Чтобы быстрее дело пошло, Митя еще ходил к своему школьному учителю по флейте Андрею Петровичу, тот тоже с ним занимался и давал советы по звукоизвлечению. И пусть у двух учителей противоречия неизбежны, но все же Петрович своим одновременно добрым и академическим присутствием питал мою смутную надежду, что из всего этого что-то выйдет… Мы же с ним прошли всю музыкалку, и ничего страшного, что тонкостей саксофона он не знает, но с ним точно не будет хуже!
В этот период, когда Митя начинает играть на улице, появляются и другие занятные персонажи, например, Яша Чашников из Мерзляковки. Яша — гениальный виртуоз и чудик, пианист и импровизатор от Бога! Оле-Лукойе в музыке. Я с ним познакомилась, когда работала в библиотеке Чехова, и привела к нему на пробный урок Митю, который уже чуял, что я слишком вторгаюсь в область его музыкальной свободы, слишком пытаюсь ее структурировать. Он шел настороженный и слегка нахмуренный, но с Яшей ему музицировать понравилось, ведь у него и урок-то был вовсе не урок в общепринятом понимании, это был джем, джазовый балдеж. Яша тоже любил опрокинуть правила, и ему это разрешалось. Он, будучи преподавателем в самом что ни есть строжайшем оплоте классики, в колледже при консерватории, получил возможность вести класс импровизации. Он и сам был воплощенной импровизацией: начинал занятие с Баха, а заканчивал "Святым Томасом" Сонни Роллинза, попутно просвещая о том, что Сонни, светило джаза, в юности перешел с альта на тенор. Впрочем, у Яши в арсенале было множество таких, исподволь поучительных музыкальных историй, и еще он учил Митю фортепианным азам и взял его в свой киноконцерт "Мистер Бин, лучшие эпизоды". Он занимался озвучиванием немых фильмов, и у него был целый оркестр из учеников, а когда вместо одного тапера — такое буйство звуковых красок, то получается целая юмористическая симфония. И кто откажется вспомнить мистера Бина?!
Ученики Яшу обожали, он был отдушиной, отдыхом, возможностью подурачиться. Он и сам был ребенком, и за ним присматривала мама, которая тоже преподавала в Мерзляковке. Словом, лучшие учителя — это дети. Те, кто никогда не станет взрослым…
Яша никогда бы не сказал плохо о "Розовой пантере", как это сделала одна особа, преподносящая себя коленопреклоненным прихожанам как великого педагога. "Не сметь при мне играть музыку из мультфильмов!" — заявила она. Об этой ненавистнице всего мелодичного и популярного, и заодно всего живого, я расскажу позже. Встречались и такие на нашем пути, но Яша — ее полная противоположность. Яша дружил со всеми гармониями, и "пантера" — и без того классика! — легко обрела у него мощь фуги. Ибо красота в глазах смотрящего. А джаз — в душе слышащего.
15. Ангелы и шаурма
Мы с Алешей поссорились. А я катастрофический неумелец в этом ремесле. Во-первых, мне сразу кажется, что все, трендец, капут, щабаш. Все кончено! Если с вечера поссорились, а утром человек уехал, то это навсегда. И ничего уже не изменишь. И не работают здесь разум, возраст и опыт, и не нужно о них. Это пожизненная травма на клеточном уровне, и она моментально впрыскивает свой яд в кровь. Во-вторых, игра в молчанку для меня мучение. А выигрывает не просто тот, кто дольше держит паузу, а тот, для кого она вполне терпима, кто умеет устроиться в ней поудобнее, кто, в конце концов, умеет поругаться и после этого заснуть…
Причина ссоры — просто Алешина усталость от бесконечного участия в моих делах. И на призы для конкурса заработай, и на концерт отвези-привези, и из магазина продукты принеси, и… Я понимаю, как ему непросто жить со мной, когда это уже не я. Осталось от меня немного, некая угасающая тушка, у которой есть на остаток жизни нерешенные пока задачи. Например, уже упомянутая — как двух светлых людей познакомить, подружить, соединить! И не только двух, это ведь не обязательно про личные отношения, это еще и о сотворчестве, — я думаю так порой о Митиных ребятах, о друзьях, однокурсниках, о тех, с кем он играл. Я хочу, чтобы они нашли свое любимое место в оркестре жизни… И все эти мои задачи, как кажется Алеше, не про него, а про других. Вечно я забочусь о ком-то, а не о нем. Что ж, хорошо понимаю, как это может однажды взорвать нервный колтун, намотанный на кулак сердца, в котором до поры да времени копится обида, боль и гнев. У меня тоже копится в горле крик: "Эй, я же стараюсь и живу зачем-то, и никто не удивляется, почему я до сих пор копчу это небо, и все со мной говорят так, как будто ничего не случилось, а ведь меня нет уже, и никому невдомек, меня уже нет…" И вот так встречаются наши два крика, которые никогда не договорятся.
Иные услужливые дамочки любят мне напомнить: в такой ситуации многие вообще разводятся. Моему внутреннему мнительному суслику слышится в их интонации вопрос, дескать, а вы почему до сих пор не развелись? Кстати, суслик лучше меня чует подтексты. На этот случай нужно носить с собой щит Персея, чтобы дамочка Горгона поскорее бы окаменела от своего отражения. А то обычные зеркала совершенно утратили былую магию! Или нынче медуз горгон развелось слишком много.
Итак, тоска грозилась поглотить меня целиком, и глупо было надеяться на эндорфиновый леденец от вселенной. Когда-то, давным-давно, мне было так нужно выговориться в минуту обиды и разлада. И я, с ума сойти, кому-то звонила! Но все мои дружбы и любови обточили-обкарнали меня до состояния карандашного огрызка, который твердо усвоил: не говори ни с кем, пока он сам не захочет заговорить. И я стараюсь соблюдать это правило. Только глупо надеюсь, что кто-нибудь сам проявится в эфире очень вовремя для меня. Так было раза два в моей жизни. Или три… Да ведь чем реже чудо, тем сильнее в него веришь!
Правда, у меня был в запасе кроткий маневр, который я иногда применяла — деловитое приглашение, могущее заинтересовать адресата. Приглашение не со мной, конечно, а с кем он хочет! Он или она, вероятно, спросит: "А ты пойдешь?" Ты, разумеется, не идешь, ты ждешь, когда он или она скажет: "А можно тебе позвонить?" Но вообще-то все эти интровертивные маневры никуда не годятся! Так что я без всякой надежды написала Юлику, о чем давно хотела написать — об экскурсиях моего доброго знакомого Шуры Славуцкого. Шура пишет о книгах и водит экскурсии по Москве, открывает тайны ее чрева, среди которых есть даже балкон с беременными кариатидами и еще много чего, над чем стоит задуматься. Юлик недавно интересовался Шуриными путешествиями — но не столько для себя, сколько для своих племянников, которым он давно заменил папу. Что там случилось, я никогда прямо не спрашивала, а Юлик не рассказывал. Мы с Алешей не раз меж собой развивали тему, почему наш друг принес себя в жертву семье своей сестры и почему не завел своей, но все это были досужие домыслы. Мы по-обывательски не жаловали эту сестру, которая ничего плохого нам не сделала, но как будто бы забрала у Юлика право на личное пространство. Право на то, чтобы стать отцом своих родных детей… Иногда виноватый так удобен, так очевиден!
"О, привет! А куда вы подевались?! После концерта-то!" — ответил мне вопросом Юлик.
"А можно тебе позвонить?!" — взмолилась я, презрев все свои кодексы чести.
— Неужели ты теперь в когорте испрашивающих позволения записаться в очередь на роскошь двухминутного разговора? — тут же забасил знакомый шутейный голос. — Не принимай эти правила игры, они для того, чтобы мы вымерли. Перестали бы говорить друг с другом и сошли бы на нет. Мы — то есть все, кроме мировой закулисы или золотого миллиарда. Мы, народ!
— Ныне и присно! Мы, народ, будем говорить без разрешения! А я вот так глубоко не копала. Мне тоже украдкой приходила мысль, а как мы жили, когда были просто домашние телефоны, и нельзя было спрашивать разрешения позвонить? А когда не было и телефонов? Подумать только — придти без приглашения и быть накормленным! Эх…
— А знаешь, почему я тебя весь день вспоминаю? Я сегодня начал смотреть твой любимый "Белый воротничок"! Теперь я знаю, почему ты так беззаветно привязалась к этим обаятельным прохиндеям! — неожиданно свернул Юлик к моему любимому сериалу и его героям.
— Так вроде… все любят обаятельных прохиндеев! — вяло отозвалась я. Ведь мне-то сейчас хотелось плакать, а не смеяться
— Все? Это не ответ. Все любят… обычно! То есть так, как и положено любить киногероев: полюбил и забыл, и перешел на новых героев. Но кто-то, вроде тебя, зависает на образах. И их вымышленность становится куда достовернее реальности. Как в детстве. А знаешь, почему? Однажды, много лет назад, я спросил у тебя: что ты делаешь, когда тебе очень плохо? И ты ответила: рыдаю и слушаю "Наутилус".
— О господи! Когда это было?! Я, наверное, училась в десятом классе?
— Нет. И не нужно отпираться и обесценивать своих былых кумиров! Так вот, Нил и Моззи из "Белого воротничка" — они тебе никого не напоминали? Они ведь похожи на Бутусова и Кормильцева!
— Вот ты, блин, искатель смысловых цепочек! Погоди… ну да, типажи схожи, но… никаких ассоциативных зацепок! Но вообще ты меня рассмешил, конечно…
— Нет зацепок, потому что они слишком глубоко, где-то на самом дне памяти и прошлого. Но для чувственного центра это совершенно неважно. Мы можем полюбить кого-то, только если уже знаем его. Только если мы его уже встречали. Только если он напоминает значимого некто. Причем подсознание намеренно перекрывает тропинки к оригиналу. Перекрывает и запутывает. Это не я придумал, кстати, а дедушка психоанализа, но у него это больше на эдипизме основано, а я расширил и углубил. Я ведь молодец?! А ты, я вижу, в состоянии "оставь меня, старушка, я в печали"?!
— Да, выражаясь твоим языком, как раз хотела "Наутилус" послушать. Послушай, Юл, можно тебя спросить о… в общем, мне очень страшно начинать этот разговор, но я так больше не могу. Меня душит молчание!
— Если душит, рви его в клочья!
— Короче, вот представь, есть Он, есть Она. Муж и жена. И Она привязалась к одному ребенку. Нет, забудь! Какое уродское косноязычие… Этот ребенок — девочка, подросток из детского дома, из другого города. Нет, только не называй ее детдомовской, и сиротой тоже не называй! Для обывателей это печальные ярлыки, их очень трудно снять, но я ее уважаю за то, что она не стесняется их. Черт, но меня же не должно быть пока в этой истории, иначе она рухнет в слезливую Ниагару! Мне необходима отстраненность.