— Что случилось?! — пугаюсь я. — Алеша еще не заснул!
Я это точно не знаю, я сижу на кухне, в своей творческой раковине. Но ведь мы не вправе отказывать друзьям в случае экстремальных ситуаций. Мы должны их выслушать, даже если разбудим спящих близких, если только это не больной ребенок.
Алеша тоже так считает… но в данном контексте приравнивает себя к больному ребенку.
Однако не все с нами согласны. Да и меня жизнь заставила задуматься о том, кто есть друг. Но однажды меня поразила Энн — друг! — которая сказала, что я больше не смогу останавливаться у нее, когда приеду в Питер. Потому что у нее теперь секс. Потом она и вовсе перестала со мной общаться — на какое-то время. Я понимаю, что она имела в виду секс с главной любовью своей жизни. Но, даже обладая некоторой широтой понимания, я вряд ли ответила бы так своему лучшему другу. Я откажу другу в гостеприимстве, только если пребывание у меня ему грозит какой-то опасностью. Только если, допустим, любовь моей жизни — буйный алкоголик. Хотя обычно это мало кого пугает. Некоторые даже мечтают о сексе с таким типом. Что уже, в свою очередь, пугает меня. Из всего этого следует, что с дружбой все не так просто на самом деле.
— Наверное, глупо вам звонить из-за обыкновенного комментария, но мне кажется, что я ужасно навредила Ларисе! Возможно даже есть угроза ее жизни… Не знаю, что мне теперь делать!
— Да что же стряслось?
— Понимаете, мне в личку написала одна дама. О том, что если мы пишем о таких вещах в нашей группе, то должны обнародовать имена негодяев, бросивших ребенка. Ведь они могут навредить кому-то еще. Я знаю эту женщину, которая мне написала. То есть я ее знаю не лично, конечно, я читала ее блог. Она не сумасшедшая и не сетевая шавка, она вполне вменяемая особа. Она любит писать о разных нарушениях прав человека… Может, поэтому она и поставила вопрос таким образом.
— Я думаю, что надо четко дать понять, что вы вообще ничего не должны. Вы сохраняете память о ребенке, вы пишете о любви и милосердии, а не обнародуете компромат и не боретесь с системой. У вас совершенно другая задача! — отчеканила я, и даже сама себе удивилась.
— Вот! Я примерно так и сказала! Но зачем-то добавила, что это влиятельные люди из правоохранительных органов, и я не хочу навредить родственникам Бори тем, что обнародую имена этих нелюдей.
— Опять что-то новенькое! А что, они действительно из этих самых органов?
— Да. Из-за этого все и осложнилось тогда…
— Ну допустим… — недоверчиво отозвалась я. — Но чего вы в итоге боитесь? Вы ведь не назвали этой любопытной Варваре их имена!
— Нет. Но эта так называемая Варвара вдруг ответила: "Тогда я знаю, кто они". И всё! И удалилась из нашей группы, представляете?! Что все это значит? Может, она уже кому-то докладывает о Ларисе!
— Боже, кому?! И зачем? Вы что же, хотите сказать, что вот эти самые биородители до сих пор боятся огласки? Почему-то до сих пор не боялись, а теперь, когда это уже не имеет смысла… Я думаю, этот инцидент яйца выеденного не стоит. Эта любопытная мадам — очередная безумная, жаждущая внимания.
— А если нет? Тех, кто много знает, убирают до того, как они проговорятся… — изрекла Аполлинария. — Как вы думаете, нужно ли предупредить Ларису? Я так не хочу ее огорчать. Тем более из-за моей глупости.
— Ну напишет эта доморощенная правозащитница что-то у себя на странице. Так ведь это тут же забудут! Ларисе — расскажите, но легко, без нагнетания.
— Я думаю, что самое страшное не то, что она напишет. А то, что она в принципе знает.
— Кто знает, тот молчит. И не устраивает дешевых представлений. Так что давайте без ажиотажа.
Но, как говорится, водка без пива — деньги на ветер. Или наоборот… Речь, однако, о том, что Полли полагала напрасно прожитым день без ажиотажа или без странноватой сенсации.
— Спасибо вам за поддержку. Но только сейчас до меня дошло, что лично я никогда не видела того, кто действительно знает. Знает по-настоящему какую-то тайну! Я не могу точно сказать, как ведут себя эти люди…
— Да какую тайну? Военную, что ли?! — не выдержала я нового витка конспирологии. — Мы каждый божий день видим на улице людей, которые знают какую-то тайну. Свою маленькую тайну. И ничего с ними от этого не происходит. Они к ней привыкли и не устраивают детективный аттракцион. Они догадываются, что их тайна, кроме них, особо никому не нужна. Но от этого она нисколько не теряет свою ценность… Полли, не усложняйте! Лариса — хороший человек. А хорошие люди сейчас никому не нужны. Они "лайки" и просмотры не собирают.
— Но убить их могут запросто.
Что сказать… Полли, конечно, перегибает палку, но в чем-то она права. Убить могут, причем безнаказанно и легально. А также подставить, обокрасть, оболгать. Вот что мне с ней делать?!
Утром меня угораздило двумя штрихами обрисовать ночной эпизод Алеше. Хотя я вовсе не собиралась развивать эту тему, я намеревалась, наконец, написать для Бориной группы что-то разумное, доброе, вечное… Но слаб человек, и суета сует скушала на завтрак все разумное и вечное, и вот как раз это было такое утро, которое мы называем "бубенцы Черчилля".
Услышав упоминание о силовых структурах, Алешенька вдруг тоже правозащитнически приосанился, накладывая себе кофе ложек семь-восемь и наливая с горкой молока. Он только что пришел с тренировки, как-никак он бывший хоккеист и без пяти минут "Челябинский трактор", он с утра проходит по лесу расстояние, равное двум железнодорожным станциям, при этом слушая в наушниках "Анну Каренину". Он так и Достоевского прочитал, теперь взялся за Толстого. А что, думаете, измельчал у нас народ? Нет, есть еще порох… в неожиданных местах. Есть еще те, кто помнит культовую драку Рагулина и Фила Эспозито, и как Фил извинился лет через тридцать. А у Алеши, между прочим, как у него, был седьмой номер…
А моя мама плакала, когда Харламов разбился. Просто вот вспомнилось…
— Вот ты думаешь, что Аполлинария дурочка, но сейчас я с ней согласен. Если в деле замешаны оборотни в погонах — беги! Иначе никто костей ваших потом не найдет! — нападал Алеша с правого фланга.
Началось! Алексей Ангус и оборотни — это тема отдельного романа-эпопеи. Но, несмотря на то, что я этот роман знаю наизусть, Алеша умудряется всякий раз поселить во мне страхи и сомнения. А что если Полли в чем-то права? Ведь все, что касается человеческого биоматериала — прости меня Господи за эту преступную обыденность по отношению к твоей работе! — все это сфера мафии, черного рынка и беззакония. И, видимо, так будет, покуда нанотехнологии не наделают нам доступных человекозапчастей, которые в "счастливом" будущем будут продаваться в специализированных "Пятерочках" и "Ашанах"… Но пока все обстоит мрачным образом, и откуда я, профан, могу знать, есть ли в мафиозном кодексе сроки давности.
Мне срочно понадобились детали! Я уговаривала себя не лезть в это темное дело. Но я слишком много думала о подобных вещах, чтобы остаться в стороне. О вещах, которые остаются в той самой моей личной тайне, и я о них никому не говорю. Мои горестные размышления об органах для трансплантации… На западе человек может подписать бумагу о том, что в случае несчастья, он желает пожертвовать свои органы другому человеку. У нас, в России-матушке, напротив, не голос, а молчание — знак согласия. Если ты не подписал бумагу о том, что против использования себя родимого для чьего-то спасения, то у тебя вольны позаимствовать что угодно.
Тебе-то, разумеется, и в голову не пришло ничего такого подписывать! А закону нашему того и надо — твоего неведения.
Я говорю "позаимствовать", потому что верю в то, что… Впрочем, сейчас не об этом речь. Я не раз думала, взяли что-нибудь у Мити или нет.
Звучит ужасно. По правде я думаю скорее о человеке, в котором гипотетически есть Митина частичка. Кто он, какой он… вдруг он теперь любит джаз? Вдруг теперь в нем поселилась доселе незнакомая музыка. Вдруг я уже люблю этого человека?
И пусть я выдумала это родство! Быть может, для донорства нужно быть стопроцентно здоровым, и совместимость — дело тончайшее. Но у меня есть крупица вероятности, которую я бережно держу в ладонях души, как святлячка.
Наверное, радоваться такому дико и странно. Но в любом случае осведомленность об этом факте простым смертным не положена. И как же надо ненавидеть собственный народ, чтобы узаконить его скорбное неведение даже в этом! У вас горе? Получайте в нагрузку очередное "нельзя"…
Протестовать? Но "русский бунт, бессмысленный и беспощадный", нынче обрюзг и переехал в Израиль. Юродивые-правдорубы в тюрьме или в изгнании. Так что бунтовать некому, половина оставшихся больна стокгольмским синдромом и любит длань карающую, половина читала "Бесов" Достоевского.
А тему войны я трогать не вправе, только плакать и нести свой крест.
Аполлинария ответила в мессенджере только к вечеру. Погруженная в глухую меланхолию, она призналась, что на нее накатило обострение. Вот поэтому у нее и бредовые идеи, и подозрительность, и тревожность. Сказала, что Лариса наверняка теперь прогонит ее поганой метлой и найдет кого-то другого. На мою пламенную отповедь панической атаке она предпочла не реагировать. А безучастность — это очевидный симптом. Я написала ей уже не отповедь, а колыбельную для внутренних демонов. Пускай накроет их долгая-долгая ремиссия… "Вы необходимы Ларисе, как воздух!" — было моим припевом.
"Моя ценность для Ларисы — отсутствие цены, — выдержав холодную паузу, ответила мне воплощенная Меланхолия. — Вот и вся очевидность". Точнее ответила не она, а ее депрессивная фаза. Обычно Полли не каламбурит. А вот когда речь заходит о невостребованности, о том, что никто ей никогда в жизни не заплатит ни копейки, что она никчемная неудачница, это чревато госпитализацией. Гораздо лучше, когда она уверена, что когда-нибудь заработает миллионы, "дайте только срок, чахлые литературные мымры"! Под мымрами обычно понимаются получательницы крупных литературных премий. И вот это лихорадочное мстительное возбуждение, эта веселая ненависть к чьим-то протеже, конечно же, бездарным — это очень продуктивное со