к забочусь о чести Нади, хотя могла и махнуть на это рукой, разрешив Мише самому распоряжаться имуществом его друга. Не лезть ни в какие разборки, а попытаться ещё раз слиться с общественностью и серой массой.
Просто… мне вроде как не позволяет совесть оставить это всё, как есть.
Ночью мне опять пришло сообщение с неизвестного номера. На этот раз там было три фотографии, которые я не видела до этого. Я знаю, кто их шлёт, и ничего не могу с этим сделать.
Интересно, эта глава в моей жизни когда-нибудь кончится? Я могла бы опять сказать об этом отцу… но… не хочу всю жизнь прожить под тотальным контролем.
Знаете, что он мне сказал, когда я впервые обратилась к нему за помощью? «Ты сама виновата».
— Ты не пойдёшь в универ? — не могу удержаться от последнего вопроса, пока поворачиваю ключ в дверном замке.
— У меня вроде как наметился больничный благодаря тебе, — хмыкает Миша и запустив руку в карман домашних спортивных штанов достаёт оттуда вибрирующий мобильник. — Да?
Что-то больно колет под ребрами, когда я слышу на том конце трубки женский голос. Выхожу в подъезд и с грохотом закрываю за собой входную дверь.
В универ добегаю за рекордные четыре минуты сорок пять секунд. Пульс долбит в ушах и, кажется, ещё чуть-чуть, и я выплюну свои лёгкие. Хоть я и худая, спасибо маме за гены, со спортом отношения у меня крайне напряжённые. Бегать я совсем не умею и не люблю, но иногда приходится.
Отплевываясь от собственных волос, пытаюсь выровнять дыхание рядом с аудиторией, где проходит лекция. Звонок ударяет по барабанным перепонкам так неожиданно, что я подпрыгиваю и, схватив дверную ручку, дёргаю на себя.
Хвала всем богам!
Оболенского в аудитории ещё нет. Зато там есть толпа студентов, которые замерли и, кажется, не дышат, уставившись на меня.
— Тьфу ты, Белова, напугала, — бормочет Петров, мой одногруппник, и достает из-под стола свой телефон.
— А где Геннадий Васильевич? Не было ещё? — спрашиваю, ни к кому особо не обращаясь.
— Опаздывает, — эхом раздаётся со стороны.
Лекция потоковая, и кроме нашей здесь ещё три группы. Открываю журнал и по головам пересчитываю своих одногруппников. Напротив отсутствующих делаю себе пометку. Вдруг будут ещё опоздавшие, как я.
Сажусь на своё место рядом с Полиной. Она приветливо улыбается, заправляя за уши свои светлые и совсем не густые волосы.
— Только тебе так могло повезти, Кать. Чтобы ты опоздала в день, когда Оболенский тоже. Это из-за того что ты староста? Или потому что в рубашке родилась? — хихикает подруга, шутя. Я толкаю её плечо своим и тоже улыбаюсь. — Как выходные?
— Лучше не спрашивай, — говорю, закатывая глаза.
И только сейчас понимаю, что Василенко сидит не рядом с нами. Её кудрявая голова и голубой свитер виднеются в противоположном конце аудитории, на несколько рядов выше. Я хмурюсь, натыкаясь взглядом на её профиль. Спина прямая, взгляд устремлён вперёд, на доску, рука напряжённо сжимает ручку. Это ещё что такое? Проявление стыда или попытка игнорировать?
Меня не особо задевает такое поведение. Близкими подругами мы не были, скорее приятельницами, которые несколько раз провели время после пар. В основном всё наше общение проходило в стенах университета и крутилось вокруг учебы.
— А что с Надей? Она сегодня со мной даже не поздоровалась, — задумчиво говорит Полина, прослеживая за моим взглядом.
Пожимаю плечами.
— Понятия не имею, какая муха её укусила. А вы как выходные провели?
Спрашиваю, имея в виду её парня и их маленькую дочку.
— Мы как пенсионеры, — смеётся Романова. — Заказали еды, смотрели сериалы и выбирали карнизы в столовую. А потом два часа по очереди пытались уложить Алиску, она перевозбудилась. Ник притащил связку воздушных шаров. Запоминай: не трать деньги на дорогие игрушки. Пакет, коробка из под обуви, сковорода, шарики — вот лучшие детские развлечения.
— Учту, — не могу удержаться от смешка.
Потому что знаю: эти знания не пригодятся мне в ближайшие десять лет точно. Какие дети? Мне только восемнадцать! Я готова поумиляться дочери подруги, и на этом пока всё. Мама как-то говорила: для того, чтобы женщина захотела детей, ей нужно встретить своего мужчину.
В голову сразу лезут непрошеные мысли о Чернове. Я вдруг отчетливо вижу, как он держит в руках маленький вопящий комочек и прижимает его к своей разрисованной татуировками груди.
Сердце делает кульбит и замирает.
А мне хочется хлопнуть себя по лбу и надавать подзатыльников своим, проснувшимся после выходных, бабочкам в животе. Они дали о себе знать сразу же, стоило только Чернову приблизиться ко мне сегодня утром. Безвольные насекомые.
— Прощу прощения за опоздание, — голос преподавателя гремит рядом с доской, и я поворачиваю голову на звук, концентрируя свое внимание на нём. — Давайте начнём…
Студенты с тихим стоном и бубнежкой открывают свои записи.
Пары проходят в обычном режиме. Надя сторонится нас с Полиной целый день. Несколько раз я ловлю её за тем, что она смотрит в нашу сторону. Василенко сразу же быстро отворачивается или начинает копаться в собственной сумке.
Под конец дня я уже задумываюсь, не стоит ли её опасаться. Надя сплетница, и одно дело послушать её рассказы, а другое — стать их участницей. Не думаю, конечно, что она начнет о чём-то болтать, когда знает, что у меня есть видео с ней в главной роли. Но всё же… ситуацию всегда можно переиграть и оказаться как на коне, так и под ним.
Перед тем как вернуться в квартиру, захожу в магазин около дома и покупаю немного продуктов. Чернов, скорее всего, заказал себе доставку и не парился приготовлением еды на нас двоих. Он же любит думать только о себе.
Память услужливо подкидывает картинки нашего первого совместного вечера, когда мы вышли из дома вдвоём и поехали смотреть на Библиотекаршу. Тогда, несмотря на наши вечные ссоры и пикировки, он запомнил, что я голодная, и накормил меня.
Это было приятно. Я вообще неизбалованная заботой, поэтому запоминаю такие мелочи, и они потом долго ещё греют меня изнутри.
В квартире царит полумрак. В гостиной плотно задёрнуты шторы, на диване лежат смятая подушка и плед. На столике рядом недопитый кофе и два открытых ноутбука, которые светятся в темноте своими экранами. Телефон Гейдена тоже тут, на экране крутится какой-то значок, кажется, загрузки.
Нависнув над столиком, с любопытством смотрю то в ноутбук, то в телефон.
— Ещё не готово, — раздаётся за моей спиной голос Чернова.
От неожиданности я дергаюсь и роняю на пол пакет из супермаркета. Банка малосольных огурчиков жалобно звякает.
— Там яйца! — тяну обречённо, всплескивая руками. — Сколько можно так подкрадываться? Я так прошлый раз телефон разбила!
— Я купил тебе новый. Яйца тоже могу предоставить, — усмехается Чернов и, протискиваясь мимо меня, садится на диван. Придвигает к себе ноутбуки, заглядывая в них по очереди. — Немного осталось. Садись.
Миша двигается на диване и, похлопав рукой рядом со своим бедром, вскидывает голову. Его лицо выглядит совсем непривлекательно. Внутри всё сжимается, когда я смотрю на него. Хочется протянуть руку и прикоснуться к припухшей коже, погладить подушечками пальцев, подуть на ранки и поцеловать.
Он смотрит на меня, не мигая, и, высунув кончик языка, медленно проводит им по своей израненной нижней губе. Морщится от этого касания и отворачивается, опуская голову.
Я выхожу из оцепенения.
— Мне нужно помыть руки. И я сейчас приду.
По пути заношу продукты на кухню и, вынув телефон из заднего кармана джинсов, кладу на кухонный остров.
Руки мою непривычно долго, потому что большую часть времени пялюсь на себя в зеркало, стараясь понять, что со мной происходит.
Мой сводный брат козлина и бабник. Я это уяснила уже давно. Только как это объяснить своему сердцу? Почему, несмотря на всё наше противостояние, именно при виде него оно частит, отбивая чечётку?
Может быть, мне лучше съехать?
Качаю головой, рассматривая собственное отражение.
В общежитие отец меня не пустит, а о собственной съёмной квартире можно только мечтать. Стоит мне только заикнуться об этом, как папа придумает новые ограничения. Боже… иногда мне кажется, я никогда не отмоюсь от своего позора.
Дверь в ванную с грохотом открывается. Как раз в этот момент я решительным движением закрываю кран, останавливая поток воды.
— А если бы я была голая, Чернов? — спрашиваю, встречаясь в зеркале взглядом со своим сводным братом.
— Что это? — неожиданно хрипло произносит Миша, поднимая в воздух какой-то предмет.
Я оборачиваюсь и несколько секунд непонимающе смотрю на свой старый разбитый телефон в его руках. На экране мелькают кадры. До боли знакомые. Те самые, которые хочется навсегда стереть из своей памяти.
Чувствую, как от лица отливает вся кровь. Миша смотрит на меня, не моргая, сжимая корпус телефона до побелевших костяшек на разбитых руках.
Меня бросает в жар и хочется зажмуриться. Отвернуться, спрятаться, исчезнуть. Закричать, а может быть, и заплакать.
Вместо этого я делаю шаг вперед и, собрав последние крупицы своей гордости в кулак, не то приказываю, не то прошу:
— Отдай. Это моё.
Глава 20
Чернов замирает напротив и не двигается. Напряжённо смотрим друг на друга. Он — чуть прищурив голубые глаза и плотно сжав губы в тонкую линию. Я — быстро-быстро моргая, пытаясь прогнать дурацкие слёзы и вытянув вперед руку ладонью вверх.
Кажется, оба даже не дышим. Мне так вообще больно сделать этот самый вдох. Внутри всё огнём горит и переворачивается. От стыда. От грязи. От глупого чувства вины.
Сама виновата.
Голос отца звенит в ушах. А аккомпанируют ему громкие и частые удары моего сердца. Видео короткое и зациклено. Кто-то постарался и вырезал самое интересное, слепив из кадров занятную короткометражку моего падения. Из-за которого отец окончательно убедился в моей никчёмности.