Много лет тому назад жил да был лавочник, которого угораздило что-то такое изобрести — и это его погубило. Он продал магазинчик и вложил все деньги в свое изобретение, но ничего путного не получилось, и он потерял все, что имел. Да, вот так оно и бывает. А теперь его преемник сидит в задней комнате магазинчика и слушает передачу «Позвоните на радио», в которой для него исполняют «Панталончики любимые мои». Он ляпнул во всеуслышание, что аметист — это цветок, и не может себе простить, что на него нашло затмение и он сморозил такую чепуху, ведь в самом-то деле он прекрасно знает, что такое аметист. И не оттого он злится, что ему не досталась эта пластинка, у него все равно нет проигрывателя, но передачу слушало множество людей, а он так постыдно сел в лужу. Кому же приятно публично сесть в лужу, лавочник злится и сам не рад, что позвонил на радио.
У нашего лавочника и так-то неприятностей выше головы, времена стоят тяжелые, причем уже давно, а тут еще месяца два назад недалеко от его лавки открылся огромный супермаркет, и это уже сказалось на его торговле. Она с каждой неделей сокращается, и, если не произойдет решающих изменений, недалек тот день, когда он будет вынужден закрыть свой магазин. Ведь это же безобразие, власти должны бы вступиться за мелких предпринимателей, быть может, запретить строить магазины размерами больше определенного стандарта или еще что-то сделать, им виднее. Не то чтобы лавочник Могенсен был сторонником государственного вмешательства в торговые дела, напротив того, он либерал и сторонник свободного предпринимательства, но должен же быть какой-то предел, и подобно тому, как есть закон, устанавливающий часы работы магазинов, чтобы никто не торговал в любое время суток, отбивая доходы у других торговцев, можно было бы принять закон, предусматривающий ограничения для супермаркетов, полагает лавочник. Он, конечно, либерал, но отнюдь не анархист.
В магазин входит покупатель, лавочник знает его, это один из его должников, ради приличия он время от времени заглядывает и покупает какую-нибудь мелочишку. А сам между тем потихоньку ходит в новый магазин, лавочник однажды поймал его с поличным, когда тот тащил продукты в большой полиэтиленовой сумке с фирменным знаком супермаркета. Он явно чувствовал себя неудобно, глупо улыбался и плел какой-то вздор, что, мол, хотел только посмотреть, чем они там торгуют.
— Вы и покупки сделали солидные, — заметил тогда в ответ лавочник.
Покупки? Ну, раз уж он туда зашел, так решил заодно и купить, что нужно. Но это просто так, в порядке исключения, а вообще ноги его больше там не будет, Могенсену опасаться нечего, он его лавку ни на что не променяет.
Покупатель виновато оправдывался, но не может же Могенсен запретить ему покупать продукты в новом магазине, хоть этот человек и задолжал ему деньги. Лавочник знает, большинство остальных его покупателей тоже ходят теперь в супермаркет, а к нему забегают, если очень торопятся или если забыли там что-нибудь купить, однако все они упорно делают вид, будто побывали в новом магазине всего разок, просто из любопытства. Да что там говорить, никому не запрещается покупать продукты в супермаркете, хоть лавочнику иной раз ужасно хочется, чтобы был наложен такой запрет.
Покупатель, оказывается, слышал по радио, как лавочник говорил с Ельбергом, потому он, должно быть, и явился.
— Я только удивляюсь, как это вы не знаете, что такое аметист, — говорит он.
— Да знаю я прекрасно, — возражает лавочник.
— А почему же вы неправильно ответили?
— Просто ум за разум зашел. Разговариваешь, а в голове все время вертится, что твой голос звучит сейчас по радио, и от этого совсем перестаешь соображать.
— И правда, наверно, чудно вот так говорить по радио, — соглашается покупатель, — а этот Ельберг, он, по-моему, симпатичный человек.
— Очень симпатичный.
Покупатель берет две бутылки пива, пустые бутылки он не прихватил, но обещает их занести. Лавочнику остается надеяться, что он не сдаст их по забывчивости в супермаркет, где платят по десять эре за штуку.
Не успел покупатель выйти, как входят двое новых, потом третий, и вот уже в лавке скопилось целых шесть покупателей. Все они слышали, как Могенсен говорил по радио — ну до чего же интересно!
— Нет, в самом деле, все-таки удивительно — чтобы по радио выступал Могенсен, у которого ты каждый день покупаешь продукты, — говорит один.
Остальные согласно поддакивают, в их жизни произошло нечто необычное, нечто, выходящее за рамки скучной обыденности. Вечером можно, сидя в кругу друзей и знакомых, сказать:
— Слыхали сегодня утром по радио, как там один не мог ответить, что такое аметист? Так это наш лавочник, я каждый день у него покупаю. Между прочим, симпатяга, каких поискать.
Нежданно-негаданно лавка ожила, дверной колокольчик то и дело звякает, покупатели входят и выходят. Все они в восторге от выступления Могенсена по радио, хоть он и запутался, отвечая на вопрос Ельберга. Это да, это вам не какой-нибудь супермаркет, вы когда-нибудь слыхали, чтобы супермаркет выступал по радио, вот то-то и оно! Давно уже торговля не шла так бойко, лавочник чувствует проблески оптимизма, быть может, все еще пойдет на лад, главное — не падать духом, проявить выдержку. Он просто испытывает временные трудности, в один прекрасный день наступит перелом и дела опять пойдут в гору, надо только, чтобы хватило сил и терпения выстоять в трудные времена.
Но уже через час-другой все входит в обычную колею. Мимолетная слава иссякла так же быстро, как и родилась, магазин пустеет, и хозяин может снова удалиться к себе в комнатушку.
Могенсен садится перекусить и берет к бутербродам бутылку пива. Он чувствует угрызения совести, пиво для него роскошь, хотя ему оно обходится дешевле продажной магазинной цены. Раньше он никогда себе этого не позволял, а в последнее время что-то распустился. Лавочник всю жизнь был бережлив, еще совсем юным продавцом он начал копить деньги, не в пример другим не тратил их на развлечения и выпивку, а откладывал, рассчитывая со временем открыть собственную торговлю. Он и девушку выбрал себе в жены такую же, как он сам, она тоже имела сбережения, и вместе у них набралось достаточно денег, чтобы купить этот магазин. В первые годы они вместе работали не разгибая спины и почти ничего не тратили на себя. Вся выручка шла исключительно на расширение и усовершенствование магазина, собственное благополучие откладывалось на будущее, когда-нибудь они пожнут плоды своих трудов.
Потом родился Хенрик, жена перестала работать в лавке, и он нанял себе в помощь одного продавца. То была прекрасная пора, пора успехов и радужных перспектив. Они смогли переехать в новую, более просторную квартиру, они приобрели машину, как другие люди, они купили себе дачный домик на северном побережье Зеландии.
А теперь вот лавочник испытывает угрызения совести из-за того лишь, что берет к бутербродам бутылку пива. Продавца он давно уже не держит, ему это больше не по карману, да и дел не столько, чтобы нужен был помощник, он и один вполне управляется. Только по пятницам и субботам, когда больше всего покупателей, приходит жена и они вместе хлопочут в лавке, почти как в те давние времена, когда они еще только начинали и были полны оптимизма. Но теперь у них нет больше оптимизма, теперь они больше не верят в успех, им не до успеха — хуже бы не стало! Пока магазин, при надлежащей экономии, еще может их прокормить, но что будет завтра — неизвестно, и по ночам лавочник лежит без сна, мысли о будущем не дают ему покоя.
Звякнул дверной колокольчик, Могенсен торопится выйти. Это дама, она пришла за пекарным порошком, и лавочник понимает: она просто забыла его купить, когда была в супермаркете, но он делает вид, что рад покупательнице и ее покупке.
— Что, пирожок решили испечь? — спрашивает он.
— Да, знаете, — говорит дама, — так вдруг захотелось испечь песочный торт.
— Я вас понимаю, — кивает лавочник, — что может быть вкуснее домашних пирогов. — Он умеет разговаривать с людьми, и они его любят, считают, что их лавочник славный человек. Но в наши дни мало быть славным человеком, чтобы держать магазин и не прогореть.
2
Когда работа причиняет человеку столько огорчений и беспокойств, ему бы хоть вечером нужно как следует отдохнуть, но по возвращении домой лавочника ждут новые огорчения. С Хенриком просто беда, у Хенрика трудный возраст, да у него всю жизнь был трудный возраст. Он сам не знает, чего хочет, вечно он кислый, недовольный, ничем на него не угодишь. Взять хоть мастерскую, куда отец устроил его учеником. До этого он несколько мест перепробовал, и все ему были не по вкусу, а теперь поступил учеником к маляру — и опять уже нос воротит, хотя всего-то проработал там месяца два.
— Черт дери, — бурчит он за столом, — такая скучища. Без конца одно и то же, одно и то же, да еще вывозишься весь в этой пакости, не могу я больше, до того опротивело.
— Нечего чертыхаться, — сердится лавочник, — и выводы делать пока рановато. Работаешь без году неделя — и хочешь, чтоб дали интересную работу!
— Да нет у них там интересной работы, подмастерья в один голос твердят: хуже ихней профессии вообще не бывает. Если б, говорят, заново выбирать, кем угодно бы стали, только не малярами.
— Какую-то профессию надо же иметь! — возражает лавочник.
— Да, но на черта мне сдалось малярное дело! — упирается Хенрик.
Лавочник не отвечает, он уже столько раз устраивал Хенрика на работу, но нет, все не по нем. «Скучища жуткая», — заявляет парень, проработав недели две.
Когда-то лавочник мечтал, чтобы Хенрик после девятого класса пошел в гимназию, окончил ее, а потом получил высшее образование. Не потому, что он питает особое почтение к интеллигенции, а уж студентов он вообще не выносит, но ведь хорошие должности достаются только людям образованным, которые действительно чему-то научились и поэтому в состоянии руководить и управлять другими людьми, теми, кому не пришлось получить образования. Но Хенрик учился неважно, говорил, что школа ему опротивела, все это одна сплошная мура, и лавочник вынужден был признать, что у его сына практически нет шансов поступить в гимназию. Тогда он решил, что на худой конец можно удовольствоваться и реальным отделением средней школы, аттестат об окончании реального отделения тоже совсем неплохая вещь, лавочник не возражал бы сам иметь такой аттестат, жаль, что для него это было недостижимо. В четырнадцать лет родители забрали его из школы и отдали в учение к провинциальному торговцу, на которого он работал бесплатно, за жилье и кормежку, да и научиться он мало чему мог, потому что был попросту мальчиком на побегушках. Но к труду он приучился, и это ему было только на пользу, а уж бросить ученье ему бы и в голову никогда не пришло, хотя у него-то были для этого основания.