— Тебе на днях исполнился тридцать один год. А передо мной всё та же девятнадцатилетняя питерская девочка. Что это? Генетика?
— В смысле внешности? Генетика. Мне в последнее время алкоголь не продают. Зашла в магазин за бутылкой вина, меня заставили показать паспорт. Бесит! Я говорю: «Вы что, издеваетесь? С какого возраста можно продать мне алкоголь, какая цифра должна быть в паспорте?» — «Восемнадцать лет». Открывают паспорт: «О господи!» (Смеется.)
— Это же замечательно. А ты сама на какой возраст себя ощущаешь?
— Я не знаю, вообще не знаю. Я что-то сейчас запуталась в этом состоянии. Наверное, это какая-то внутренняя прибитость моя, связанная с отшельничеством. Но могу сказать, что мамой я себя по-прежнему не ощущаю. Какие у меня могут быть дети, откуда?! Внутренне я до сих пор маленькая. Помню, когда мои родители были тридцатилетними. Мне казалось, что тридцать пять — это уже такой солидный возраст. До сих пор не могу поверить, что у меня уже трое детей, которые кричат: «Мама, мама…»
— Что осталось в тебе от девятнадцатилетней девочки, с которой мы гуляли летом 2006-го по набережной Фонтанки, когда снимали программу «Кто там…»?
— Наверное, верность людям. И бесшабашность какая-то.
— И при этом я чувствую такую завораживающую умиротворенность.
— Раньше говорили: «Почему она психует, почему кричит?» А теперь всех напрягает моя умиротворенность. Опять что-то не так. (Смеется.)
Милош БиковичПопутный ветер
Милош БИКОВИЧ обрел ту степень популярности, когда уже не имеет значения его национальная принадлежность и страна проживания. Сербский актер сразу оказался «своим» в России, а проекты с его участием чаще всего становятся хитами. Он по-прежнему делит жизнь между Москвой и Белградом, и, похоже, статус транзитного пассажира его самого абсолютно устраивает. Правда, сейчас он больше времени проводит в Белграде, и в Москву прилетел всего на несколько часов. О нашей встрече мы, естественно, договорились заранее. Сначала решили поговорить, а потом сделать фотосъемку. Так и поступили.
— Ну что, Милош, рад тебя видеть.
— И я тебя тоже. Мы не виделись почти год.
— За это время столько всего произошло в твоей жизни: во-первых, ты внешне изменился, мне кажется, ты какой-то помолодевший, посвежевший, хотя только что с самолета.
— Спасибо, Вадим. Я коротко подстригся. А еще у меня, видишь, грим, синяки под глазами замазаны, потому что у меня была в Белграде ночная смена, так что внешний вид обманчивый.
— А подстригся-то для чего?
— Для роли.
— Мы с тобой делали интервью для моей программы «Кто там…» два года назад. Ты уже тогда в каком-то сумасшедшем ритме жил, но сейчас, мне кажется, это всё уже в квадрате.
— Согласен. Я думаю, что мои силы на исходе. Я вот закончу еще два проекта и в конце года поеду на долгий отдых.
— На «долгий» — это сколько времени?
— Ну, не знаю, месяца на два-три.
— И куда?
— Думаю, я сменю континент — в Южную Америку хочу поехать, может быть в Токио, а может, всё вместе.
— А может, всё поменяется и будет какой-то новый интересный проект.
— Не дай бог. (Смеется.)
— Ну хорошо, тогда все-таки про творчество. Что сейчас у тебя происходит?
— Я снимаюсь в сериале «Южный ветер». В прошлом году у нас был фильм «Южный ветер».
— Это в Сербии?
— Да. Фильм собрал рекордную кассу за последние пятнадцать лет. Это такой триллер, драма про плохого парня, который был очень талантлив, но ситуация и его выбор привели к тому, что он начал воровать машины, а в итоге стал членом криминальной группировки.
— Ты, естественно, в главной роли?
— Да.
— И сам продюсируешь?
— Я сопродюсер.
— А зачем тебе это нужно?
— Когда ты продюсируешь, то являешься идейным творцом: ты просто выбираешь тему, которая тебе нравится. Ты выбираешь то, чем сам хочешь заниматься. А когда ты только актер, тебя приглашают в проект, и тут должно всё совпасть, чтобы в результате проект получился хороший. Ну а как продюсер я могу на всё это влиять с самого начала.
— Согласен. Это же не первый твой продюсерский опыт?
— Не первый. Однажды я был исполнительным продюсером, потом вышел «Балканский рубеж», где я тоже сопродюсер. После «Южного ветра» мы начинаем съемки фильма под названием «Отель „Белград“», где я тоже сопродюсер и буду сниматься в главной роли.
— Это продолжение сериала «Отель „Элеон“»?
— Да, только действие происходит в Белграде.
— У тебя недавно был грандиозный проект в России — многосерийный фильм про Муслима Магомаева.
— Да-да.
— Магомаев — легендарный певец, он до сих пор для многих остается кумиром. Как ты попал в этот фильм? И вообще, знал ли ты что-то о Магомаеве?
— Не знал ничего, так как я не рос в этой стране. Я услышал про Магомаева, уже когда пришел на кастинг. Я с ним познакомился…
— Не с ним, а с персонажем.
— Ну, с его творчеством. Я думаю, что такие люди, как Магомаев, бессмертны, с ними можно познакомиться через их творчество и спустя годы. Это новый человек в моей жизни, и это — обогащение моей жизни. Благодаря ему я погрузился в другой мир, в другую атмосферу. Хотя могу сказать, что 70-е годы в Советском Союзе не отличаются от 70-х в Югославии: это один и тот же дух, эстетика, тоже соцреализм.
— Интересно, что привлекло тебя в личности Магомаева прежде всего?
— То, что он всю жизнь оставался ребенком. У него, конечно, был великий дар. Внешне он был статным, даже немножко брутальным, а внутри оставался ребенком. Он был, мне кажется, достаточно закрытым, но если кому-то открывался, то становился очень мягким и светлым. Магомаев любил рисовать, но прежде всего в нем жила душа актера — это и есть то звено, которое нас связывает, через которое я мог его понять.
— А ты с общался с Тамарой Ильиничной Синявской, женой Магомаева, тоже великой певицей?
— Нет, не общался. Я получил письмо, то есть наша съемочная группа получила письмо, в котором Тамара Ильинична пожелала нам удачи в этом проекте.
— Какой факт из жизни Магомаева тебя особенно впечатлил?
— Наверное, тот факт, что, если бы не было «железного занавеса», он мог бы стать мировой звездой. Его приглашали во многие страны, он мог остаться в Париже, но Магомаев не отказался от своей страны и вернулся. Второй момент — это его решение не идти путем исключительно оперного певца, хотя он блистал на оперной сцене, а всерьез заниматься эстрадой. В то время это был нонсенс. Третий момент — это то, как он любил жизнь! Магомаев, кстати, много курил, но его голос оставался идеальным, потому что он пел всегда с душой.
— Магомаев ведь закончил свою карьеру в самом расцвете сил.
— Тоже, кстати, любопытный момент. Может быть, это связано с его личной жизнью? У них с Тамарой была такая сильная любовь, что, возможно, ему больше ничего уже и не было нужно. А может, он хотел, чтобы в памяти сохранился его уникальный голос, когда он звучал на всю мощь? Всё это загадка, которую хотелось разгадывать, но которую до конца я так и не разгадал.
— А кто играет Тамару?
— Ирина Антоненко, замечательная актриса. Она очень хорошо чувствует партнера.
— Ты начал сниматься в российском кино с легкой руки Никиты Михалкова, — он запомнил тебя в сербской картине, на фестивале Эмира Кустурицы, и позже позвал в «Солнечный удар»…
— Всё верно. Я снялся у Михалкова, потом были фильмы «Духless», «Без границ» — вот так и перехожу из одного российского проекта в другой. Посмотрим, куда это приведет, но сейчас мои желания и стремления связаны с тем, чтобы снять кино про общую историю Сербии и России, потому что, мне кажется, это не просто братские народы, а единый народ. Просто он, скажем так, «разошелся» тысячу лет назад — как одно дерево, где ветки растут в разные стороны.
— Ты про общность менталитета?
— Это и менталитет, и происхождение, и система ценностей. У меня в планах порядка пяти-семи проектов, которые касаются нашей общей истории. Например, один из этих проектов — про Николая Раевского. Доброволец, полковник, который погиб в Сербии в сербско-турецкой войне. Его жизнь и судьба вдохновили Льва Толстого: именно Раевский стал прототипом Вронского в «Анне Карениной». Сердце Раевского похоронено в Сербии, в монастыре Святого Романа (это полтора часа езды от Белграда). По его последней воле тело перевезли в Россию, а сердце оставили в Сербии. Сербская королева Наталья подарила его матери участок, где на месте гибели Раевского построена церковь… В общем, это будет любопытная история о том, что случилось с Раевским-Вронским после трагедии с Анной Карениной.
— Действительно, очень интересно… Скажи, духовная связь с родным братом, ставшим монахом, у тебя по-прежнему сильна?
— Она как была, так и остается достаточно сильной.
— Брат ушел от мирской жизни, потому что у него возникла какая-то неразрешимая ситуация?
— Нет, он не ушел из-за психологической травмы. Причина в другом. Что бы он ни делал, он чувствовал, что жизнь и время проходят сквозь пальцы, и полноту существования брат почувствовал только в православии.
— Став монахом?
— Став монахом, да.
— А тебя он пытался в свою веру обратить?
— Я православный, меня крестили еще ребенком, когда мне был год, по-моему. Брат не старался меня вовлечь, так как я в этом уже был, но он постарался дать мне глубину знаний. Человек должен постоянно внутренне расти. Духовный рост, как рост мышц — надо постоянно тренироваться. Сегодня мы это называем «работа над собой» — self-help. Если человек не хочет тренироваться, он всегда найдет какую-нибудь отговорку: сегодня я не выспался и так далее. А брат обогатил мою жизнь. Он дал мне прочитать беседу святого Серафима Саровского, и там написано о цели христианской жизни. Короткое такое интервью, которое объясняет, что от жизни надо получать прежде всего радость — но только через хорошие, добрые дела. Бог нас сотворил, чтобы радоваться. Грех — это путь, но если ты идешь по этой дороге, то теряешь радость… В христианской культуре есть такое понятие, как «пост». В чем он заключается? Это не то, чтобы ограничивать себя в пище. Такое ограничение — это только владение своими инстинктами. Важнее — контроль разума и ума над телом. Потом есть добродетельность, но не добродетельность безумная, а добродетельность