— Я что-то раньше вас не замечал, — говорит слепой.
Фру Могенсен вынуждена признаться, что она в основном приходит играть.
— Что же вы хотите выиграть? — спрашивает слепой, и она затрудняется ему ответить.
— Вы же знаете, что здесь ничего нельзя выиграть, — говорит слепой, — но вы, вероятно, все равно мечтаете чудом разбогатеть, да?
— Может, и так, — соглашается фру Могенсен, — мы, наверно, все не прочь разбогатеть.
— Так уж и все? — улыбается слепой.
Он протягивает руку и легко прикасается к ней, фру Могенсен почему-то становится не по себе, и она беспокойно ерзает.
— Вы не пугайтесь, — говорит слепой, — для меня это способ знакомиться с людьми, мне же хочется знать, как вы выглядите. Вы красивая?
— Красивая? — смеется фру Могенсен. — Думаю, что в этом меня трудно обвинить.
— А голос у вас красивый, — говорит слепой, — наверно, вы и сама красивая.
— Ну красивая так красивая, — говорит фру Могенсен, пусть будет так, она не возражает.
— А какого цвета у вас глаза? — спрашивает слепой. — Голубые?
— Да, — отвечает фру Могенсен.
— Так я и знал, — говорит слепой. — А волосы у вас светлые или темные?
— Да так, средние, — говорит фру Могенсен.
Слепой кивает с довольной улыбкой, а фру Могенсен в растерянности: что он за человек, может, просто одинокий мужчина, пользующийся своей слепотой для того, чтобы говорить и делать вещи, которые непозволительны для других? Но он так располагает к доверию, она совсем не чувствует страха перед ним. И когда слепой поднимается с места, она тоже встает и решает уйти, у нее вдруг пропала охота играть.
Они вместе спускаются по лестнице, и он берет ее под руку и просит перевести его через улицу.
— Вам в какую сторону? — интересуется слепой, и, когда она объясняет, куда ей надо, он спрашивает, не пройти ли им вместе через сквер.
Невдалеке от кафетерия есть скверик с прудом, и фру Могенсен со своим слепым спутником заходят туда. Он по-прежнему держит ее под руку, и она его ведет, хотя надобности в этом наверняка нет: слепой прекрасно знает этот сквер и, безусловно, нашел бы дорогу без всякой помощи с ее стороны.
— Я почти всегда хожу этим путем, — рассказывает он, — а летом люблю посидеть на скамейке у пруда. Мне очень нравится беседовать с людьми, да только многие боятся меня, потому что я слепой. Но вы ведь меня не боитесь?
— Чего же мне вас бояться? — говорит фру Могенсен.
Пройдя через сквер, они расстаются и идут каждый в свою сторону, но на следующий день они опять встречаются за столиком в кафетерии, и так повторяется каждый день. Фру Могенсен приносит ему кофе, и они сидят разговаривают, а потом идут вместе через сквер. Ничего особенного в этом нет, с другими случаются вещи позначительней, но для фру Могенсен и это немало, ее жизнь словно вновь наполнилась каким-то содержанием, и она замечает, что каждый день заранее радуется встрече со слепым, радуется, пожалуй, даже сверх меры.
14
Хенрик довольно редко бывает у Енса и Гитте, но однажды он сталкивается с ними на лестнице, и они его останавливают и принимаются расспрашивать, что́ это его совсем не видно, а Хенрик бормочет в ответ, что некогда, уроки и все такое.
— Ах ты, зубрила, — смеется Енс, и у Хенрика опять неприятное ощущение, что его, как всегда, поддразнивают. Он бурчит, что не только же учеба, мало ли чем он еще занимается, нет у него, что ли, других интересов, и напрасно они думают, что он такой примерный, одни уроки в голове.
— В субботу на следующей неделе у нас вечеринка, — говорит Гитте, — будем справлять день рождения Енса, придешь?
Хенрик придет с большим удовольствием, но старается не показать, как он рад, что его пригласили, и отвечает, что, скорей всего, да, — насколько он помнит, этот вечер у него пока не занят.
— Мы решили устроить складчину, — продолжает Гитте, — каждый чего-нибудь с собой приносит, в общем, что сможешь, то и прихвати.
Хенрик догадывается, что речь идет о спиртном, и говорит, что ладно, он чего-нибудь прихватит.
— Если хочешь, можешь из друзей кого-нибудь позвать, — говорит Енс, — вход для всех свободный, без приглашений.
Хенрику некого позвать с собой к Енсу и Гитте, но вечером, когда он лежит в постели, он вдруг вспоминает о Сусанне. Хенрик часто провожает ее на автобусную остановку, до большего у них дело не дошло, хотя у него и зреют дерзкие планы, например предложить ей сходить вместе в кино или еще что-нибудь в этом роде. А что если спросить Сусанну, не хочет ли она пойти с ним на вечеринку, это же как раз отличный предлог, — эта мысль повергает его в такое волнение, что он не может уснуть, раздумывая над тем, в какой форме делают девушкам подобные предложения.
Подумаешь, какая сложная проблема — спросить девушку, не хочет ли она пойти на вечеринку, но для Хенрика такие вещи действительно проблема. Дни идут, а он все никак не отважится пригласить Сусанну, хотя на каждом уроке решает, что уж на следующей перемене — обязательно, и разрабатывает подробный план действий. Он настолько поглощен своими мыслями, что отвечает еще бестолковей обычного, будто сам себя старается превзойти в привычной роли шута, и это окончательно лишает его уверенности в себе. Он утрачивает с таким трудом обретенную решимость, и у него пропадает всякое настроение спрашивать о чем-либо Сусанну. По своему обыкновению он проводит перемены, стоя возле одной из групп и делая вид, будто живо интересуется темой разговора, а Сусанна переходит от группы к группе и встревает во все дискуссии, иногда и Хенрику что-нибудь скажет, но вскользь, мимоходом, и это застигает его врасплох, а пока он успеет собраться с мыслями, она уже устремляется к следующей группе. Ничто ему не мешает просто-напросто обратиться к ней и спросить, нет ли у нее желания пойти с ним в субботу на вечеринку, разве это дурно или стыдно — спросить девушку, не хочет ли она пойти на вечеринку, может, она даже обрадуется, ну а в худшем случае поблагодарит и откажется. Однако Хенрик для таких вещей совершенно не приспособлен, и дни бегут, а он все не находит случая ее спросить.
Но вот однажды ему повезло, они вместе идут с курсов, и он говорит себе: теперь или никогда. Он чувствует, что это последняя возможность, и если он ею не воспользуется, то так и не пригласит Сусанну. Но она все время о чем-то болтает, и он в затруднении, как приступить к делу, а когда она на секунду умолкает, заготовленная фраза вдруг вылетает у Хенрика из головы, и только когда они уже стоят на остановке и в конце улицы показался автобус, он отчаянно бросается головой в омут.
— Ты не хочешь в субботу пойти на вечеринку? — произносит он, чувствуя, как краска заливает лицо.
— На вечеринку? — переспрашивает она. — А куда?
— К одним моим друзьям, — говорит Хенрик. — Они живут в квартире над нами.
— Не знаю, может быть, — только и успевает она сказать, тут подъезжает автобус, и она исчезает, а бедный Хенрик стоит и теряется в догадках, как понимать ее ответ. Весь остаток дня он раздумывает над тем, что означает ее «может быть». Надо ли это понимать так, что она не знает, сможет ли пойти, хотя ей и хочется, или это следует понимать в том смысле, что она не уверена, хочется ли ей идти на вечеринку с Хенриком? Он поворачивает ее слова и так и этак, но до смысла докопаться не в состоянии. Ну да ладно, он ей сказал, а дальше как хочет, теперь дело за ней. Должна же она ответить определенно, пойдет она или нет, во всяком случае, он со своей стороны сделал, что мог, и ему ничего не остается, кроме как ждать ее ответа.
Но ни завтра, ни послезавтра она в разговоре ни разу не вспоминает о его приглашении, и Хенрик злится на себя, что дотянул тогда до последнего, дождался, пока подошел автобус, и в результате не успел сразу получить от нее вразумительный ответ. А теперь вот начинай все сначала, причем на этот раз еще труднее спрашивать, потому что ее молчание может означать, что ей неохота, и получится, что он навязывается и только зря перед ней унижается. Он более всего склонен вообще махнуть на это рукой, но в то же время ему жалко расставаться с надеждой привести с собой на вечеринку Сусанну, и ночью он опять не спит, лежит и мысленно репетирует, как он самым естественным тоном задаст ей еще раз тот же вопрос. Но днем все выглядит по-иному и у него ничего не выходит. В пятницу, накануне вечеринки, он все еще не знает, пойдет она или нет, но на перемене перед самым последним уроком она вдруг сама к нему обращается:
— Ты что-то говорил насчет вечеринки.
— Вечеринки? — повторяет Хенрик, будто он уж и забыл об этом. — Ах да, верно, ну как, пойдешь?
— Не знаю, может быть, — говорит она, — а где это будет?
Хенрик дает ей адрес. Вообще-то надо бы ей предложить встретиться сначала у него, но нет, на это у него прыти не хватает.
— Ну так что, придешь? — спрашивает он снова.
— Думаю, что да, — отвечает она.
Ответ по-прежнему не очень определенный, но Хенрик уверен, что она придет, а иначе зачем бы ей самой заговаривать об этом и выяснять адрес? Конечно, придет, она согласна пойти с ним на вечеринку, и Хенрик не помнит себя от радости, на последнем уроке его не узнать, он поднимает руку и отвечает не хуже других, и при всем желании невозможно найти повод, чтобы над ним посмеяться. Когда человек невезучий, как Хенрик, ему не так уж много нужно, чтобы преобразиться до неузнаваемости, вполне достаточно, чтобы девушка согласилась пойти с ним на вечеринку. И Хенрик одним махом покончил с ролью классного шута, он проникся удивительной, совершенно непривычной для него верой в собственные силы и знает, что отныне все станет по-другому. Впервые в жизни он чувствует себя на высоте положения.
В субботу родители уезжают на дачу, и квартира остается в его полном распоряжении. Он купил пива, чтобы взять его с собой, а в кладовке он находит бутылку портвейна, которую решает заначить в надежде, что отец забыл о ее существовании. Там же стоит бутылка виски, он приноси