Мастерская, как и положено, очень светлая. Огромные мансардные окна дают много естественного света. Раздевшись, я прогуливаюсь мимо пустующих в ожидании своих художников мольбертов и с трепетом бросаю взгляд на большой антикварный сервант, заставленный красками и кистями.
— У тебя здесь так уютно, — произношу, ни капли не лукавя.
— Здесь живёт моя душа, — в тон мне отвечает Ал и протягивает мне термокружку, немного смущается, когда наши пальцы касаются друг друга. — Посуда у меня только походная.
Несмотря на отвратительную серость и непогоду за окном, внутри оказывается как-то по-особенному тепло. Царит атмосфера спокойствия и умиротворения. От Альберта исходят очень дружеские эмоции. Он уже двадцать минут у меня ничего не спрашивает. Не задал ни одного вопроса и дал осмотреться внутри мастерской. Привыкнуть к обстановке и к нему.
Альберто окидывает меня немного обеспокоенным взглядом и мягко толкает своим плечом моё.
— Эй, ты в порядке?
— Да. Или немного нет. Я не знаю, Ал, — бормочу, качая головой.
Могу ли я вывалить всё, что у меня скопилось на душе? Мои проблемы с отцом. Видео от Глеба. Предательство Миши. Стоит только подумать о Чернове, как сердце начинает болезненно тянуть.
Я прикладываю к груди руки и делаю глоток ароматного травяного чая.
В углу студии есть дверь, она ведет в небольшую комнату. Там у Альберто стоят стол, небольшой диван и мини-холодильник. На диване смятая подушка, а на полу валяется скомканный клетчатый плед.
— Садись. Рисовать сегодня будем? Или это просто предлог увидеть меня? — улыбается парень, стараясь меня рассмешить.
Я аккуратно опускаюсь на край, оглядывая подсобку.
Альберто присаживается на корточки около меня и заглядывает в моё лицо снизу.
Он успел надеть растянутый свитер поверх майки-алкашки, в которой спал. И выдал мне мягкие тапочки с кроликами. Я не стала спрашивать, кому они принадлежат, лишь благодарно кивнула, опустив ноги в тепло.
— Хочу рисовать, — говорю твердо. — Пожертвуешь мне один холст? Я тебе заплачу. Как-нибудь потом.
— Какие деньги, Кать, ты что.
— А я тебе не помешаю, вдруг у тебя сегодня занятия?
— У меня выходной по понедельникам. Слишком забитые суббота-воскресенье выходят. И я немного начинаю ненавидеть людей, в частности детей, — хмыкает Альберто и, поднявшись на ноги, выходит обратно в студию.
Закусив губу, смотрю на лежащий около дивана мобильный парня. Я помню Мишин номер наизусть. Могу позвонить и наорать на него. Или попытаться поговорить с ним нормально. За что он так со мной? Нравится унижать людей?
А потом отбрасываю эту мысль в сторону. Он даже не ночевал вчера дома, просто не пришёл. Бросил мне, как собаке, «не скучай» и свалил.
Чай обжигает нёбо, но я всё равно делаю ещё один большой глоток. Пытаюсь заглушить душевную агонию.
— Всё готово. Идём? — Альберто перехватывает мой задумчивый взгляд и хмурится. — Тебе нужно позвонить? Сказать кому-то, где ты?
— Нет. Я, наоборот, хочу спрятаться ото всех. Вообще ото всех. Кажется, я ушла из дома…
— Одобряю, я недавно тоже так сделал. Но кажется, в двадцать шесть это немного поздно делать. Мать бушует. Никак не примет тот факт, что я уже не двухлетний малыш и могу обходиться без неё самостоятельно.
— Поэтому ты ночуешь здесь? — киваю на мятую подушку.
— У меня есть квартира. Вчера лень было ехать.
Мы останавливаемся около мольберта, и я смотрю на краски, которые предложил мне Альберто. Масляные. Они слишком долго высыхают, а я не уверена, что смогу ждать.
— Акрил у тебя есть?
Брови парня ползут вверх, но он не комментирует мой выбор и удовлетворительно кивает. Несколько минут копошится около серванта и приносит мне целую коробку акриловых красок на выбор.
— Ты куда-то торопишься? — задаёт логичный вопрос Альберто, наблюдая, как я откручиваю первый тюбик краски.
— Нет, но хочу закончить сегодня. Поэтому сегодня акрил.
— Я тебя понял.
Тёмно-синий. Кроваво-красный. Немного белого. Пару капель зеленого и фиолетовый. Выдавливаю краски на палитру и беру самую широкую кисть. Сегодня будет просто абстракция. Мне нужно выплеснуть эмоции, очистить голову. Просто красить. Просто делать мазки.
Альберто стоит сзади и наблюдает за моей экспрессией. Он мне совсем не мешает, через какое-то время я даже перестаю замечать его. Слишком увлекаюсь процессом.
Отрываюсь от холста, только когда Ал несколько раз окликает меня, предупреждая, что отъедет ненадолго.
Пока его нет, беру ещё один холст. Без спроса, но я всё возмещу. Пачкаюсь в краске, делаю слишком резкие мазки. Линии получаются небрежными, цвета грязными. Смешиваются оттенки, сюжеты. Одну слишком яркую картинку полностью закрашиваю сверху серой приглушённой краской.
Выдыхаюсь и реву. Размазывая акрил и слёзы по лицу.
Дёргаюсь, когда за плечи меня обнимают чужие руки.
— Тсс, это я, — бубнит Альберто мне в макушку. — На сегодня хватит. Поехали отсюда.
Я смотрю в тёмные мансардные окна, опустив руки вдоль тела.
— Куда? — Губы пересохли и плохо слушаются, голова шумит, и я мечтаю опустить её на подушку.
Ночь была бессонная, день — слишком длинный, и он эмоционально вымотал меня полностью. Я не знаю, куда идти. У меня никого здесь нет. Поехать к Полине Романовой? У неё дома муж и ребёнок, без звонка не нагрянешь. К Наде? Её старшая сестра — бывшая Чернова, при мыслях о котором у меня всё режет и переворачивается внутри.
— Переночуешь у меня. У меня есть лапша быстрого приготовления и сосиски.
— Еда богемы, — хмыкаю, и сбрасываю с плеч руки Ала.
Он отходит в сторону и, пока я мою руки, смотрит на мои картины, почёсывая подбородок.
— Что это за техника?
— Разбитое сердце.
Альберто смотрит на меня, и я выдерживаю этот прямой взгляд, сжав кулаки.
— Кать, Чернов звонил сегодня. Не знаю, что у вас там случилось, но тебя семья потеряла. Они беспокоятся.
Сердце делает рывок и болезненно сжимается. Беспокоятся… Беспокоиться обо мне может только мама. Больше никому нет до меня дела.
— Если ты сдал меня, никуда я с тобой не поеду.
— Я ничего не сказал.
Киваю. Мы молча одеваемся. Альберто выключает везде свет и закрывает мастерскую. Мои картины останутся сохнуть до утра, а потом я не знаю, что с ними делать. Потом я вообще не знаю, что делать.
Вернуться как ни в чем не бывало к отцу? В универ? Опять стать посмешищем? Опять делать вид, что наши с Мишей вселенные не пересекаются, когда я уже знаю, каково это быть с ним одним целым?
Пока мы едем в такси, я прошу у Альберто на секунду мобильник и пишу маме. Прошу не выдавать меня отцу и не переживать, у меня всё нормально. Она сразу перезванивает, и мы немного болтаем, пока я не начинаю плакать. Тихо всхлипываю, слушая мамин ласковый, немного напуганный голос.
— Приезжай домой, дочь. Я тебя жду.
Глава 26
— Ты уверена, что тебе стоит туда ехать? — спрашивает Альберто, когда мы останавливаемся около моего вагона.
Поезд отходит через двадцать минут. Ал купил мне билет и вызвался проводить. Своей машины у него нет, поэтому мы опять ехали на такси. Позавтракали в маленьком кафе около вокзала. И теперь я должна ему целую кучу денег. Он, конечно, никогда не возьмёт их назад, но я обязательно его отблагодарю. Когда найду в себе силы и придумаю, как это сделать.
— Мы это уже обсуждали. Всё будет нормально. Отец не потащится в такую даль. У них с мамой общение на ножах. И думаю, теперь, после моего побега, он точно не заинтересован в моём возвращении. Не удивлюсь, если уже забрал из универа мои документы. Такой позор на его биографии, — хмыкаю безрадостно.
— После твоих рассказов я даже рад, что никогда не знал своего отца, — тихо говорит Ал, засовывая руки в карманы пальто.
Мы вчера много откровенничали о наших жизнях, уплетая лапшу быстрого приготовления и запивая мятным чаем.
Пожимаю плечами и оглядываюсь по сторонам. Неосознанно ищу в толпе людей знакомую высокую фигуру. И не нахожу. Глупо. Банально. Сердце продолжает чего-то ждать, хотя я и пытаюсь безжалостно убить в себе все светлые чувства.
Железнодорожный вокзал рано утром бурлит жизнью, когда я еле смогла продрать глаза. Все спешат, толкаются, таща за собой чемоданы и огромные баулы. В моей руке стакан кофе, на плече сумка, с которой я обычно хожу в университет. Никаких лишних вещей. Даже телефона нет. Именно так в июле я сюда и приехала.
Раздавленная и напуганная, но с огромным желанием бороться. Глебу сломить меня не удалось, это сделал другой человек. Не знаю, был ли у Миши такой план с самого начала, или он придумал его уже по ходу, когда с Библиотекаршей не выгорело.
— Я не думаю, что он мог так с тобой поступить, — словно прочитав мои мысли, говорит Альберто. — Чёрный, конечно, имеет некую скандальную репутацию благодаря своему взрывному характеру. Сама видела, он только рад кулаками помахать. Не мне его судить. Но, судя по твоим рассказам, он подпустил тебя к себе слишком близко. По своей натуре Михан одиночка. У него и друзей-то никогда толком не было, так, приятели. Мы знакомы всю жизнь, и я почти ничего о нём не знаю. А ты — знаешь.
— Вот именно, одиночка. Он всё делает с выгодой, ради себя. Ты пытаешься его оправдать, Ал? Он тебе опять звонил? — прищуриваюсь.
— Нет. Я пытаюсь донести до тебя, что не все враги.
— Не хочу больше никому верить. Я устала.
Проводница напоминает, что скоро поезд отходит. Быстро прощаемся с Альберто, обнимаясь. Он похлопывает меня по спине и желает удачи, обещает что с моими картинами всё будет в порядке.
— Можешь кому-нибудь их продать, — кидаю в шутку и скрываюсь в вагоне.
Кому нужна моя мазня?
Впереди у меня полтора часа мерного и ровного стука колёс поезда по рельсам. Время тотального одиночества наедине со своими мыслями. Время подумать, поплакать и, возможно, поспать, если удастся.
На вокзале меня встречает мама. Мы обнимаемся, и она расцеловывает мои щёки, крепко прижимая к себе. Я выше на полголовы, но, когда обнимаю её, чувствую себя снова маленькой девочкой. Чувствую себя дома.