Люди торжественно и тихо провожали пустоту. Шла репетиция похорон Юрия Владимировича Андропова, от которого страна ждала лагерного порядка, как дети – подарка от Деда Мороза. Сей бесславный лидер унес с собой в могилу надежду на то, что после его правления обитатели вздохнут с облегчением. Однако не успел достаточно набедокурить. Хочется верить, что нынешний президент вспоминает его с уважением именно за это.
С восшествием на Олимп бесцветнейшего Константина Устиновича Черненко репетиции на Манежной возобновились немедленно. Этого правителя как будто не было вовсе. Занавес подняли, на сцене жалкий тип в инвалидной коляске. Зрители ждут действий, но слышат лишь их отголоски за кулисами.
Ироническое отношение к верховной власти всегда было сильной стороной нашего народа, хотя дураков, негодяев и неучей он любил больше себя, рассуждая о том, что все-таки каждый предыдущий руководитель хуже следующего.
О Горбачеве рассказывали разные небылицы, что он, дескать, окончил университет. Во время его действия не привелось нам встретиться. Лишь до и после. Шли гастроли тбилисского театра имени Руставели в здании Малого. Знаменитый режиссер Роберт Стуруа показывал спектакль «Синие кони на красной траве» (или наоборот, красные на синей?).
После спектакля я увидел моложавого приятной наружности человека с дамой, садящегося в правительственный ЗИЛ. Оказалось, Горбачевы любят театр просто так. Позже, став главным, Михаил Сергеевич подружился с Ефремовым, проявив хороший вкус к художественному типу, и даже самонадеянно говорил Олегу Николаевичу, что вот, мол, скоро раскрутит он маховик в обратную сторону, и заживем по-человечески.
Маховик оказался тяжелым, Горбачев смог затормозить его, но и этого оказалось достаточно, чтобы внести коренные изменения в историю. Он успел многое, в том числе (впервые на моей памяти) и хорошо. Правда, просмотрел путч, не избрал Ельцина в члены политбюро, допустил Сумгаит, Тбилиси, Вильнюс и не выпутался из цепи придаточных предложений. Он создал реальные предпосылки для своего свержения, испытал унижение освобожденного врагом узника от своих товарищей по партии и обрел достоинство человека, не впитавшего знания из первоисточников, а пережившего свой горький опыт.
Теперь мы, встречаясь, радуемся друг другу и не вспоминаем прошлое. Он спокойно терпит юмор по отношению к себе и с известным юмором относится к тем, кто ему симпатичен. Рецидивы государственного мышления порой искажают его приятное лицо, но приступы проходят быстро. Он вызывает сочувствие и понимание и, кажется, с годами сам становится способным испытывать эти чувства. Страна, между тем, ему не простила того, что он создал предпосылки для свободной жизни.
Стремление к свободе всегда было сильной стороной нашего народа, хотя он постоянно стремился найти себе хозяина, жестокого, пусть и справедливого, доброго, который даст ему возможность мечтать о свободе. Лучше, если только мечтать. Чтоб не убить будущего.
Ельцина я никогда не видел, хотя знаю много людей, подтверждающих, что он есть. Жизнь этого коммунистического расстриги прошла на наших глазах. Правление Бориса Николаевича вполне укладывается в формулировку бравого солдата Швейка, утверждавшего, что война не такая уж скверная штука, поскольку заодно с хорошими людьми убивают и много всякой сволочи.
Борис Николаевич искренне полюбил демократию, завел с ней роман и никак не хотел, чтобы она досталась кому-нибудь еще, кроме него. Ради этой своей любимой наложницы он пускался во все тяжкие. Завел двор для ее обслуживания, молодился, плясал под чужую музыку и дирижировал чужими оркестрами. Она была верна, покуда владелец был здоров и силен. Почувствовав усталость и немощь, он пытался взбодрить себя войнами и дворцовыми интригами. Он стращал страну «рогатой козой», чтобы она не посягала на его любовь, и легко пожертвовал всем, на что эта страна надеялась, за обещание челяди сохранить наложницу и все ее прелести для ветшающего властелина.
Не лишенный театральности жест уходящего трагика, передающего свои роли безвестному статисту, был исполнен чувства глубочайшего безразличия к зрителю, который, забыв о сюжете собственной драмы, в этот недоисторический момент растроганно сморкался в тряпочку, внимая тексту бенефицианта, на который, по-хорошему, надо было бы начхать.
Трезвый расчет всегда был сильной стороной нашего народа, хотя он никогда не пользовался им, чтобы не примешивать к таинственному (для меня) обожанию производителя обещаний прагматические мысли о собственном хлебе насущном. К тому же эта тяга к экстерьеру… к чему ни приучит собачья жизнь!
Владимир Владимирович Путин похож на копию президента при отсутствии оригинала. Винить его в этом нельзя, поскольку не сам он себя придумал и осуществил. Он старается, как умеет, но умеет немного пока. Не исключено, что он обыкновенен.
Марк Твен произнес речь, в которой сказал о том, что невозможно в зрелом возрасте приехать в страну и писать о ней достоверно. Мало изучить жизнь, надо ее впитать. Институт впитывания политической жизни Владимир Владимирович не прошел, поэтому он пользуется стратегическими советчиками. Не так уж важно, будет это Моцарт тайной политики Березовский или Сальери-Волошин. Не исключено, что и они не тот круг, в котором он чувствует себя комфортно. Может быть, ему сподручнее в компании своих бывших сослуживцев. Ведь все могут забыть, но он-то помнит, что вышел из КГБ и что КГБ из него не вышел.
Ему страшно неловко ходить, стоять и говорить. Он не встроился пока в роль, и поскольку нам за него тоже очень неловко, за его фальшь, за неуклюжесть формулировок, за отсутствие мастерства…
Незадолго до Нового года в привилегированном зале аэропорта Шереметьево‐1 снимали новогоднюю передачу. Пригласили достойных людей, от Юрия Никулина до Гердта. Вели вечер Рязанов, Молчанов и Горин, а в качестве дорогих гостей я привез из архангельской деревни двух удивительного достоинства певуний русских плачей, песен и частушек, Алю с Тоней, в нарядных сарафанах.
Вокруг них сгрудились звезды, до того они были хороши. А когда они запели северную озорную песню, съемка чуть было не сорвалась из-за ликования: «Красная девица, уху я варила…»
В это время на посадку шел Анатолий Александрович Собчак. Я подошел к нему и пригласил сняться в программе. Он был подвижный человек, к тому же компания замечательная.
– Отчего же… – сказал он и двинулся
на площадку.
В это время подошел человек и сказал настойчиво:
– Вам туда не надо ходить.
Они про, словом, про неприличное поют…
И Собчак не пошел,
хотя в тот раз Путин был не прав.
Вероятно, он был очень хорошим помощником
и подчиненным.
Это ведь первая самостоятельная работа Владимира
Владимировича – президент? Но там был пяток-десяток
начальников над головой, требования которых
надо было удовлетворить. А здесь полтораста миллионов.
Единение с сильной страной всегда было
сильной стороной нашего
народа, хотя…
Рэгтайм о любви
Когда умер Иосиф Виссарионович Сталин, мне было четырнадцать лет, и проживал я в Киеве. Бюллетени о его болезни вывешивались в витрине Дома профсоюзов, на том месте, где обычно мы читали результаты городских шахматных турниров, разыскивая смешную, как нам казалось, фамилию – мастер Копнудель. И вот на месте мастера Копнуделя оказался Сталин. Обидно было за Иосифа Висcарионовича. И страшно. Пусть он полностью парализованный и лишенный речи, только бы жил для нашей уверенности. Так я думал. А он все-таки умер. И немедленно меня стали интересовать две вещи: будут ли гудеть заводы в день похорон и как жить без него? С этими мыслями я стоял в почетном карауле в углу школьного коридора у гипсового бюста с автоматом без затвора в руках. Напротив меня с таким же автоматом и столь же серьезно нес траурную вахту мой товарищ Вова по кличке Франц. Погруженный в попытку вызвать у себя высокое чувство, я ничего не видел вокруг. Внезапно резкий щелчок в лоб заставил меня посмотреть на товарища. На лице Вовы были неподдельное смирение и скорбь. Зная о том, что в почетном карауле не шевелятся, я пытался представить, что же прилипло ко лбу. Проявив бдительность, я заметил, что товарищ по караулу жует промокашку. Я достал свою вставочку.
Оплеванных с ног до головы, нас сменили и позорно выгнали с траурной линейки.
– Дурак ты, Франц, нет у тебя ничего святого.
Мы шли вниз по улице Ленина к Крещатику, где предполагали какое-нибудь траурное оживление. У гигантского портрета на фасаде Центрального универмага он притянул меня за шею и шепотом сказал:
– Не все ты о нем знаешь.
– А я его любил.
– Маму люби и папу, – сказал Франц.
Александр Данилович Александров, ректор Ленинградского государственного университета – математик, горнолыжник, острый и парадоксальный человек, с разбегающимся от легкой косины взглядом.
О нем ходила легенда: депутат, сказавший всем «нет»…
…Уже, казалось, не сажали.
На кухнях допивали кофе – напиток запоздалой реабилитации. В сигаретном дыму и звуках живых джазовых импровизаций бродила успокоительная сентенция, отделявшая сталинское время от пришедшего ему на смену: «История первый раз является нам трагедией и повторяется как фарс» (что-то в этом роде). Тогда многим казалось, что это вообще разные истории, а не один и тот же спектакль с короткими антрактами.
Венгрия, шпиономания, темное государственное хамство… Думалось (какое-то время), что исполнители случайно задержались на сцене из прошлой трагедии.
Файбишенко и Рокотова осудили за валютные операции, дав им разные сроки. А спустя некоторое время Хрущев затеял закон о смертной казни, и Верховный Совет СССР, дабы соблюсти социалистическую законность, голосовал за то, чтобы расстрелять уже однажды осужденных людей. За обратную силу закона – чудовищное нарушение правовых норм – голосовали в Большом Кремлевском дворце.