В подростковом возрасте я нехило так потрепала ей нервы. Но она стойко пережила почти все мои выкрутасы, только пару раз обращалась к отцу, и то скорее от безысходности. Чтобы хоть кто-то мог на меня повлиять. Я ведь хотела именно его внимания, так пыталась привлечь. Сейчас уже понимаю, что без толку.
— Ты без вещей? — спрашивает мама, оглядывая меня с головы до ног.
Я прям вижу, как мысли о моей бледности и худобе тревожными красными буквами отпечатываются в её мозгу.
— Я ушла вчера без ничего, переночевала у знакомого. Обойдусь тем, что есть. Дома же остались мои старые вещи?
— Конечно. Там всего полно. Ну, поехали. Хочешь, приготовлю тебе чего-нибудь вкусного? Или заедем в кафе, — улыбается мама, пытаясь меня подбодрить.
— Я не голодная. Отец звонил? — спрашиваю с тревогой.
Боюсь ответа и хочу залезть назад, в свою скорлупу.
— Да. И я его послала воспитывать кого-нибудь ещё. Пасынком пусть своим займется. Если ему вдруг скучно. Или заведёт собаку. Будет вместе с ней брехать, кто громче. Зачем я его столько лет терпела? Это же чистый абьюз.
— Ты говорила, что очень любила его, — говорю, сглатывая, и смотрю прямо перед собой. — Что он твоя первая и единственная любовь.
— Возможно, я слегка приукрасила реальность. Сейчас, спустя время, меня передёргивает от одного его голоса. Может, я и любила его когда-то давно, но уже и не помню за что. Зато наш союз подарил мне тебя. Не расстраивайся, дочь, мы победим всех злобных гоблинов на нашем пути.
Перед глазами всплывает образ Чернова. Как он смеётся, откинув голову, как при этом ходит его кадык на крупной шее, как перекатываются мышцы его пресса и узоры тату. Я даже словно бы слышу этот смех, и у меня от него мурашки по животу.
Влюблённая дура.
Первая и единственная любовь.
Разве так бывает? Чтобы так сразу и в бетонную стену под названием «самое прекрасное чувство»? А потом соскребать себя с этого бетона и пытаться стать опять цельной.
— Одного уже победили, — бормочу себе под нос, вспоминая Глеба.
В этом городе всё так или иначе напоминает о моём козле бывшем. Из-за него я отсюда уехала и из-за него не возвращалась столько времени.
— О нём даже не думай. Ему ещё прилетит карма в ответ, — цедит сквозь зубы мама, сразу понимая, о ком речь.
Переступая порог дома, я с наслаждением вдыхаю родной запах. С плеч сразу будто падает бетонная плита. Захожу в свою комнату и забираюсь на свою кровать. Опускаюсь на подушку и с шумом выдыхаю, расслабляясь. Бесцельно пялюсь в потолок, борясь с волнами тоски, которые сжимают сердце. И с воспоминаниями о Мише.
Его предательство задело меня больше всего. Я даже не думала, что может быть так больно морально. Невидимые оковы сдавливают грудную клетку каждый раз, стоит только дать слабину и разрешить памяти подкинуть воспоминание о нашей ночи и таком светлом счастливом утре вдвоём.
Не знаю, сколько так лежу, пока мама не зовет меня есть. Я вяло ковыряюсь в тарелке, и она предлагает заказать роллы и пиццу, а потом залезть вместе под плед и посмотреть какое-нибудь кино про супергероев.
— Покажи мне какие-нибудь свои рисунки? Я так соскучилась по твоему таланту, девочка моя, — ласково говорит мама, проводя ладонью по моим волосам.
— Я взяла какой-то альбом. Сейчас принесу, — отзываюсь без энтузиазма.
Мама всегда меня хвалила и поддерживала моё увлечение рисованием, в отличие от отца. И я, кажется, тоже соскучилась по её похвале. Нужно только проверить, нет ли в этом блокноте Чернова, а если есть — выдрать оттуда его портреты. Скомкать. Сжечь.
Я достаю из сумки свой скетч. Он у меня один из любимых и почти всегда со мной, чтоб был по рукой для быстрых набросков. Я забрала его с собой втайне от отца, когда уходила из квартиры Чернова. Схватила со столика в гостиной и запихнула в спортивную сумку, спрятав среди нижнего белья, а вчера перед выходом из дома аккуратно переложила в свою.
Тёмная обложка обтянута мягкой тёмно-серой тканью, которая приятно греет руку. Провожу по ней несколько раз, балдея от этих тактильных ощущений, и открываю блокнот.
Мои глаза расширяются. Я смотрю на чёткие грифельные линии, которые складываются в знакомое мне лицо. Рисунок начинает расплываться перед глазами. Ничего не понимаю.
Листаю странички и моргаю. Даже зажмуриваюсь. Сердце так колотится, что кажется, будто собирается пробить грудную клетку и вывалиться прямо к моим ногам.
Во рту пересыхает, а горло сводит спазм.
Это не мой блокнот. Это не мои рисунки. Потому что я никогда не рисую себя. А здесь на всех страничках так или иначе изображена я.
По квартире разносится настойчивая трель звонка, на которую я не сразу обращаю внимание. Всё ещё кручу в руках непонятный мне скетч.
Похожий я видела у Миши в спальне. В тот первый вечер, когда после вечеринки мы уснули вместе. Я подумала, это мой…
Не может быть…
В глазах темнеет от догадки, а руки начинают мелко дрожать. Внутри начинает закручиваться такой вихрь разных эмоций, что кажется, ещё чуть-чуть, и меня разорвёт напополам от когнитивного диссонанса.
А потом я слышу какие-то крики, совсем рядом со своей комнатой. Не понимаю, в чём дело, и оборачиваюсь на шум как раз в тот момент, когда дверь с грохотом открывается.
Сердце ухает в пятки.
На пороге стоит разъярённый отец. Мама пытается его оттолкнуть и не пустить внутрь, но он прёт как таран. Прямо на меня.
— Володя, прекрати!
— Уйди с дороги! Вот ты где, тварь неблагодарная! — орёт папа, стремительно приближаясь ко мне, и замахивается.
Вжимаю голову в плечи. И в последний момент замечаю на пороге ещё одну фигуру.
— Эй! — грозно рявкает знакомый голос, от которого пробирает до костей.
Трусливо жмурюсь в ожидании удара, выставляя вперёд руки. Изо рта вырывается немой крик, от шока и ужаса не могу нормально дышать. Идут секунды, но ничего не происходит.
Одна. Две. Три.
И я открываю глаза. Первое, на что натыкаюсь взглядом, — это широкая спина в синем бомбере, которая закрывает меня словно стена. В нос ударяет знакомый запах, и я судорожно тяну в лёгкие воздух, стараясь наполниться им. Живот скручивает спазмом облегчения.
Миша.
Он здесь. В моей комнате. Зачем-то приехал и сейчас стоит прямо передо мной как гора. Мне хочется обнять его сзади, прижаться щекой и дышать им, дышать. Чтобы весь мир остановился в этом моменте на минуты или часы. А потом всё пошло бы заново и уже неважно как… но у меня бы был этот миг.
— Сдурел?
Я вздрагиваю и смотрю на отца. На человека, чей плотью и кровью я являюсь и который только что хотел меня ударить. Наши отношения никогда не были идеальными. Ему всегда во мне чего-то не хватало, я его раздражала, не устраивала, однако поднял на меня руку он впервые. Попытался поднять.
— Сынок… — сипит в шоке отец.
Мама замерла на пороге, прижимая руку ко рту. Бледная и напуганная.
— Иди сюда, Катя. Быстрее! — зовёт к себе, а я двинуться не могу.
Приросла к полу и чувствую себя почти в безопасности. Рядом с Мишей я ничего не боюсь. Чего бояться? Он и так уже по мне прошёлся танком. Растоптал всё светлое, что во мне было. А теперь защищает?
Зачем он приехал? Зачем он здесь? Зачем я ему?
— Какой я тебе на хер «сынок»? — цедит сквозь зубы Чернов, и я только сейчас замечаю, что он схватил отца за грудки и притянул к себе. — Тебе я никакой не «сынок». Это что сейчас было? Дочь свою ударить хотел?
— Не лезь, — рычит папа. — Станешь отцом, тогда и поговорим. Ты ничего не знаешь о воспитании.
Он смотрит на меня. И моя душа опять проваливается в пятки. За что он меня так ненавидит?
— За что? — шепчу еле слышно.
Миша бросает на меня быстрый взгляд через плечо. Осматривает с головы до ног, словно проверяя, цела ли я. Взгляд у него бешеный. Никогда не видела его таким. Вообще ни разу. Вены на висках вздулись, челюсти плотно сжаты.
Отворачивается и ещё раз встряхивает моего папашу. У того даже голова назад дергается.
— О чём разговаривать, мать вашу? Ты для этого её искал? Чтобы прибить?
— Да как ты смеешь…
— По силе себе противника найди. Девчонку лупить собрался. Мразота, — чеканит слова Миша. — Мать мою тоже лупишь? Если узнаю, сука, не буду делать скидку на возраст…
— Пусти, щенок!
Отец пытается стряхнуть с себя чужие руки, неуклюже барахтаясь. Папа крупный мужчина, но сила и возраст на стороне Чернова. А ещё, видимо, злость, или какие его там питают эмоции. Адреналин? Страх?
Он переживает за меня? За свою пользованную игрушку?
Чернов наконец отпускает отца и пихает его вперёд, подталкивая к выходу. Но папа, наверное, совсем больной, потому что вдруг замахивается и идёт прямо на Мишу!
Я кричу! Мама кричит! Чернов сыплет проклятиями, а отец тихо постанывает, свалившись кучей к дверцам шкафа. Антресоли открываются и оттуда начинают падать книги. Прямо ему на голову!
Это какой-то сюр и кошмар.
Моя комната вдруг становится слишком тесной. Слишком много людей, криков, шума.
Я инстинктивно тянусь к Мише, но он, словно почувствовав движение у себя за спиной, останавливает меня, выбросив в мою сторону ладонь.
— Я полицию вызову! — вклинивается мама и берёт меня за руку пытаясь увести. — Идём, Катя! В машину быстро!
— Вы никуда не пойдёте. Это ваш дом. Мы уходим, — говорит Миша, переводя взгляд с испуганной мамы на меня. — Закройтесь. А ты вставай давай, боров.
Хватает отца за свитер и неделикатно поднимает на ноги. От нецензурной лексики, летящей со всех сторон, уши сворачиваются в трубочку. Лицо пылает. Не думала я, что всё будет так! Нужно было остаться у Альберто. Но так хотелось к маме, в свой дом, в свою комнату. В безопасность.
Страшно — бояться собственного родителя и убегать от него. Ненормально это.
По телу проходит дрожь.
— Мы уходим, — повторяет Чернов и смотрит прямо на меня, прожигая тяжёлым взглядом. — Но я вернусь. Откроешь мне? Поговорить надо.