— Я понимаю, — с терапевтической настороженностью отозвался Юлик.
— И вот… Муж из-за того, что в свое время пережил психологические травмы с собственными детьми, категорически против этого общения. И… нет, не только из-за травмы, но эта травма — снежный ком. Из-за чего Он чувствует, что они не потянут. И еще Он считает, что Она не видит очевидного. Что Она не знает жизни. Она, конечно, слабее Его в житейском плане, но не совсем уж валенок! Он скорее во власти стереотипных представлений о детях из детдома. Самых уродливых и страшных стереотипов. Тут Она даже винит себя в том, что слишком много делилась с Ним разными историями, вычитанными в интернете. Это было в начале, по безрассудству и изумлению, когда Она начала погружаться в тему… Ладно, чтобы не слишком затянуть повествование, постараюсь его сжать. Так вот, сначала Она с Девочкой переписывалась, потом Он и Она пригласили ее в гости. И вот тут началось! Катастрофа… Он совершенно перестал Ее слышать, Он все делал по-своему. Он завалил девочку дорогими подарками, а нужно было совершенно не это. Точнее, и это тоже, но никак не вместо семейного тепла, дома, уюта. Она пыталась это дать, но все летело в тартарары и заканчивалось ссорами. Это был не дом, а крах, позорное поражение, которое совершенно Ее раздавило. Все закончилось ужасно! Он безобразно вспылил из-за пустяка. Он думал, что стоит ребенка облагодетельствовать — и тот просто обязан стать шелковым. Банальное и трагическое заблуждение, основанное, увы, на обывательском превосходстве благодетеля над сиротой. Но Он-то обывателем не был, вот что обидно, Он, человек дающий, на сей раз включил защиту "чтобы снова не обидели меня, обижу первый я". То есть он сам превратился в ребенка. В ребенка-разрушителя. Ведь именно так ведут себя многие усыновленные дети во время адаптации, и вовсе не из-за дурной наследственности, а потому что их уже однажды чудовищно предали. Вот так, "неправильно" защищается натура от новой боли, потому что правильной защиты не существует… А дальше случился ужасный скандал, Он напился, а Она увозила девочку в ночи на поезде обратно в детский дом. Так бесславно закончился праздник.
— Праздник закончился, а история — нет?
— В том и конфликт, что история подспудно продолжилась. Она продолжила тайно переписываться с девочкой. И посылать ей копейку на "что-нибудь вкусное", на телефон и изредка на одежду. И вот опять эта бытовуха выплывает наружу, вот эта стыдливая копеечка! Да не это главное, а людям не объяснишь! "Алчные детдомовские потребители", "от осинки не родятся апельсинки"… — и прочий мусор примитивного скудоумия и эмоциональной тупости. А зачем тебе апельсинка, если ты сама тухлая картофелина? Прости, не могу говорить об этом спокойно после того, как начиталась в блогах обо всех этих "за" и "против", наглоталась пугалок и жути про усыновление. Хотя я ведь и не утверждаю, что дети в этой системе агнцы. Всякой твари по паре, конечно. И урвать от наивных добряков хотят многие. Да не таково ли у нас все общество?! Но если есть шанс, протягивая руку, согреть кому-то сердце, то почему бы нет? Ни на что не надеясь и ничего не обещая. Мы порой делаем так много добра тому, кто этого не достоин, но именно перед ребенком, который в этом нуждается, решаем закрыть дверь, чтобы защитить себя от последствий. Тот, кто нуждается в тебе, приходит, когда ты уже очень устал…
— Или он дает тебе второе дыхание. Это не всегда понятно сразу. А… тот, кого ты называешь Он, это ведь ты о нем сказала, это Он устал?
— Да, похоже, что так. Устал от того, что используют его размашистую и безрассудную щедрость. Его внутреннего бешеного ребенка, раскатистого и неугомонного. А теперь, как говорится, на молоке обжегшись, Он дует и на воду. Конечно, сейчас, находясь в зрелом возрасте и будучи человеком чувствительным и умным, Он осознает свои ошибки, которые в свое время допустил со своими детьми. Он очень переживает, и…
— … дает Ей возможность эти ошибки исправить! — перебил Юлик в несвойственной ему порывистой манере. — Начать исправлять. Да, вот таким странным образом!
— "Дает возможность"?! Но он не дает никакой возможности, он назвал Ее поведение предательством, когда тайное стало явным! Потому я и решилась обрушить на тебя эту откровенность! Они… ладно, хватит этих иносказаний! Никакие не Они, а Мы… Мы с Алешей оказались здесь непримиримы. Но ведь невозможно все время жить тайной жизнью, это же какой-то абсурд! Он считает, что я тем, что продолжаю это общение, даю девочке напрасную надежду. Ведь, по его убеждению, что бы ты ни говорил, любая помощь, любой добрый жест — это воронка, трясина, из которой не выбраться! Но я столько раз в эти воронки попадалась, что чую их за версту! Я с грехом пополам, с горечью и ложной виной вприкуску научилась говорить "нет". Я не даю напрасных надежд, потому что следую принципу "не навреди". Ведь любовь — это тоже скальпель. И всегда есть третий путь, четвертый, пятый… если первые два для тебя невозможны. Есть путь — просто незримо быть рядом. Не географически, душевно. Да, я себя бесконечно корю, что это не по-настоящему и это не то, чего бы мне хотелось. Но, как сказал еще один мой любимый киногерой, лучше делать что-то, чем не делать ничего…
— У них есть что-то общее с Митей? У этой девочки?
— Эта девочка… Придется пока называть ее так. Мне хочется защитить ее на этом этапе… недоверия. Нет у нее ничего общего с Митей. Если ты о том пагубном синдроме замещающего ребенка. Ни в коем случае нельзя взращивать эту похожесть, которая заставляет человека проживать чужую жизнь.
— Да нет же, я вовсе не об этом синдроме! Одно дело — патология, а другое здравый смысл. Я-то о том, что вполне естественно видеть и чувствовать нутряную похожесть в своих детях. Пусть даже если они появились у тебя разными путями.
— А, ну если ты об этом! — с облегчением выдохнула я. — Тогда конечно! Она умная! Она может быть резкой и импульсивной, а потом вдруг — раз! — и снова безмятежная водная гладь с барашками. У них похожий почерк. И они оба любят шаурму, она же шаверма. Митька — тот вообще мог позвать друзей в "лучшую в городе шаурмичную". И небрежно бросить узнавшей его продавщице: "Мне как обычно!". Можешь себе представить, что он обошел все шаурмичные в городе?! Хорошо, что речь о маленьком Королёве, а не о гигантской Москве, однако… Так что кому-то, возможно, тема шаурмы покажется мелочью и безделицей, но только не мне! А вообще, Юл, это ведь неисчерпаемая тема. Под многими слоями ее характера, пережитых травм и защит теплится что-то очень близкое и родное мне. Она бесстрашная.
— А еще какая? Почему для тебя так важен этот ребенок? Если ты ответишь на это, быть может, тебе не придется больше разбиваться в кровь о чужое непонимание. Мы — цепочка причин и следствий, и важно дать миру, читай себе, ответ — почему… И позволь мне сейчас прерваться, мне ведь тоже нужно подумать.
***
Сначала этот внезапный обрыв разговора подействовал на меня, как удар током. Мне хотелось закричать: нет, не бросай меня на полуслове! Наедине с моим внезапным откровением… Но постепенно я стала сочинять этот самый "ответ миру". Раз уж мне дали такое задание. Это же древнейший инстинкт "хорошей девочки": дали задание — выполняй!
Но первое, что мне захотелось сделать — это расстаться с правилами и вдребезги разбить незыблемый канон, этот вездесущий триггер материнского инстинкта, который живет в сознании большинства. Я говорю про убежденность в том, что человек задумывается об усыновлении из-за отсутствия, из-за пустоты, из-за потери. У него нет детей или он потерял ребенка, и вот тогда — ну, вроде понятно… Но как бы не так! Потому что на самом деле человек хочет давать и делиться тогда, когда у него избыток, а не недостаток. Он, конечно, может при этом потерять и не иметь — но у него все равно есть ресурс, и есть потребность. Однако из тех, кто стучится в двери приемного родительства, давно уже принято делать просителей — самонадеянных, несведущих, заблуждающихся насчет своих возможностей вынести это бремя. Намерение здесь — кто бы сомневался! — благое: чтобы триста раз подумали, а не возвращали ребенка обратно в детский дом при первых же трудностях. А еще лучше — чтобы вовсе детей не забирали, а жалостливую денюжку бы спонсировали. А то ведь — такую кормушку разоряют, такую миленькую мафию…
Бог с ним, борьба с системой не мой конек, мне бы в своем огороде разобраться. Но его-то я буду защищать, читай мое вырванное сердце. Буду защищать то, что поняла еще в детстве, в том самом десятом классе, когда начала слушать "Наутилус". Это ведь тогда я впервые приехала в детский дом. Над ним взяла шефство наша школа. И наша прекрасная учительница литературы Людмила Ивановна сказала: кто хочет, может в воскресенье собраться у школы и поехать в Малый Исток, привезти что-то детям, поиграть с ними, поговорить, побыть… И я поехала. И потом начала ездить по воскресеньям. Пока однажды обнаружила, что к школе, кроме меня, больше никто не пришел. И тогда я поехала одна, и этот день навсегда меня изменил. Это было уже не за компанию, это было начало пути. И это был пьянящий ветер перемен.
Я так и не стала, как мне мечталось в те годы, воспитателем детского дома, но я чувствовала, что вернусь еще в этот светлый сон детства, в эту незавершенность.
И что я уловила — нет, скорее почуяла! — так это дыхание предопределенности. У этого решения всегда долгая история. Если чужой ребенок так или иначе становится твоим, он не прикрывает дыру твоего сердца. Для него там уже приготовлено место, которое давно его ждет.
Все это так, однако, для ответа миру недостаточно. Потому что до донышка не дочерпано. Я долгое время колебалась, надо ли вообще говорить кому-то об этом. Потому что — слишком много потерь, страшных потерь, оставляющих даже не шрам, а в корне меняющих рисунок судьбы. Но раз уж начался этот разговор, надо упасть в эту Марианскую впадину. Это и будет последней правдой.
Девочка… В моей жизни уж была 14-летняя девочка. Моя одноклассница Оксана, которой не стало именно в этом возрасте. И здесь опять никакой п