюдать и приветствовать.
По выделенной полосе в кроссовках и джинсах с компьютером и книжкой каких-то законов под мышкой в другую сторону шел современный просвещенный мир. Бодро и безразлично.
Но и на него мало кто обращал внимание.
– Ты вырос, Грызунов, —
допивая портвешок, сказал Золотарев. —
А я всё Чехова да Чехова…
– Ты трактуешь произошедшее, старичок,
а я пытаюсь отразить то,
что никак не состоится.
Что ни день,
одних замазываю,
других дописываю.
Пытался заказчикам угодить, а всё мимо.
– Может, и не мимо, – сказал буддист, почесывая
красный нос. – И когда закончится это? —
Он кивнул на картину.
– Никогда! – заржал, как когда-то,
Грызунов.
Запах родины. Прикладная футурология
Рок не ведает, был ли умысел в твоих поступках или ты совершил их нечаянно.
Снисхождения можно ждать от тех, кто наделен способностью совершать те же ошибки, что совершаешь ты, или мог бы их совершить. То есть от людей, способных к пониманию, а значит, к прощению.
Рок не прощает. Обстоятельства ему безразличны.
Он безошибочен.
Это цитата из речи Винсента Шеремета на церемонии закрытия испытаний первой экологической ракеты ненужной дальности, мощности и точности, летающей на куриных пупках. Запущенная в год столетия Октябрьской революции, она ознаменовала новый этап покорения достижений дальнейшего процветания нашего строя.
Запах двухкомпонентного топлива из жареных (температуру вы представляете!) пупков с луком и окислителем в виде двадцатипроцентной сметаны сразу после взрыва изделия в атмосфере заполнил бескрайние степи Приволжья до такой степени, что местные жители решили, будто наступил 1980 год обещанного коммунизма.
Вороватые наши правительственные идеологи тут же в телевизоре объявили запах жареного национальной идеей и наконец найденной скрепой. Руководство Роснефти, Газпрома и РПЦ наладилось было присовокупить запах жаренных с луком и сметаной пупков к своим денежным закромам, но армия и другие силовики дали понять, чей запах распространяется по стране бесплатно (пока). И народ нюхал на халяву, не зная, кого благодарить.
А благодарить кроме президента надо было закрытые институты, которые первыми в мире изобрели это чудо. Даже в случае катастрофы ракеты страна получала за потраченные народные деньги замечательный запах, в лучшую сторону отличавшийся от оригинального.
Смелый эксперимент стал гигантским прорывом наших высоких технологий. А то, что ракета взорвалась в воздухе, даже хорошо. Разнеси ее на старте – запах локализовался и был бы доступен в одном конкретном месте, а так как это случилось в небесах, в высоте, над нашей прекрасной и необъятной Родиной, он разошелся чуть не по всей стране.
«Значит, могут! – с давно не применяемой гордостью говорили обитатели. – Даже падаем с пользой для людей».
А ведь не знали россияне, что следующая модель, взорвавшись на старте, может принести еще больше радости. Потому что грядущие аппараты наземного базирования должны (и будут!) летать и взрываться, используя в качестве топлива куриную печенку с луком и сметаной, а подводного – утиную… И всё – отечественного производства.
Американцы же, по обыкновению пойдя по ложному пути использования генно-модифицированной сои, хоть и избежали взрывов своих ракет, но запах их выхлопа не шел ни в какое сравнение с нашим.
Всех обеспечить пристойным запахом – вот высокая задача руководящих структур, Думы и аппарата президента. С целью оптимизировать этот процесс при госкорпорациях уже создаются специальные подразделения по производству оптимальных для российского народа запахов. Не секрет, многие нефтяные и газовые корпорации пахнут скверно. Монополизация хороших запахов поможет продвижению наших прославленных брендов и скреп за рубежом.
Ракеты, летающие на куриных пупках, – наше будущее еще и потому, что в качестве горючего для них используются компоненты, непригодные для питья. Они не опасны для населения. Напротив, снятые с боевого дежурства аппараты могут за счет топлива дополнить рацион граждан. А запахи возможно экспортировать. Они и есть наш высокотехнологичный продукт, который может удивить мир.
Запахами тушеной капусты, дешевой жареной рыбы, отработанного машинного масла и хлорки в общественных местах, где порой ногу поставить некуда, было пронизано строительство нового общества, столетие строительства которого мы отметили. К ним добавились запахи перегара и немытых тел,