— Молодой человек, шли бы вы… — начинает мама, но я дергаю её за рукав, безмолвно прошу остановиться.
Киваю, глядя Мише в глаза. Киваю несколько раз, быстро-быстро, как болванчик.
Наконец он выталкивает за дверь моего отца и скрывается следом.
Натягиваю рукава кофты и зажимаю ткань пальцами. Падаю на постель и подтягиваю к себе колени, опуская на них подбородок… Невидящим взглядом обвожу свою детскую комнату и ничего не понимаю. Все чувства и мысли пребывают в смятении.
— Катя, — мягко зовёт мама и касается моих волос пальцами. Гладит и успокаивает. Голос её дрожит, как и руки. Тоже испугалась. — Я не знала, что он приедет. Думала, это пицца. Дочь, я бы никогда его не пустила. Чудовище. Монстр. Гнида. Я бы его убила, если бы он тебя тронул. Давай уедем. Я тебе не говорила, у меня есть мужчина. У него большой дом за городом, собаки. Он тебя спрячет. Там безопасно. Собираемся.
— Мам, я никуда не пойду, — говорю устало и прикрываю глаза. — Буду ждать Мишу.
— Это сын Черновой?
— Угу.
— Катя, что здесь делал этот мальчик?
Я не знаю ответа на этот вопрос, но очень хочу узнать.
— Потом, мама, давай потом…
Глава 27
Несколько раз подхожу к окну и смотрю вниз на двор. Не знаю, что хочу там увидеть. Знакомый черный «порш»? Мишу, вылезающего из такси? Или просто идущего в сторону нашего подъезда по асфальтовой дорожке? Там пусто. Только одинокие фонари то тут, то там подсвечивают обычный спальный район жёлтым рассеянным светом. Блестит снег, с неба падают крупные снежинки.
Закусываю губу и опускаю взгляд на скетч, в котором десятки рисунков, набросанных чёрной гелевой ручкой или простым карандашом. Миша умеет рисовать…
Для меня это стало большей неожиданностью, чем его появление с моим отцом. Он умеет рисовать, а я не знала. Не замечала.
Время близится к десяти часам вечера. Он ведь придёт? Или опять прикормил обещаниями? Дал надежду.
Не нужно ждать, но я жду. Не могу по-другому.
Об отце думать сейчас не в силах. Мозг отказывается воспроизводить то, что случилось в комнате ранее. Память просто блокирует его аморальное поведение.
Раздаётся звонок в дверь, и я дёргаюсь, стремительно разворачиваясь в сторону коридора. Мама спешит открыть, выбегая с кухни, где она просидела последние сорок минут.
— Насть, что случилось? Ты чего такая испуганная звонила? — незнакомый мужчина стряхивает с волос следы снегопада.
Он немного худощавый, но очень высокий. Хорошо одет, гладко выбрит. Выглядит встревоженным. Порывисто обнимает маму, которая жмётся к нему, зарываясь лицом у него на груди. Мужчина смотрит на меня поверх её головы и хмуро кивает.
— Слав, останешься у нас? Мой бывший муж приезжал. Отец Кати… дочь моя, — сбивчиво говорит мамочка, показывая на меня рукой. — Такое устроил. Я боюсь, вдруг вернётся. Натворит ещё чего.
— Конечно. Вячеслав, — представляется, и сцепляет руки в замок на спине у мамы, не отпускает её от себя ни на миллиметр. — На кухню пойдём? Или ко мне поедем? Машина внизу, если что. Давно тебе говорю, давай перебирайся.
— Слав, — бормочет мама, и я понимаю, что этот разговор не для моих ушей.
Ещё раз оглядев хмурого высокого мужчину с головы до ног, отступаю обратно в комнату. Маме тоже было страшно, она тоже хочет защиты и крепкое мужское плечо рядом.
Без телефона очень неудобно. Мыкаюсь некоторое время, не зная, чем заняться, и опять забираюсь на постель.
Укладываюсь на бок и подтягиваю к себе ноги, устраивая ладони под щекой.
Где ты?
Сам сказал, что нам нужно поговорить. Я хочу поговорить, а ещё хочу, чтобы меня тоже обняли, погладили и успокоили.
Просыпаюсь как от толчка. В прихожей раздаётся несколько голосов, и я встревоженно поднимаю голову.
— Я не причиню вреда вашей дочери, Анастасия Павловна, — устало произносит Миша.
Пришёл!
Замираю, прижимая руки к сердцу, которое колотится как ненормальное.
— Надо же, имя моё узнал! Вежливый какой стал, после того как вломился в мой дом.
— Я никуда не вламывался. Вы что-то путаете. И сейчас я жду вашего разрешения зайти внутрь.
— Настя, дай я поговорю, — голос Вячеслава твердый, в нём слышатся металлические нотки.
Тяжёлый вздох Чернова заставляет меня подскочить на кровати.
Решительно распахиваю дверь своей комнаты и смотрю на парня и двоих взрослых, которые разом поворачиваются в мою сторону.
— Миша пришёл ко мне. И я буду с ним разговаривать, а не кто-то ещё.
— Катя, — начинает мама, но Вячеслав кладет руку ей на плечо.
— Всё хорошо. Он меня не обидит, — произношу и тут же поджимаю губы.
Ведь больнее, чем есть, он сделать уже не может?
— Ладно. Но мы в соседней комнате! — предостерегает мама, на что Миша неприлично цокает языком и без приглашения заходит внутрь квартиры.
Хлопает дверь. Он смотрит на меня тяжёлым и хмурым взглядом, пока разувается и стягивает свой бомбер. Не разрывая зрительного контакта, направляется ко мне и подходит максимально близко.
Врывается в мою зону комфорта, как всегда, без предупреждения. Окутывая своим запахом и теплом. Я задираю голову, чтобы тоже смотреть прямо на него, и отхожу немного в сторону. Взмахиваю рукой, чтобы не стоял столбом, а проходил дальше. И тогда я закрою свою дверь, отрезая нас от любопытных глаз мамы.
Миша медлит и, втянув носом воздух, протискивается мимо меня, задевая бёдрами мои. По телу проходит электрический разряд. Ненормально так реагировать на чужие прикосновения. Он мне чужой? Я не знаю… не решила.
Я вообще не знаю, что между нами происходит и как это описать. Я влюблена, а он?
Долгие месяцы противостояния сломали нас обоих и выбросили на берег? Или только меня?
Чернов с любопытством оглядывает комнату, в которой я провела большую часть своей жизни. На стеллаже много фотографий и книг. Он останавливается около них, рассматривая мои детские снимки.
Руки засунул в передние карманы джинсов, голову склонил набок, вглядываясь в моё детское лицо. Я тогда была щекастой и с дурацким бантом на голове.
Не вижу его лицо, но откуда-то знаю, что он улыбается. Сглатываю образовавшийся в горле ком и незаметно протираю ладони о свои домашние штаны.
— Ты хотел поговорить, — напоминаю, звучу надломлено и разбито.
Самой от себя тошно.
— Хотел.
— Ну так говори, я слушаю.
— Почему ты уехала? — спрашивает Миша и поворачивается ко мне лицом.
Его только мой отъезд интересует?
Между нами шагов пять, не больше. Он у одной стены, я у другой. Прямо друг напротив друга. Глаза в глаза. Он без своих вечных улыбочек и издёвок спрашивает. Серьёзен и напряжён. Смотрит на меня с ожиданием и каким-то непонятным мне осуждением. Вообще плохо его понимаю, он словно опять злится. На меня?
— А что мне было делать? Здесь мой дом. Там у меня ничего нет. Я жила в чужой квартире, потом меня привезли в чужой дом. Насильно.
— Я нормально спросил, Катя. И хочу получить нормальный развернутый ответ. Где ты была? С кем ты была? Какого черта, ты сбежала? Отца своего боялась? Сказала бы мне. Я бы никогда и никому не позвонил тебя обидеть. Никогда и никому. Что я такого сделал, что не заслужил от тебя даже грёбаного сообщения с твоим местонахождением? Ты хотя бы представляешь, что я пережил за эти сутки, блин? — С каждой фразой Миша делал шаг вперед и сейчас стоит вплотную, нависая.
Его лицо перекосилось от гнева, хотя он даже не повысил голос. Давил интонациями и эмоциями. Внутри всё сжималось с каждым его словом. Отступать мне некуда, бежать — тоже. Он за меня переживал. Он ведь поэтому в бешенстве? Сердце колотится в груди на износ. Это никак не вяжется в моей голове с тем, что я видела на университетской парковке.
Миша опускает руки мне на плечи и с силой сжимает.
— Чего молчишь? Я дал тебе повод от меня бегать? — вкрадчиво спрашивает Чернов, встряхивая меня как куклу. — Я тебе не враг, котёнок. А ты бежишь от меня, после всего что между нами было. Когда я в тебя…
— Я видела тебя и Гейдена, — перебиваю, выплевывая ему в лицо эти слова.
Пытаюсь стряхнуть с себя его руки. Ничего не выходит. Вцепился как клешнями и, кажется, ещё больше разозлился!
— И что с того?
— Он оставил тебе машину! Что ты ему показал, что он оставил тебе машину, Миша? — спрашиваю тихо и впиваюсь взглядом в лицо напротив моего.
Чернов застывает, а потом отпускает меня. Сжимает губы и отводит глаза. Моё сердце останавливается.
Мне становится холодно, словно мы перенеслись в Арктику и стоим на огромном тысячелетнем пласту льда. Вокруг снег и ничего больше, на многие километры вокруг. Только он и я. Что бы он сейчас ни сказал, как раньше между нами уже не будет. Я даже отчасти хочу, чтобы он что-то наврал, попытался оправдаться, соскочить, придумал для меня правдивую сказку. Чтобы опять не ползать на коленках в поисках осколков своего сердца и не пытаться реанимировать откинувшихся кверху лапками бабочек. Они уже на грани, как и я.
Невозможно так полюбить. Нельзя так любить. А я уже люблю его.
— Ты предал меня? — голос сиплый, во рту сухо и язык прилипает к небу, не слушается совершенно.
— Ты идиотка? — Миша морщится, как от удара.
Бросает на меня быстрый тяжелый взгляд и делает шаг назад, увеличивая расстояние между нами.
Я натягиваю рукава кофты, цепляясь за нее деревянными непослушными пальцами.
От Чернова исходит эмоциональная ледяная волна, он только недавно пытался кричать на меня шепотом. Был горячий и безумный. Закрылся. Арктика. Холод. Еще чуть-чуть и пойдет пар изо рта.
— Да. Я идиотка! Раз доверилась тебе! Поверила! Влюбилась! Боже…Я же в тебя влюбилась!
— Катя…, — его голос срывается.
В нем такая щемящая тоска и нежность, что по моим щекам начинают течь слезы. Я никому и никогда не говорила таких слов. Не признавалась в чувствах, которые рвут меня на части. Терзают и убивают. Они должны доставлять совсем др