Несколько раз Хенрику посчастливилось: они вместе уходили с курсов. Правда, она ездит домой на автобусе, так что вместе они могут идти только до автобусной остановки. При этом Хенрик ведет свой мопед рядом. Она, судя по всему, ничего не имеет против его общества, болтает об уроках и преподавателях и спрашивает Хенрика, зачем он поступил на курсы. А Хенрик не знает, что ей отвечать, ему неохота выкладывать свои планы относительно психологии и социологии, и он бормочет что-то неопределенное, мол, думает учиться дальше.
— А что ты раньше делал? — спрашивает она, и Хенрик отвечает, что был маляром.
— Маляром, — повторяет она, — совершенно не представляю тебя маляром. Ну и как, ничего?
— Да ну, — говорит Хенрик, — скучища жуткая.
— Представляю, — говорит она.
Хенрик каждый день старается подгадать, чтобы после уроков вывести свой мопед как раз в ту минуту, когда она появляется в дверях, но чаще всего она выходит вместе с другими, и тогда он, не подавая виду, садится и уезжает. Но иногда ему везет, она выходит одна, и тогда он тащит рядом с собой мопед и провожает ее до автобусной остановки, а потом еще стоит болтает с ней, пока не подойдет автобус. Однажды, когда они вот так стоят и ждут автобуса, она вдруг говорит, поглядев на него:
— Напрасно ты так из-за всего переживаешь.
— Из-за чего переживаю? — Хенрик в растерянности, он не понимает, куда она клонит.
— Да вообще из-за всего, — отвечает она, — мы иногда над тобой смеемся, так это же в шутку.
Хенрик краснеет и говорит, что он и сам это знает, что ж он, шуток не понимает, что ли, неужели она думает, он обижается, да ему первому бывает смешно. Но тут подъезжает автобус и она бросает ему «пока», вскакивает на подножку и больше уже не оборачивается — могла бы помахать рукой, или послать воздушный поцелуй, или что там еще в таких случаях делают, но нет, она просто проходит и садится на свободное место, потеряв к Хенрику всякий интерес.
Ему немножко неприятно, что она ему сказала такую вещь, но, с другой стороны, это, пожалуй, доказывает, что она не совсем к нему равнодушна. Он без конца думает о ее словах по дороге домой, вызывает в памяти все оттенки ее интонации и все время истолковывает их на разные лады. Не зря же она об этом заговорила, такие вещи не говорят просто так, без всякого определенного смысла. Вот бы встретить ее не на курсах, а где-нибудь еще, но только он понятия не имеет, как это можно устроить. Если б он знал, где она живет, он мог бы, к примеру, поехать туда на своем мопеде и столкнуться с ней как будто случайно. Хенрику очень нравится эта идея, здорово бы было, но он же не знает, где она живет, он вообще ровным счетом ничего о ней не знает, кроме того, что она, как и он, учится на курсах.
Но одно Хенрик теперь твердо решил: впредь он будет заниматься старательней, чтобы всегда знать урок и не выступать больше в роли шута. Поэтому, едва переступив порог своей квартиры, он с места в карьер заваривает чай и идет с чайником к себе в комнату, намереваясь немедленно засесть за уроки на завтрашний день. Но толку получается мало, он все время возвращается к мыслям о Сусанне, а немного погодя он уже сидит и рисует голых девиц, голых девиц всевозможного вида и во всевозможных позах, а потом сжигает эти картинки, чтобы они не попали на глаза родителям. Мать с отцом пришли бы в ужас, увидев, какие он делает рисунки, папаша небось подумал бы, что Хенрик просто псих, сам он, конечно, никогда не рисовал голых девиц. Хенрик вообще не может себе представить, чтобы его отец интересовался чем-нибудь таким, у него, наверно, в жизни не было других интересов, кроме его жалкой лавчонки да еще телевизора. Во всяком случае, голых девиц он уж точно не рисовал.
Хенрик не в состоянии собрать разбегающиеся мысли, они скачут с одного на другое, пожалуй, он заведет пока пластинку, чтобы успокоиться и сосредоточиться, но только одну, а потом он будет заниматься. И он ставит пластинку, а сам ложится на спину и слушает музыку, не слыша ее, а когда пластинка кончается, он обнаруживает, что на часах без десяти четыре, глупо садиться за работу без десяти, ладно уж, можно подождать, пока будет ровно четыре, — и Хенрик снова принимается рисовать голых девиц. Время течет у него сквозь пальцы, уже вечер, а он всего-то успел решить две задачки, не так много, если учесть, что, кроме математики, у него еще на завтра немецкий, английский и история. Да, но он все равно сидит и думает о посторонних вещах, лучше устроить пока перерыв, и, хотя он знает, что не должен этого делать, он отправляется к Енсу и Гитте, ненадолго, побудет минутку и уйдет.
В компании Енса и Гитте появился новый рабочий, он наборщик и совсем не похож на Хенрика. Он умеет беседовать на любые темы, вставляя те же красивые и редкие слова, какими пользуются Енс и Гитте и их друзья, ведь эти слова хорошо знакомы ему по работе. Наборщик то и дело атакует студентов, без всякого стеснения высказывая им, что он о них думает, а они, как ни странно, ничуть не в обиде и вроде бы даже рады, когда он над ними издевается. У Хенрика он вызывает раздражение: до того самодовольный, что слушать противно, — и Хенрик вскоре потихоньку сбегает, все равно он здесь никому не нужен.
Раскрытые книги лежат у него на письменном столе, он зевает, хочется спать, но нет, он себе спуску не даст, раз нужно, значит, нужно, все дело в том, чтобы взять себя в руки. И он садится за стол и принимается за следующую задачу с твердой решимостью не ложиться до тех пор, пока не приготовит домашние задания, даже если для этого придется просидеть всю ночь.
13
Разумеется, торговля не может все время идти столь же успешно, как в день открытия, на это лавочник и не рассчитывал. После того как первое любопытство улеглось, приток покупателей заметно уменьшается, лавочнику и его жене уже не приходится работать без перерывов, у них есть время передохнуть. Что ж тут странного, так и должно быть, в конце-то концов не могут же они угощать покупателей бесплатным кофе каждый божий день.
Но лавочник по-прежнему в бодром настроении. Что ни говори, а по сравнению с тем, что было до ремонта, сделан большой шаг вперед, сейчас редко когда бывает, чтобы в магазине не было ни единого покупателя. Не то что раньше, когда большую часть дня лавочник проводил в одиночестве, предаваясь унылым размышлениям; нет, теперь дело сдвинулось с мертвой точки, во всяком случае, вечером, когда лавочник подсчитывает выручку, это подтверждается с полной определенностью. Еще совсем недавно тот момент, когда он садился подсчитывать дневную выручку, был для него самым мучительным за весь день, теперь же он ждет его даже с радостью, но на всякий случай каждый раз нарочно занижает в уме ожидаемую сумму, так что реальный итог неизменно оказывается для него приятным сюрпризом.
— Подумать только, — говорит он, — неужели мы продали на такую сумму, а мне показалось, сегодня у нас было довольно-таки тихо.
В лавке по-прежнему играет музыка, но репертуар несколько расширился. Пленки хватает всего на час, и, пока у лавочника была только одна пленка, ему приходилось слушать одни и те же мелодии по многу раз в день, так что под конец его уже тошнило от них. Если по восемь раз на дню слушать «Старую мельницу», «О тебе мечтаю я» и «Панталончики любимые мои», поневоле приестся и осточертеет. Особенно песня про панталончики стала раздражать лавочника: этот бодряк, что ее поет, очень уж рад и доволен собой, он то и дело перемежает пение развеселым «ха-ха», которое лавочнику действует на нервы. Когда-то это была его любимая мелодия, он даже просил Ельберга передать ее по радио, а теперь она внушает ему отвращение своей непроходимой глупостью, и, чтобы внести какое-то разнообразие, он приобретает еще две пленки. Но всех пленок хватает только часа на три, и лавочник вынужден по крайней мере дважды в течение дня слушать этот идиотский хохот, иначе он рискует разориться на магнитофонных пленках.
Фру Могенсен по-прежнему приходит в магазин каждый день, хотя в этом нет особой нужды. В обычные дни покупателей не настолько много, чтобы лавочник не управился с ними один, но ей уж очень не хочется возвращаться к своей роли никому не нужной домашней хозяйки, а лавочнику приятно, что она приходит ему помогать — теперь, когда все изменилось к лучшему. Вдвоем хорошо, легче работать и есть с кем поговорить, обсудить дела.
Лавочник ввел еще одно новшество — так называемую «недельную распродажу товаров»: каждую неделю он продает отдельные товары по особо дешевой цене, фактически ничего на них не зарабатывая, просто для того, чтобы приманить покупателей, — «приманные» товары, так их и называют. И фру Могенсен принадлежит решающее слово, когда выбираются «приманные» товары на следующую неделю. Она лучше знает, чем можно соблазнить хозяек, и лавочник охотно руководствуется ее компетентными указаниями.
Все-таки это прекрасно, когда муж с женой сообща занимаются своим заведением, лавочник Могенсен и его жена довольны жизнью и считают, что им очень повезло: у них есть дело, которое их объединяет. Они сидят вместе в задней комнатушке, едят свои бутерброды, а лавочник пьет зеленый лимонад, к которому он за последнее время пристрастился, и, хотя в лавку время от времени заглядывают покупатели, которых они по очереди выходят обслужить, они наслаждаются совместной трапезой, это самые приятные минуты за весь день. Они разговаривают друг с другом о магазине, они полны радужных надежд и строят планы на будущее. Вот бы им вместе съездить куда-нибудь отдохнуть; когда дела поправятся и пойдут на лад, можно на две-три недели закрыть магазин и уехать. Ни один из них никогда не путешествовал — не было возможности, в первую голову заботились не о себе, а о магазине, но еще не поздно, надо только подумать, как это лучше организовать. Конечно, если бы Хенрик согласился поработать в лавке неделю-другую… но бог с ним, с Хенриком, его не переделаешь; когда торговля как следует наладится, они вполне могут себе позволить закрыть магазин как-нибуд