оверхностной похожести, конечно. А вот похожесть глубинная — это неисчерпаемый океан. Оксана — с юмором! Не просто умела пошутить — она была ироничной, и это была тонкая ирония, при этом она была доброй, дружелюбной, и самое непостижимое — она была счастливой. Мы довольно долгое время сидели с ней за партой, и она была для меня каким-то негласным эталоном счастливой девочки. Потому что она всем нравилась, ее любили, она была симпатичной, кареглазой, с точеным носом, и модно одевалась — а что еще нужно в том возрасте? Когда нам сообщили, что ее не стало из-за тяжелой формы менингита, я раз и навсегда заболела тяжелой формой поиска истины и смыслов. Именно тогда у меня начались эти первые слезные опыты детского истеричного сочинительства в школьной тетради в клеточку. В этой тетради я описала свое первое бессилие перед божьим замыслом. В этом расхристанном отчаянном опусе я спрашивала непонятно кого:
это случилось с Оксаной, потому что она была счастливой? Потому что мы слишком много смеялись? Счастье наказуемо? Я тоже виновата?
Я долго не могла забыть свой абсурдный внутренний протест, когда на похоронах увидела Оксану… такой ужасающе непохожей на себя. "Господи! Почему же они ее в это одели?! Какой-то нелепый венок! Это же не модно!!! Ей бы это не понравилось!!!" Я четырнадцатилетняя внутренне просила у нее прощения за то, что мы видим ее в этом странном балахоне — в платье невесты, в которое по традиции наряжают девочек, не доживших до свадьбы. Я словно обещала ей все это исправить!
Как будто все дело было в нарядах…
Но — обещание! Вот в нем все дело. Я дала ей обещание, которое выполняю всю жизнь. Обещание, что ее неосознанная жертва не напрасна. Обещание бессмысленного подвига. Она изменила меня и сделала человеком пишущим. Я та, кто я есть, благодаря… знать не знающей об этом 14-летней Оксане. Но теперь-то она об этом знает — там, откуда иногда приходит ко мне. Нет, не призраком, разумеется, она слишком смешлива и язвительна для этого. Она маячит тонким мысленным силуэтом где-то в конце осенней аллеи, и я — тоже мысленно! — говорю ей, мол, вот, пишу, понимаешь, как ты и просила меня… хотя ты вовсе не просила, ну в общем, ты поняла. И вот это выполнение моего странного обещания — оно стерло бездну горя, ушел тот страшный день похорон, а вернулась снова та Оксана, всегда готовая улыбнуться и назвать меня Швамбранией. О, боже, это один хмырь обзывал меня Шваброй, а Оксана умела превращать обидное в смешное, ведь "Кондуит и Швамбрания" — это название повести Льва Кассиля, у всех советских детей были его книги…
Когда Митя в четыре года заболел менингитом — вот это была жуть! — Оксана была со мной день и ночь. "У него легкая форма, проходит без последствий!" — повторяли мы все, словно мантру. Так и было. Словно ветер коснулся щеки — вот такую я чувствовала защиту. Что ж, говорите, что я это все придумала, что это все мой сентиментальный бред, и я даже не буду возражать. Но есть у меня незыблемое чувство, что каждый из нас хотя бы однажды договаривался с кем-то из мира ангелов. Примерно так: я тебя буду всегда любить и помнить, а ты будешь меня хранить. Это в переложении на наш земной язык, на наше ты-мне-я-тебешное. Только вот с ними, с теми, кто из Города золотого, это возможно лишь честно, глубоко и обоюдно, только если ты без всяких договоренностей помнишь и любишь. Не за оберег, а потому что не можешь иначе.
Иногда, признаюсь, я задаю ей вопросы, которые уже набили оскомину Создателю. "Оксана — почему я? За что мне столько горя? Зачем мне такой тяжелый крест? Почему уходят любимые и лучшие? Если жизнь — череда предупреждений, то почему они нам ничем не помогают…" И когда Оксана не отвечает, я знаю, что она обязательно ответит мне чуть позже. Когда-нибудь я увижу тонкий силуэт в конце осенней аллеи. Ведь там у нее нет нашего времени. Полторы сотни лет или мгновение — без разницы. Просто надо правильно задать вопрос, это очень важно в таких делах. А уж она превратит страшное горе в воскрешение и возрождение, как умела когда-то превращать обидное в смешное.
И возвращаясь к "домашнему заданию Юлика по причинам и следствиям": понимаете, Та девочка любит литературу. Живет ребенок в казенном доме — и полюбил "Трех товарищей" Ремарка. Она безошибочно выбрала из моих книг сборник Нины Берберовой, такой трепетно горький и бунтарский. Она любит "Аве Мария" Каччини, то есть нашего гениального Владимира Вавилова. Она любит мой любимый английский фильм "Книжная лавка". Вот перечисляю — и злюсь: как будто опять оправдываюсь перед теми самими пустыми масками. Да какой еще ответ нужен этому миру?! Полюбить чужого ребенка как своего — это нормально! Все, больше ответов не будет.
***
"…Я смотрел в эти лица и не мог им
простить
Того, что у них нет тебя и они могут
жить…"
Почему мы так поздно благодарим наших вдохновителей…
Да, Юлик, один — ноль в твою пользу, без "Наутилуса" не обошлось. Прослушанного в слезах. Особо почитаемые хиты — не по одному разу и не в одном варианте, в экстазе недоумения — как я могла о них забыть так надолго?! Впрочем, забыть — громко сказано, просто я теперь слушаю Митин джаз. Но у "Науса" такой пронзительный саксофон!
Под песню про апостола Андрея, почти неслышно в дом вошел Алеша. С огромными пакетами из магазинов. У каждого слоя жизни своя драматургия.
И, как всегда, Алеша вернулся к тому месту, когда ссора еще не началась. И с этого места продолжил, как будто ничего и не было. Как у него так получается? Вот будь моя воля, я бы часами перемалывала, обсуждала и раскладывала бы по полочкам пережитые обиды и катарсисы. А он — бац! — и, как говорится, "давайте вернемся к тому моменту, когда мы были незнакомы". Когда еще не успели сделать друг другу больно. И хотя этот метод противоречит тому, что я знаю о человеческих отношениях, он почему-то работает. Ну и к тому же после падения в Марианскую впадину… ужасно хочется есть!
16. Последний звоночек
Копаясь однажды в содержимом Митиного компа, я нашла престранный документ, не подлежавший толкованию с точки зрения здравого смысла. А именно — международный сертификат…ээ…по обучению священнослужению протестантской церкви, выданный Симонову Дмитрию Константиновичу. Я смутно припоминала, что когда-то он мне об этом говорил — в ключе ерническом и шутейном, разумеется, и тогда же делился, что хочет купить боксерскую капу, потому что накануне, когда он играл, к нему пристали пьяные бомжи и еле отстали. Да, в Королёве обычно спокойно, и проблем не бывает, но вот, как говорится, и на старуху нашлась проруха. Эта новость привела меня в ужас, внутри завыли мигалки "ребенок в опасности", и Мите пришлось успокаивать нас новостями о том, что он теперь пастор и даже может совершать обряд венчания. Ну, подобной-то веселухи мы от него наслушались немало, и, как говорил Алеша, главное, чтобы не принес с помойки бычий череп, — вот тоже была история… Так что на новости воцерковления никто внимания не обратил. Я била тревогу — "может, хватить играть на улице?!", но на нее, в свою очередь, не обратил внимания Митя. Потом история с бомжами поросла быльем и не повторялась, а мне на глаза попался этот потешный документ, и тогда я кое-что вспомнила. Об эпизоде, который случился во время Митиного крещения в полугодовалом возрасте. Спешу заверить, что я вовсе не дрейфую в сторону религии, но факт остается фактом, обряд был совершен, и в самом конце священник вдруг сказал: "Ой, а в алтарь-то ребенка внести забыли! Значит, священником будет!"
В моей жизни не так много сбывшихся предсказаний, пусть даже иронично. И не спрашивайте меня, что сказал бы тот православный священник на протестантское баловство, надеюсь, что его тоже рассмешила бы эта филькина грамота. Но с учетом матерого атеизма, который захлестнул Митю в преддверии подростковых бурь, это предсказание еще и загадочное. Хотя была еще в его жизни… одна тетрадь! О, эти наши тетради, куда мы записываем свои юные неоперившиеся мысли. Тетрадь была заведена с размахом — толстая, формата А4. Записаны только первые две странички, остальные остались нетронуты, что было в Митином духе. Недлинен оказался философский труд, в начале которого была сделана порывистая пометка "Все это <нецензурное слово> бред". Далее были изложены краткие тезисы, прямо-таки как в научной работе. Тезисы были такие:
1. Люди — чисто биологические существа.
2. Нет правильной точки зрения, есть субъективные. Нет ничего изначально правильного, нельзя даже быть уверенным в том, что 2+2=4. Я и сам не верю в то, что эта хрень, которую я пишу, правда. Я лишь излагаю свою мысль.
3. Может, все и не так.
И дальше подчеркнуто: "Тут я пишу то, что искренне думаю". А думал он о том, например, что "мы бесхозные создания, которые подумали, что они лучше, выше остальных животных". О том, что "человек перманентно думает, что он мыслит, и значит, и у него есть что-то типа души, но мы просто сборище нейронов, которые в наших мозгах создают мысли, из которых и создаются личности". Еще я у него вычитала тонкую мысль о том, что все хотят быть главными, и даже если кто-то и хочет быть второстепенным персонажем, но при этом все равно желает исполнять главную роль и чтобы без него ничего не вышло.
И, наконец, вывод из всего этого весьма неожиданный:
"Нет, конечно, возможно, что что-то типа Бога вправду может существовать, и то, что творится какой-то замысел, который пока нам не дано понять, а, может, кто-то уже понял, но пока не говорит. Давайте подумаем на примере квантовой телепортации. Что если переместить по такой схеме человека? Будет это такой же человек, с такими же мыслями, но будет ли это тот же человек? Или уже другой, но такой же?
В общем, стоит ли видеть в людях людей или биологические создания? Или мы всё же души божьи, кто вот знает…"
Не в эпоху ли этих рассуждений Митя купил книгу Платона? Эта книга связана у меня с феерическим хаосом папенькиной съемной квартиры на Савеловском вокзале. Папенька о ту пору жил в Крыму, но Лида самоотверженно продолжала ее снимать для Мити. Точнее уже одну комнату из нее. Ведь там Митеныш играл, репетировал, что в нашей коммуналке было невозможно. И к тому же квартира была рядом со школой. Туда он приводил друзей. Он любил это место. "Не знаю, как сказать об этом маме, но мне здесь больше нравится", — поведал он Машеньке. Кто бы сомневался!