— Знаю, ты недавно закончил сниматься у Майкла Бэя в картине «6 Underground». Расскажи, что это за история. У тебя большая роль?
— Съемки закончились в декабре. У меня не то чтобы какая-то супербольшая роль, но тем не менее три месяца я участвовал в съемочном процессе. Съемки проходили в разных местах: и в Абу-Даби, и в Риме — то есть это был такой full time вообще. У меня еще параллельно был проект «Воскресенский» — в Питере мы снимали очень классный сериал про хирурга начала XX века, я в главной роли. Конечно, умотался, такой был период.
— Хороший период. И все-таки Бэй. Ты, конечно, играешь русского?
— Я не могу тебе сейчас ничего говорить, естественно. Это будет один из самых дорогих проектов Netflix, полнометражный фильм. В картине есть всё, что мы знаем о Бэе, все составляющие того, что он умеет делать, — такая супер-экшен-комедия, мегаблокбастер. Я много чего повидал в своей жизни, многих режиссеров повидал, но Майкл — абсолютно гениальная, сумасшедшая, можно даже сказать, сумасбродная личность, в каком-то смысле фурия. Как он работает, как у него в голове складываются эти тысячи кадров, как он всё это видит! У него там параллельно пять камер, бегающие операторы, вертолеты — в общем, очень круто побывать рядом с таким гением на съемочной площадке.
— Ты снимался в сценах с Райаном Рейнольдсом?
— Да, у Райана главная роль. Смешно, что мы опять с ним увиделись. До этого снимались в «Телохранителе Киллера», они там с Самюэлом Ли Джексоном играли. Я за ним гонялся, а он в конце меня кокнул. Кстати, у Бэя был такой международный каст, собрали актеров из разных стран: и французская актриса была, которая играла у Тарантино в «Бесславных ублюдках» (она там убивала Гитлера), и Лайор Раз из Израиля, звезда сериала «Фауда»… Видишь, как они работают, всё глобализировалось.
— Из России был только ты?
— Из России только я, да.
— В Америке у тебя сплошные экшены — «гонялся», «кокнул», а в России ты играешь совсем другие роли — например, Владимира Маяковского — с его трагической судьбой. То есть на чаше весов непременно должно быть и одно, и другое?
— Слушай, безусловно, это всё разные жанры. Ну и потом, я в Америке не только в экшене задействован, в прошлом году снимался в последнем сезоне сериала «Американцы», у меня там была очень драматичная роль. Понимаешь, в Голливуде я ну не студент, конечно, но я только три-четыре года снимаюсь, участвую в разных проектах. Тут совершенно другое отношение к работе. Получить пускай маленькую роль в проекте Netflix — это просто невероятно круто, тут дикая конкуренция. Но, безусловно, мне, как артисту с амбициями, приятно, что в России у меня большие интересные роли и большие интересные проекты. В этом смысле я, конечно, счастливый человек. Да и здесь, в Америке, я тоже счастлив. На самом деле я всему рад.
— Кстати, я помню, как ты играл в водевиле — дипломном спектакле в Щукинском училище.
— Господи, ты это помнишь, это же было двадцать лет назад, офигеть!
— Я помню все этапы твоего большого пути, Юра. Могу тебе сказать, что там, в дипломном спектакле, ты выделялся не только очень высоким ростом, но и тем, как по-актерски точно существовал на сцене. Честно скажу, я никого не запомнил, кроме тебя, — ты тогда уже был состоявшимся артистом. Я был уверен, что у тебя успешно сложится театральная судьба. Но ты всё сразу оборвал.
— Ну почему же, какая-то театральная судьба у меня все-таки была.
— Я имею в виду твой отъезд в Америку после института.
— Да, я тогда сразу уехал. У нас в России мыслят какими-то стереотипами, стандартами: окончил институт — должен обязательно показываться в театры.
— Ты не показывался никуда?
— Я никогда никуда не показывался. Просто у меня были однокурсники, которые просили меня им подыграть на показах. Меня брали в Вахтанговский театр, еще куда-то, но я не собирался идти в штат. Вот эта репертуарная жизнь театра и вообще система того, как государственные театры существуют, — это всё просто не мое. Я не говорю, плохо это или хорошо. Просто это не для меня.
— А почему, Юра?
— Потому что мне кажется, что мир гораздо шире, чем конкретный театр, которому ты посвящаешь 365 дней в году, когда ты в принципе не можешь просто даже физически ни уехать куда-то, ни сняться где-то.
— Но многие ведь живут в таком ритме: уезжают на съемки, как-то договариваются.
— Да, живут. Но я тебе вот что скажу, Вадим. Я сейчас снимался в «Воскресенском», общался с ребятами, и я знаю, что многие молодые артисты уходят из театров со словами «зарплата 30 тысяч рублей, некая стабильность, но я ничего не вижу, что происходит за пределами театра». То есть театральная судьба — это такой вопрос спорный.
— Ну ты просто слышишь то, что хочешь услышать. Я же знаю многих молодых актеров, которые мечтают работать в стационарном театре, в хорошем театре с хорошей режиссурой. А у тебя своя ментальность. Ты же в детстве жил с мамой в Канаде, Америке. Ты — человек мира, у тебя природа другая.
— Наверное, ты прав. Действительно, с детства я очень свободолюбив, не знаю, с чем это связано. Не люблю ощущения, что я что-то кому-то должен. В театре я всегда чувствую себя как-то скованно. При этом, слушай, есть потрясающие театры — Театр наций, «Гоголь-центр», Театр Льва Додина, где есть гениальный мастер, которому ты хочешь отдать душу… Мы, артисты, — как пластилин, нам всегда хочется, чтобы с нами был Бог-режиссер, который из нас сделает то, что хочет, с которым интересно. В целом сейчас мало режиссеров, которые могут по-настоящему актера «развернуть».
— Тут я с тобой согласен… Ты выстраивал свою карьеру буквально семимильными шагами. В 15 лет поступил в «Щуку». Откуда такое рвение?
— Вот фиг его знает, Вадим! Я сейчас вспоминаю свою юность и понимаю, что в 15 лет поступать и учиться в вузе еще рано. Опять же, каждому своё, но я просто помню себя: такой вот высокий и яркий, ходил весь на шарнирах, вроде бы талантливый, и все это понимают, но никто ничего со мной сделать не может. У нас был прекрасный художественный руководитель курса, Александр Константинович Граве, но педагогика не была его вселенной. Я реально просто болтался по институту, пока меня на третьем курсе Владимир Иванов не поставил сначала на один отрывок, потом на другой. По большому счету профессию я начал понимать только во время своей первой театральной работы, в «Современнике» — с Кириллом Серебренниковым и Мариной Неёловой, когда мы репетировали «Сладкоголосую птицу юности» Теннесси Уильямса. А по-настоящему узнал механизм этого дела, почувствовал себя хорошим, профессиональным артистом, может быть, только в прошлом году, как ни странно.
— Да что ты!
— Вот в прошлом году я закончил сниматься в «Воскресенском», где играл хирурга Воскресенского.
— Как зацепила тебя эта роль. Всё время к ней возвращаешься.
— Там был очень хорошо придуман персонаж, и всё сложилось как пазл — моя личность эмоциональная, физиологическая и духовная, и грим, который мы придумали. Я прямо это прочувствовал. Знаешь, когда долго играешь кого-то, то так или иначе в какой-то момент начинаешь будто жить через призму своего героя, а это хирург, он такой себе крутой чувак вообще, такой прям суперпацан. Я вспоминаю и думаю: «Блин, как классно вообще было быть Воскресенским».
— А что за сложный грим у тебя?
— Ну там вообще несложный грим, просто у меня была борода — я тебе фотографию, если хочешь, пришлю.
— Пришли в вотсап. Недавно ты снялся в фильме Михаила Идова «Юморист»…
— А вот там был парик. (Смеется.) Как сказали мои друзья, «Юр, ты уже как Никита Михалков: надел на себя усы, парик — неважно, просто ты заходишь в кадр и говоришь какой-то текст». (Смеется.) «Юморист» — дебютный фильм Миши Идова, там прекрасный сценарий, много иронии, и фильм такой до боли «идовский» — он в детстве тоже уехал за границу и жил где-то или в Америке, или в Германии. Но всё равно он «плоть от плоти»… Мы все такие, понимаешь, россияне. (Улыбается.) Роль там у меня совсем небольшая. Мне кажется, у меня получился довольно смешной человек, он, типа, звезда советского кино, ездит за границу, и вот он только приехал оттуда и увидел там все эти иностранные штучки, которые его потрясли, и он об этом рассказывает с таким рвением. То есть он плейбой. Когда мы думали об этом персонаже, то вспоминали наших советских звезд: Абдулов, Янковский, Боярский. Получился такой собирательный образ. И съемки были в кайф!
— Хочу от съемок вернуться к истокам. То, что ты в 15 лет сдал в школе экстерном экзамены и поступил в «Щуку», это была твоя идея или, может, родители подсказали?
— Ты знаешь, это была моя идея. У меня всегда было какое-то шило в одном месте.
— Хотел вырваться из собственной оболочки?
— Или так. Я же учился в киношколе — собственно, многие оттуда вышли, и Женя Цыганов. Мы вместе там учились и вместе поступили на первый курс. Женя проучился со мной первый курс, а потом… Видишь, он уже тогда был таким умным и глубоким артистом, он понял: «Нет, мне надо поступать к Петру Наумовичу Фоменко». Я не мог такими категориями тогда размышлять, но не суть. И в какой-то момент я подумал, мол, хватит уже в киношколе учиться, сдам-ка я быстро экзамен. Но что-то пошло не так, времени не было, и я такой «ладно, фиг с ним», купил в переходе какой-то аттестат и поступил в Щукинское училище. (Смеется.) Говорю крамольные вещи, которые, может быть, не стоит говорить.
— Ну что уже, всё равно сказал. Тебе было пять лет, когда вы с мамой уехали в Канаду, в десять лет ты вернулся в Москву, к отцу. Почему? Какая была мотивация?
— У меня, естественно, не было мотивации — мне было всего десять лет. Не я принимал решение, это было стечение обстоятельств в жизни моей мамы, которая уехала с двумя детьми и одним чемоданом в Канаду в 1982 году. Они с отцом были женаты много лет — может быть, в какой-то момент они плохо разошлись, но все-таки это были глубокие связи. Мама посылала меня в Москву, к отцу, на какое-то время и не думала, что это решение станет судьбоносным. Я тоже был мальчиком непростым, требовал папу — короче, я был такой весь нервический, что называется. И я поехал к отцу и к его новой жене, которая, в общем-то, стала мне второй мамой, она меня воспитывала. Вот так сложилось.