я радоваться солнышку", "ты молодая, родишь еще"… Не буду в них вдаваться, ибо во мне просыпается здоровое желание бить стулом по голове.
Куда интересней пустых картинок-финтифлюшек были рисунки Бори, которые опубликовала Лариса. И откуда в детях этот лучезарный сюрреализм, этот легкий выход за пределы гравитации всех сущих долженствований? Хотя вопрос риторический, конечно… Мне очень понравился большой гриб с лазурного цвета шляпкой и надписью на ней "Бох". Вот такой божественный гриб мироздания! Митеныщ, кстати, тоже рисовал. Еще дошкольником, самозабвенно и размашисто. Изобразительные опыты пришли к нему раньше музыки. У меня сохранились его рисунки! Белый кот… индейская лодка, в которой спят индейцы и потому ни одного не видно… его любимая игрушечная собака… И даже первый человек, с которым мы его оставили в четыре года, не считая, конечно, бабушек, был художником. История эта уходит корнями в далекое прошлое, потому что связана с одним персонажем, которого назову здесь Хансен. Я не хочу приводить его подлинного имени или прозвища, потому что не собираюсь говорить о нем ничего хорошего. При этом я вовсе не утверждаю, что он не заслужил доброго слова. Но хорошее о нем скажут и без меня, и, надо признать, наврут с три короба. Такой уж он человек. Но к делу.
Хансен, которого я назвала так из-за его отдаленного внешнего сходства с профессором Хансеном из "Осеннего марафона" — только наш моложе, конечно, и куда вреднее! — был рафинированно одаренным мизантропом, помешанным на своем европейском происхождении. Он тщательно изображал лютого сноба-интеллектуала, и даже утверждал, что у него мама из Норвегии, и что у него норвежская фамилия. Разумеется, на поверку у него оказалась куда более прозаичная фамилия, но это дознание устраивала не я. В молодости не сразу понимаешь, зачем товарищ гнет такие густые понты и живет при этом в унылой многоэтажке в Зеленограде. Но Хансен и тут находил повод для превосходства: мол, вы-то безродные понаехавшие, а у меня московская прописка. Без умолку хвастать, как он каждый год живет полтора месяца в тундре; что у него есть собственные апартаменты в берлинском сквоте; что он знаком с Брайаном Ино; играть на волынке и харди-гарди; плести, что участвовал в войне в Эквадоре и что у него сын от представительницы древнего индейского племени — и при всем этом гордиться московской пропиской?! Думаю, что комментарии тут излишни.
Напомню, что Хансен был одарен, но каким-то непостижимым для меня образом. Он с мастерством, достойным лучшего применения, рисовал странных рептилий, которые мне совсем не нравились, но что-то заставляло меня лицемерно подпевать хвалебному хору. И только много позже я поняла, что это было… Однажды Хансен завил влюбленной в него особе: "Я встречусь с тобой только лишь из христианских побуждений". Вот именно эти христианские побуждения и заставляли меня не выдавать своего истинного отношения к хансеновским художествам.
И вот однажды этот человек познакомил нас с… назовем его Герундий. Пусть его имя тоже останется в тайне, хотя вот о нем я не собираюсь говорить плохо. Герундий был рекомендован нам, в большей степени даже Митиному папеньке, как "художник неплохой, но сбившийся с пути". Герундий был веселым крепким кудрявым парнем, на чью долю выпала война в Чечне. А в мирной жизни он, и правда, немного потерялся. У него были дружелюбные интеллигентные родители, папа преподавал в Строгановке, а Герундий вернулся с войны, сломал ногу и запил с Хансеном. И тут появились мы. "Помогите парню! Может, у вас найдется хотя бы какая-нибудь подработка?" Как ни странно, подработка была. Появился заказчик на… картину маслом, как же без нее! — а именно, на изображение ветвистого генеалогического древа. Причем на два изображения — русской части родословной и еврейской. По папе и по маме. Невероятное везение случилось у Герундия! По этому поводу запили уже все трое, включая Митиного папеньку. К несчастью, запой переместился в нашу неказистую съемную квартиру, которую яростно поносил Хансен. А Герундий был всем доволен!
И вот, выпивают они уж второй день. Митя, разумеется, у бабушки Лиды. Хансен привычно ворчит на русский хаос, Митин папенька ловит бычку и пытается победить вражескую гадину русским роком, а Герундий в это время преспокойно вырубается в кресле. Так ведь человек военный, привыкший… Хансен вдруг меняет вектор ворчания: какие же вы, дескать, хозяева, если не можете гостя толком уложить на кровать?! Мы ему пытаемся возразить, что к чему трогать человека сейчас, не слышишь разве, как он храпит? Проснется — вот и переложим на кровать. Но Хансен, поп Гапон нашего местечка, не унимается и стыдит нас что есть мочи. Митин папенька не выдерживает и, глухо матерясь, начинает передислокацию Герундия.
А зря! Герундий вдруг не то что бы просыпается — он, пребывая между сном и явью, мертвой хваткой вцепляется в Митиного папеньку, в коем ему внезапно почудился враг! Папенька наш, не сказать чтобы робкого десятка, дрогнул. Потому что хватка была мертвой в самом прямом смысле. Герундию приснилась война…
Уже потом, когда все разрешилось, он поведал нам, что ни в коем случае никогда не нужно трогать спящего воина. Потому что тело его помнит, как товарищей убивали во сне. И он будет защищаться до последнего…
Но тот, кто сам себя назначил лейтенантом эквадорской армии, почему-то этого нюанса не знал! Гнусный провокатор Хансен, чтобы отвлечь внимание от своего прокола, начал истошно орать… на меня. "Срочно срочно неси табуретку! Иначе он убьет твоего мужа! Слышишь?! Есть в вашем вертепе хотя бы одна табуретка?!" Я поначалу очень пугаюсь и в ужасе кричу в ответ, дескать, что за бред, какая табуретка, зачем? Помоги лучше нашему бедолаге выбраться из борцовского захвата!
— Это невозможно! Выбраться из этого невозможно! — переходит на мрачный речетатив Хансен. — Только табуретка…
Хрен с тобой, вот тебе табуретка!
— Ты что, с ума сошла! Такой табуреткой я ж его убью! Я тебя просил обычную легкую пластмассовую табуретку! Я же хочу просто оглушить, а не убить!
— Но у нас только такие табуретки! Обычные русские табуретки, которые есть в каждом доме! Здесь не уличное кафе и не Эквадор, который, видимо, кишит пластмассовыми табуретками! И мы тут не лупим друг друга пластиком, а просто разнимаем друг друга, а если ты на это не способен, так и нефиг гнуть норвежские понты и корчить из себя "Вельвет андеграунд"!
И вот пока мы препираемся с Хансеном, Митин папенька хрипит в неравном бою, а Трейси заинтересованно подпрыгивает, чихает, фыркает и трясет ушами, не зная, против кого ей дружить. В общем, вечер удался.
Товарищи, граждане, господа хорошие! Обязательно храните в домашней аптечке легкую пластмассовую табуретку на случай незапланированной дружеской потасовки. А также игрушечный топорик на случай визита к старухе-процентщице. Или плюшевый ледоруб — если лежите в одной палате с Троцким. Запаситесь грамотным инвентарем на случай, если вам захочется бить кого-нибудь стулом по голове, что является базовой потребностью современного человека.
Но дракон таки побежден! Герундий очнулся и вышел из сумрака, Митин папенька спасен, все рады, кроме Хансена, разумеется. С этого момента наша дружба с новым знакомцем только окрепла. Герундий, если его не трогать во сне, дружелюбный и чадолюбивый трудяга. С алкоголем он завязал. Как у художника, у него бывают шедевры и провалы, но он старательно совершенствуется. Митин папенька на время поселил его в веселом офисном подвале, который снимают его друзья. Герундий там рисует, а потом приходит к нам отсыпаться. Иногда он падает во сне с диванчика на пол, и тогда мы аккуратно его обходим. Мы его не трогаем! И Митеныш к этому тоже приучен. Он представляет, что Герундий — это спящее чудовище. Как многие дети, он обожает монстров. И когда нам с его папенькой надо было срочно идти на встречу с заказчиком — очень сердитым, поэтому к нему нельзя поодиночке — мы оставили четырехлетнего Митю с Герундием. Они прекрасно провели время. Рисовали…
Однажды я совершенно случайно устроила Герундия на работу. Он за нее ухватился и пошел в гору. Женился второй раз. В обоих браках у него дети, он хороший отец. Работает теперь чуть ли не в мастерских Большого театра.
Хансен больше к нам не приезжал. Хотя и доставал звонками. Но в определенной стадии опьянения ему было в общем-то все равно, на чьи уши подсесть. Как всякий стареющий психопат, он обнаруживал слезливость и сентиментальность, резко переходившую в злопыхательский бред. И даже его нежное обожание тундры Кольского полуострова все равно оборачивалось обесцениванием рода человеческого. В те годы мне было невдомек, что Хансен кричал о помощи. Что у избалованности и недолюбленности в детстве порой одни и те же симптомы, и их легко спутать. Что колебания между надменной нарциссической холодностью и многочасовыми пьяными истериками — это не вредность характера, а глубокое психическое расстройство. Как могла, я старалась помочь и вела с ним долгие успокаивающие разговоры. Но меня изумляло, насколько неважен был ему собеседник — можно отложить телефонную трубку и заняться делами, например, помыть посуду, а потом снова приложить трубку к уху и услышать, как Хансен ведет вдохновенный диалог с пустотой. Видимо, тундра не зря была для него местом силы. А я-то привыкла считать, что все эти причуды от одиночества, хотя женщины у него случались. Но могла ли психика этих жертвенных агнцев не разрушиться, когда ее окунали то в лед, то в кипяток? Думаю, что Хансен был испытательным воплощением шамана, который родился не в том месте и не в то время… Но когда я узнала, что его земной путь завершился, я прониклась надеждой, что теперь наш камлающий дух не промахнется и воплотится в единственно возможной для него Шамбале, обретя свою вечную Кали.
9. Маленькая тайна
— … Алеша спит? — слышу заговорщеский шепот в трубке. Полли чрезвычайно редко звонит вечерами. Тем более поздними. В это время она обычно пишет сообщения. Она вообще не телефонный человек. И она панически боится разбудить Алешу, потому что знает, как трудно ему бывает заснуть. Бессонница — их общий крест.