— Ну да серф, серб (смеется), солнце…
Кантемир БалаговОтшельник из Нальчика
Кантемир БАЛАГОВ — самый успешный кинорежиссер нового поколения. То, как мыслит 28-летний Балагов на экране, в своих фильмах, просто не умещается в рамки представлений о молодом человеке, который, по сути, только начинает свой путь в кино. У него очень зрелое художественное мышление, которое обычно приходит с опытом — и личностным, и профессиональным.
Первый фильм Балагова «Теснота» в 2017-м получил престижнейший приз Международной федерации кинопрессы ФИПРЕССИ на Каннском кинофестивале — в программе «Особый взгляд». Вскоре еще одна серьезная награда — приз за лучший дебют на «Кинотавре». И наконец — Гран-при фестиваля имени Андрея Тарковского «Зеркало».
Свою дебютную картину Кантемир снимал в родном Нальчике. В основе — драматичная история похищения людей с целью выкупа. Действие происходит в конце 90-х. Но в фильме совсем нет детективных мотивов. «Теснота» — это неторопливое психологическое повествование о времени и обстоятельствах, диктующих свои суровые законы. Повествование довольно жесткое, с документальной точностью и без прикрас воспроизводящее нравы и обстановку Кабардино-Балкарии тех лет.
Действие второго фильма — «Дылда» — Кантемир Балагов поместил в Ленинград 1945 года. Психологическая драма о том, как люди привыкают к мирной жизни. Эта картина тоже впервые была показана на Каннском кинофестивале, в мае 2019-го, и вновь в официальной программе «Особый взгляд». На этот раз Балагов получил сразу две награды: приз как лучший режиссер и премию ФИПРЕССИ.
…С Кантемиром мы встретились на сочинском «Кинотавре» два года назад — как раз после того, как его имя впервые громко прозвучало в Каннах. Мы беседуем на балконе моего номера в «Жемчужине» — с панорамным видом на город, вокруг покой и умиротворение. Тихим мягким голосом молодой режиссер рассказывает о своей удивительной судьбе.
— Кантемир, я знаю, что ты учился на экономиста. А у тебя была мотивация, какие-то четкие планы на этот счет?
— Это за меня родители решили. Они хотели, чтобы я зарабатывал себе на жизнь, чтобы не сидел у них на шее. Но у меня не было никакой особенной тяги к экономике.
— То есть ты был зависимым от воли родителей?
— Скорее я не был самостоятельным. Я просто искал себя и не мог найти, я не понимал, чего хочу от жизни. Родители говорили мне, мол, или ты сам сейчас определяешься, или идешь учиться на экономиста. Я хотел пойти на лингвиста — мне очень нравятся языки, особенно английский, но отец был против, потому что это не престижно, этим не заработаешь денег. Ну по крайней мере, на Кавказе это не престижно. Я ведь рос в Нальчике.
— Жесткие принципы?
— У отца семейный бизнес, мать была учительницей химии, а сейчас она завуч в школе. Мои родители в разводе.
— Отец, наверное, хотел, чтобы ты продолжил его бизнес.
— Одно с другим связано, папа и сейчас меня периодически зазывает, уже скорее в шутку, но я не хочу, это не мое. Как-то не сложились у меня отношения с деньгами.
— Но в той, прежней жизни у тебя явно сложилось со спортом. Судя по твоей атлетической фигуре.
— Это сейчас я такой — режиссура выматывает, если честно… Как и любой отец, мой тоже хотел, чтобы из меня вышел мужчина, и отправил меня на дзюдо. Я походил на занятия месяца два…
— И разочаровался?
— Я походил месяца два и понял, что мне это не надо. Занимался американским футболом, регби, мне был интересен контактный бой, но потом я подумал, что у меня нет отдачи какой-то внутренней, особого пристрастия, и в результате нашел себя в кино.
— А ты рос общительным?
— Нет, я был очень замкнутым. Я и сейчас очень замкнутый. Я себя чувствую некомфортно при большом скоплении людей, я не хожу на вечеринки. Я никогда не был душой компании. Мне комфортнее в тишине, я очень люблю тишину. На «Кинотавре» я ходил на конкурсные фильмы программы «Короткий метр». Были просто выдающиеся работы у ребят, но были и слишком перегруженные музыкой, будто режиссеры боятся тишины и просто фигачат эту музыку по поводу и без.
— Ты говоришь, что любишь тишину. А визуально это что — природа или замкнутое пространство? Или неважно где, главное — быть наедине с собой?
— Да, наедине с самим собой. Я люблю читать, при этом я с трудом берусь за новую книгу. Не знаю почему, наверное, потому что я ленивый человек. Я борюсь со своей ленью, но, если честно, не знаю, как с ней бороться.
— Ну, насчет лени это явно кокетство, Кантемир.
— Нет, я реально очень ленивый человек, я себя заставляю. Просто мне кажется, что создание какого-то произведения — это в первую очередь диалог с самим собой. И для этого надо или что-то пережить, или сконцентрироваться на своем внутреннем ощущении. А если ты просто будешь растрачивать себя на какие-то ненужные вещи, ничего не выйдет.
— Это сейчас ты так рассуждаешь. А в детстве?
— В детстве я просто чувствовал, где мне хорошо, а где нет. У меня был большой круг друзей, с которыми мне было комфортно. Мне нравилось сидеть где-то в спокойной обстановке, играть или что-то смотреть.
— Ты сказал, что режиссура выматывает.
— Да, да. Режиссура — это тоже своего рода вид спорта. А в детстве, кстати, я был ребенком упитанным.
— Скажи, что же все-таки случилось: ты учился на экономиста — отец был счастлив…
— Отец не был счастлив, потому что он знал, что я плачу за свои экзамены: я откладывал карманные деньги и проплачивал зачеты и прочее. И я попросил дать мне время, чтобы определиться, чего я хочу в жизни. И почему-то подумал, что найду себя в фотографии. Отец купил мне «зеркалку», там была функция видеозаписи. И я просто начал снимать людей. И уже тогда мне был интересен только человек, меня пейзаж в меньшей степени интересовал. Потом мы на этот фотоаппарат стали с ребятами в Нальчике снимать сериал про круговорот насилия, но он очень плохо сделан — и технически, и актерски.
— Это всё происходило интуитивно?
— Абсолютно! Я какие-то уроки смотрел о том, как не нарушать ось, чисто технические какие-то вещи. На тот момент я снял уже серий десять, они шли по пять-семь, ну максимум по десять минут. Я их выкладывал на ютуб. А затем я понял, что хочу большего. Мой друг посоветовал мне обратиться к Александру Николаевичу Сокурову, у которого в Нальчике была мастерская. Я вообще ничего не знал о нем, поэтому в первую очередь погуглил и выяснил, что это очень крутой режиссер. Я отправил ему сценарий одной серии, и он предложил мне встретиться. Мы встретились, и он сказал, что сразу примет меня на третий курс.
— Ничего себе!
— Во-первых, то, что Александр Николаевич открыл в Нальчике мастерскую, — это само по себе уже чудо. И то, что он мне предложил встретиться и поступить, — это уникальное везение на самом деле. Сейчас мне просто везет. Но скоро будет черная полоса, я уверен.
— О чем ты?
— Мне так кажется, это закон природы.
— И как ты готовишься к этой черной полосе?
— Никак. Я думаю, что комфортные условия чреваты для режиссера. Черная полоса — она просто необходима, мне так кажется. Так что посмотрим. Не знаю, что будет дальше. Но мастерская Сокурова — это большая школа жизни, не только режиссуры. Александр Николаевич научил нас сознанию, сознанию гражданина, личности, он сделал из нас людей, потому что он проповедует гуманизм, проповедует любовь к литературе. Хороший автор — он всегда сочувствует своим героям, он их оправдывает, поэтому Сокуров учил нас, что надо любить своих героев и оправдывать их. Если вы стоите выше их и по отношению к ним чувствуете высокомерие, то тогда лучше не делать фильм. И конечно, отсутствие насилия в картинах… Он очень серьезно к этому относится. Потому что смакование насилия, насилие ради насилия — это… Это очень врезается в память, есть опасность, что для зрителя вот это насилие войдет в привычку. Получается, что это воспитание насилием. От таких ошибок Сокуров хотел нас предостеречь.
— Какие важные и точные советы Мастера… Ты поступил к Сокурову сразу на третий курс, мало что зная о профессии режиссера. А на курсе все уже были с определенным опытом, — все-таки два года под крылом Сокурова. Ты чувствовал этот дисбаланс? Психологически был готов к тому, что однокурсники могут воспринимать тебя как такого выскочку, который ворвался в уже сложившийся коллектив?
— Ну, психологически, наверное, была какая-то конкуренция. Хотя ребята в мастерской всегда говорят, что мы семья и между нами конкуренции нет. Но все мы понимаем, что в любом творческом коллективе без этого никак. Ребята меня приняли радушно, никаких конфликтов не было, я комфортно себя чувствовал. Правда, я понимал, что по уровню культуры отставал от них, — до мастерской я особо не любил книги, занимался другими вещами, о чем отчасти жалею.
— Что ты подразумеваешь под «другими вещами»?
— Я увлекался тем, чем бы я не посоветовал увлекаться своему сыну. Я буду оберегать его от этого. Когда он у меня появится, конечно. На самом деле у меня отношение к детям своеобразное. Мне кажется, что мир еще не готов к детям, и я не хочу детей.
— ?!
— У Андрея Платонова есть одна очень хорошая вещь, когда мать на могиле своего сына говорит: «Я понимаю, что я родила тебя из-за своего эгоизма, и я понимаю сейчас, что мир еще не готов к детям». И мне очень близка эта мысль. Может, со временем это изменится.
— Что ты вообще думаешь о семейной жизни?
— Я не вижу себя в семейной жизни. Я такую профессию выбрал, что семейная жизнь, мне кажется, не идет вместе с этой профессией. Так что я не стремлюсь к большой семье.
— То есть ты такой отшельник.
— Наверное, можно и так сказать. Но я действительно считаю, что мир — это не самое лучшее место для детей. Может быть, это чересчур максималистски звучит.