ми пирогами и разносолами, она была неплохим кулинаром и работала поваром в детском саду. Когда же у нее были запои, она превращалась в фурию, дети от нее прятались, или их прятали мы у себя в комнате, и у нас поселился Зыковский кот Пушок, пушистый косоглазый красавец и умница, интеллектом превышавший всю хозяйскую семью, вместе взятую.
На время Зыковских запоев Митю эвакуировали к папе, однако пьяница наша любила декларировать: "Малыша не трону!", даже когда "Малыш" был уже выше ее на голову. Она в нем чуяла защитника слабых. Нет, ее, конечно, слабой было назвать нельзя. Но мы — прежде всего Алеша — постепенно пришли к пониманию кровавой интриги этого семейства: толстый муж мечтал избавиться от пьяного чудовища чужими руками. Решить проблему кардинально и желательно сторонними силами. Например, соседей-квартирантов, то есть нашими… Он весь изнамекался, чтобы в полицию звонили мы, сам же до последнего избегал этого акта, боясь бешеного гнева супруги. Рассказывал нам душераздирающие истории о том, что она хотела его исподтишка зарезать. И был явно доволен, когда его супруга приползала побитая. Психушка забирала буйную жену не больше, чем на три недели, это не выход. Он же мечтал о решающей летальной стычке между Зыковой и кем-то еще, чтобы в случае чего в тюрьму сел какой-нибудь отчаянный бедолага, а он сам, наконец, вздохнул бы спокойно. Вот только при таком раскладе кто бы эту тушу кормил? Не проблема! В соседней квартире проживала его бывшая жена. Очень удобно!
Бог с ним, все это извечный бестиарий бесноватых тварей на сказочном пути доброго молодца. А Митя и правда защищал тех, кто не мог защитить себя сам, о чем я уже упоминала. Например, одноклассника, слабого здоровьем, который попал в их класс, благодаря той самой инклюзии, что так яростно порицаема сетевыми шавками. Конечно, перегибы и я не одобряю, но если сделать по-людски, это был бы шанс для некоторых детей стать добрее. А тот хрупкий мальчик — Митька даже сердился на него порой, но тем не менее в обиду не давал — так вот, этот мальчик в седьмом классе устроил такой шикарный День рождения для всех, кто к нему по-человечески. Не для тех паразитов, которые его травили… Устроил, конечно, не он, а родители, но впечатлений хватило! Это был диковинный автобус-дискотека плюс еще и зоопарк с мелкой экзотической живностью вроде игуаны… Радость-то Митьке привалила! И потом каждому ребенку выдали диск с видео на память.
Иной раз я думаю — а он ТАМ обо всем этом помнит? Хотя бы чуть-чуть… Если он нам снится, значит, канал связи существует. И любовь никуда не делась, а где любовь, там и память.
13. Неожиданные и прекрасные
— Ты как будто извиняешься за то, что причиняешь добро.
Это я представляю, что сказал бы Алеша на мою виршу. Я иногда зачитываю ему то, что написала. Скажем, важные письма или просто текст, предполагающий быстрое реагирование общественности. Алеша лучше меня чует нюансы народного восприятия. Особенно аудио- и видеовосприятия, он наш режиссер, оператор, клипмейкер, монтажер и в целом специалист по музыке и фильмам. В общем, я с ним советуюсь, когда в замешательстве. И со временем это породило условный рефлекс: теперь любая неуверенность включает в моем воображении его голос.
Написать реплику для группы "Боря навсегда" оказалось для меня неожиданно неподъемной задачей. Ну не могу я вот так запросто… об этом! А о чем? Я и не знала, о чем уместно написать. Вот она, аукнулась мне гордыня, этот взгляд свысока на "котиков с цветуёчками", что с легкостью ляпали другие участницы группы. Так сказать, оживляж в промышленных масштабах… Ведь не про грустное же им писать!
"Вечно ты все по-честному и всерьез! Неинтересно! — ерничает Ангус. — Давай смешное!" Но Алешенька-то шутит. А вот то, что принято называть реальностью, щерится недобрым оскалом, и всех, кто не смеется от тупых и злобных шуток, потихоньку подталкивает к той самой спартанской скале. Те, кто по-чеховски хочет сберечь в себе человека, жутко устарели, и "операционная система" больше не поддерживает эти немодные версии.
"Почему люди, потерявшие самых близких, склонны к благотворительности? Звучит неубедительно? Хорошо, я уточню: люди, потерявшие детей. Просто рука не сразу поднимается это написать. Так вот, почему? Чтобы унять чувство вины? Чтобы доказать себе и другим, что они живут не впустую? Чтобы найти смысл? Снять черную метку горя? И не напрасны ли эти усилия — те, что так или иначе адресованы окружающим. Ведь большей части из них все равно. А кто-то снисходительно полагает это занятие побочным эффектом, посттравматическим синдромом. Или…"Да просто потому что делать больше нечего!" — вот как думают некоторые люди. В какую бы форму ни воплощалось желание сделать добро — на это смотрят с сомнением. И я сейчас не рассматриваю ту форму безликого одаривания игрушками и благами, которой и сама не доверяю. Нет, я говорю именно об искреннем желании того, кто испытал самую большую трагедию на Земле, дарить кому-то другому тепло. Быть человеком дающим. Быть кому-то нужным.
Скажу о том, что поняла на себе. В этом желании всегда есть два слоя. Оставлю пока слой глубокий и истинный. Обращусь к слою более поверхностному, защитному, который пытается иллюзорно укрыть человека от встречи с бездной. Бездна — это чужой взгляд на твое горе. Взгляд того, кто к тебе равнодушен и сочувствует тебе притворно. Кто на самом деле всего лишь хочет защититься от этой пугающей информации. Вот эта искаженная ужасом маска заставляет вспомнить афоризм "ад — это другие". Потому что именно на ней ты читаешь ту самую черную метку. Именно она клеймит тебя как неприкасаемого. Сообщает тебе, что с тобой случилось самое страшное, и жить тебе больше не имеет смысла.
А потом ты кожей слышишь, как эти маски обсуждают между собой, как бы этим горем не заразиться от тебя. Те же, кто честно разделяет твою боль — они в этот момент с тобой. Так или иначе, словом или делом, но с тобой. Но близких куда меньше, чем масок. И хочется интуитивно защититься от них. Дать им понять, что ты веришь и знаешь, что твой ребенок где-то есть. Живой. Но нет, этого нельзя — маски съежатся в гримасу жалости! Дескать, ты теряешь рассудок от случившегося. Тогда ты жаждешь выглядеть независимым и сильным, и начинаешь делать добрые дела. Но… ничего не получится, пока не осознаешь, что страшные маски — это пустота. Это ты сам рисуешь на них своей болью, своим страхом, своей разбитой жизнью. Это все — твои химеры. Под этими масками — в пыль рассыпающееся равнодушие. От них не нужно защищаться, они не причиняют зла, они ничто. И доказывать им свою состоятельность, силу духа, способность любить другого ребенка — то же самое, что демонстрировать манекену свой прекрасный наряд. Ничего никому не нужно доказывать, даже себе. Ты испытываешь потребность делать добро, потому что продолжаешь любить. И эта энергия никуда не делась. Этот луч продолжает светить. И ты несешь людям этот свет. А свою боль оставляешь только себе. И если посчастливится, ты может разделить ее еще с кем-то близким и бесценным. Вот и все. Это твоя миссия и твое одиночество".
Я все же впала в тревожное расстройство и зачитала свою виршу Алеше. Он вдруг стал серьезен, напрягся, нахмурился.
— А в чем ты сомневаешься? Нормально все, по-моему…
— Нормально? Ты как-то неуверенно… Ты говоришь совсем не так, когда тебе нравится!
— Если честно, мне кажется, про одиночество надо убрать. Написать: "Это наша миссия и наша надежда". Ну или… в общем, не нужно одиночества! — потом помолчал и тихо добавил. — … Ты же не одна.
Ты не одна, ты не один… Иногда об этом нужно напомнить, чтобы превратить в магическую формулу, из которой можно сплести соломинку и не утонуть, не упасть, не исчезнуть.
Однако если представить жизнь как трассу, по которой мы едем то в первом ряду, то в крайнем левом, и каждый ряд — это важная грань нашего дао, то существует одна такая грань, из-за которой мне остро необходим исповедник. Потому что я не могу ни с кем говорить о ней. Аудитории нет. Оказалось, что никому из моих близких не нужна эта часть меня. Или, если быть точнее, ее как будто нет. Я не говорю о ней ни с кем после нескольких неудачных попыток. Эта грань — для многих тоже бессмысленный подвиг. Она про ребенка, которого я увожу из… Впрочем, нет. Я пока не готова говорить об этом. Сразу подкатывает к горлу волна самобичевания. Опять я чувствую себя виноватой! Надо вспомнить слова Юлика…
Кстати, Юлик! Его же нужно пригласить на концерт! Наш конкурсный концерт, знаменующий итоги первого сезона, который должен был состояться на днях. Я измучена волнением, хотя выступаю не я, а наши блистательные победительницы и дивные музыканты. Композитор Жанна Габова с легкокрылым шопеновским размахом. Но надо же созвать народ! Без устали пишу в соцсети и рассылаю афиши. Кто-то меня научил, что из всех приглашенных придет, в лучшем случае, четвертая часть. И те, кто обещает придти, в последнюю минуту подведут. Не все, но многие. Придут неожиданные и прекрасные в своей внезапности!
Трудность еще и в том, что все наши участники разбросаны по стране и по миру, в Москве их совсем чуть-чуть, да и мы с Алешей не в самом ближнем Подмосковье, а в Деревне Фу. Признаюсь — я испытываю к этому месту глубокую и наверняка незаслуженную неприязнь. Те, кто были у нас здесь, восхищаются этой милой провинцией, этим воздухом и путешествием back in USSR. Здесь так много детей! И любовно возделанные газоны с буйством флоксов, георгинов и прочего великолепия, чему я не ведаю названия. Да, все это верно, с виду тут мило, и я даже не буду напоминать о разнице туристического и местного взгляда на город. Но… именно здесь мы узнали… о том, что случилось с Митей. Именно здесь, в совершенно случайном, временном, убитом жилище, прозвучал тот инфернальный звонок. И город-то сам не при чем, но это как гонец, принесший страшную весть, которого в древности убивали. Я пыталась побороть эту несправедливость. Я силилась примириться с этим местом, но в итоге возненавидела его еще больше и рухнула в социофобию. Теперь я с огромным трудом выхожу на улицу. На открытом пространстве синдром злой маски обостряется невыносимо. Они идут на тебя, их много и вот ты уже читаешь в их пустых глазах вопрос: "Вот наши дети. Смотри, как их у нас много! А где твой ребенок? Где?!"