Я к нему и сел. Не успели отъехать, как на переднее сиденье рядом с водителем примостилось прилично одетое лицо кавказской национальности с трубкой в зубах: «На дорогах разбой, так. Выбоины, так. Машина старая. Я думаю, помощь понадобится. Как вы думаете? Да это неважно».
Только отъехали, он сразу колоду достал. Карты диковинные с портретами мужчин и женщин. Некоторые лица знакомые.
– Сыграем в дураков? Сейчас я правила вам придумаю.
– Ваку-ваку? Нет, нет, я не хочу, – говорю.
– Тогда я колоду пока сам потасую.
Машину тем временем тряхнуло раз, потом еще. Крыло отвалилось.
Водитель говорит:
– Капитальный ремонт нужен.
– Ты маленько направо давай сворачивай, на большую дорогу. Там толкучка. Так. А на толкучке у меня свои люди.
Тут опять яма. Глушитель отвалился.
– Сворачивай, друг, выхода нет. Так? Это же дураку ясно.
Тут как раз у поворота на дорогу вышел гражданский в добротном костюме с продовольственной корзиной, набитой огурцами, помидорами, картошкой, по форме точь-в-точь повторяющими танки, ракеты, подводные лодки и прочие предметы высокой технологии. К груди он прижимал плюшевый автомат Калашникова.
– Придется взять, – сказал человек с трубкой.
– Может, нам не по дороге, – говорю.
Шофер между тем остановился без нашего совета.
– Уф, – отдуваясь, сказал «гражданский» с корзиной, – целый день на воздухе. Парниковое, знаете ли, хозяйство. Продукция пользуется спросом. Деньги некуда девать.
– Сыграем в карты? – немедленно спросил человек с трубкой не без уважения.
– Мы чужими не играем. – И «гражданский» достал свою колоду. Тоже с картинками.
Машину занесло на очередном ухабе. Бампер отлетел, стекла выскочили. Засквозило…
– Давайте, – на «вы» говорит «гражданский» (воспитанный, видно, человек, хоть и не академик), – чуть правее возьмем и на толкучке всё вам купим – и быстрее поедем как бы туда, куда всем надо.
– Не знаю… Спешит человек, – кивнул на меня водитель, – да и с деньгами туго.
– Человек и так никуда не денется, а деньги вы у нас сейчас в карты выиграете. Вы будете сдавать первым. – Они соединили колоды и протянули водителю.
– Не играйте с ними, – забеспокоился я. – Вы же не по этому делу. Ведите машину.
– Без запчастей не доехать, – сказал шофер, которому я безусловно симпатизировал, и стал сдавать карты с картинками.
Чуть не сразу сдал он председателя телекомпании.
– Что вы делаете? Вы же проиграете без козырей, – заволновался я.
Водитель достал из бардачка фляжку и хорошенько отхлебнул.
– Ты ехай спокойно, раз сел ко мне.
– Ну, если вы его все равно сдаете, сдайте мне, – сказал я, включаясь в игру. – Помогу вам.
Потом он сдал пару химиков, знающих военные секреты полишинеля.
– И этих мне.
– Этих другие возьмут, – пошутили игроки. – Вон хлопчик стоит на обочине из детдомовцев. Может, ему.
– Не продаст? – спросил водитель.
– Вас – нет.
Он остановил машину, открыл дверь и подвинулся на соседнее кресло, вытеснив банкомета с трубкой.
– Рули! – сказал он. – Я устал.
– Ты смотри, эта, чтоб без обмана. В карты играешь?
– Бура, сека?
– Ваку-ваку!
– А ты-то что ставишь на кон? – спросили меня пассажиры.
– А что у меня есть? – улыбнулся я. – Вера, надежда, любовь. Он сказал, – я кивнул на водителя, – что знает дорогу. Довезу, мол. А сдал.
– Всё, пока. Ты нас обыграл, – сказали игроки водителю. Они собрали карты и засунули их в бардачок. – Всех обыграл. Кроме себя. И его.
…Громыхая, скрипя, теряя части, стреляя без глушителя, машина в декабрьском сумраке приближалась к толпе размахивающих руками людей. За версту было видно, что они пустые. Только и слышны были громкие голоса…
– Смотрите, – сказал я тому, что рулил, – они просто торгуют голосами. В руках-то ничего нет.
– Меня не обманешь, – сказал новый водитель. – Не беспокойся, все, что мне надо, они бесплатно мне отдадут. И скажут спасибо. Я им цену знаю. Мы спокойно поедем дальше. А ты пока поиграй…
Я посмотрел на весь экипаж внимательно и, вспомнив Франца, подумал с неожиданным приступом скуки: «Они всегда играют на одну руку? А ты – лох».
Не может быть…
Тем временем в холодную пустоту из домов, стоящих
вдоль дороги, из цехов, с полей,
прервав едва начатую работу, уже выходили люди
с лицами озабоченными, усталыми.
Они поворачивали головы, приставив ладонь козырьком,
становились на цыпочки, вглядывались вдаль,
прижимались ухом к земле, пытаясь заранее
распознать, не идет ли новая любовь —
чистая, взаимная и вечная.
Это мы, Господи! Прости нас!
«Маму любите и папу», – услышал я голос,
совсем мне незнакомый,
и посмотрел вверх.
Воздухоплаватель. Предсказатель прошлого
Мысль о фанере, из которой можно было бы сделать аэроплан и улететь к чертовой матери, нет-нет да и посетит подданного Российского государства. Рядового труженика (а хоть и бездельника), господ среднего достатка и весьма упитанных господ с посадочными площадками за рубежом кормилицы-Родины. Эти знают, куда лететь. А те – нет. Только – откуда.
Воспарить бы над бедными городами и убогими поселками с вторичными признаками цивилизации и лететь, не меняя паспорта, обозревая окрестности в поисках места посильного существования, где были бы не то чтобы рады (так далеко не простирается наша фантазия), а просто замечали – дескать, есть на Российской земле такие бобчинские и добчинские числом миллионов сто пятьдесят без малого…
А малое – это те, кто, собственно, и составляет наше государство: власть, чиновники, начальники явные, тайные, скрытые, политики на откорме, расторопный народец, который раньше других справился с непониманием ситуации и сунул нос в табак, и те, кто вдыхает этот сладкий запах. Немного из культурно-служивого люда, ласкового до такой степени, что сосут столько маток, сколь подвернется. И еще ручные щеглы и заводные чижики, которые чирикают не свое, за корм и приятное оперение… Словом, всякая сволочь. Без обид. Тут мы по В. Далю: «…всё, что сволочено или сволоклось в одно место…» В государство, я думаю. Больше куда?
В государстве этом, отделенном от народца невидимым глазу штакетником, жить сладко, и воровать можно, если делиться, и законы пластичные, как дышло. Правда, убивают маленько. Внутри. Но все же меньше, чем снаружи. Так снаружи и людей вдосталь.
Государство и те, что рядом живут, сосуществуют самостоятельно, и только в период, когда власть в охоту войдет и начнется выборный гон, она вспомнит о подданных, которым надлежит выполнить гражданский долг: подтвердить свою добровольную зависимость от тех, кому они совершенно не нужны.
«И где бы ни жил ты и что бы ни делал, пред Родиной вечно в долгу…» – пелось в песне, слова которой никто даже на время, как в гимне, не отменял. Родина же никакими обязательствами перед населением себя не обременяет, долгов не признает и вины не чувствует, поскольку национальную государственную идею определила: Россия без людей. Только выборщики, электорат, прости Господи, навсегда приготовленный к преодолению печали, но предпринимающий чрезвычайно немногое, чтобы от нее избавиться. Разве что мечтания о фанере.
Будто бы: где ее украсть? Или сработать (есть даже такие).
Автор тоже предавался мечтаниям о полетах. Пустым до той поры, пока в кабинете достойного академика Ю. Рыжова не увидел изображение высокотехнологичной фанеры – «термоплана».
Наполненный теплым выхлопом моторов, плоский тряпичный «мешок» поднимается над землей и висит или плывет. Груза можно взять достаточно: комод с книгами, чтобы читать, и джинсами, чтобы носить, друзей, собаку или даже лошадь, если у тебя есть тяга к копытным.
Словом, лети куда хочешь. «Легче воздуха притом». Наблюдай.
И наблюдаем…
Страна оправдала доверие: она не готова к счастью.
Чернобыль, Чечня, «Курск», взрывы домов, политические и экономические убийства, тотальная коррупция, небывалое вранье, презрительная таинственность пустоты не вызывают интереса у абсолютного большинства обывателей. Их (нас, конечно!) не интересует собственная жизнь. С вялым любопытством мы следим за чужими успехами и достижениями и завидуем или не завидуем больше. Провожаем взглядом…
Может, кто-то виноват в этой апатии, в том, что мы так безропотно принимаем всё, что нам настойчиво предлагают?
Никто.
Никто царит и властвует по нашему, увы, велению; никто владеет и распоряжается от нашего имени страной. Неведомый, невидимый, невнятный.
И раньше было не слабо. То женщина с бородой, то мужчина с хвостом русалки, то говорящий член политбюро – цирк уродов, конечно, но некоторых можно было узнать. А тут – только загадочная функция.
В позапрошлом нашем государстве была такая история: жил в небольшом городке Пищеславе тихий и исполнительный делопроизводитель с «ручейковой» (как писали авторы Ильф и Петров) фамилией Филюрин. Пошел он в городскую баню в мужской день и увидел в душе моющегося местного изобретателя. Этот изобретатель, малость придурковатый, испытывал на себе созданное им мыло от веснушек. Намылил он голову и лицо, зажмурился. А Филюрин, хоть и пришел со своим мылом, увидел чужое, то есть бесплатное, и решил воспользоваться без скупости, пока у хозяина глаза закрыты. И смылился. Весь.
Расстроился страшно. Ни значка «Осоавиахим» на груди, ни профсоюзного билета в кармане. Словом, он совершенно никто. Хотели его в должности понизить или уволить вовсе. Невидим, следовательно, неконтролируем. Как поймешь, одобряет лицом решение или индифферентен? И тут один ушлый человечек надоумил. Ничего, мол, не делай, а только появляйся в разных местах и время от времени произноси в полной своей невидимости: «Я здесь!»
И началось… Люди слово боялись услышать. Рейтинг поголовно охватил массы. Стали называть его «товарищ Прозрачный». И страх обуял город Пищеслав.