— Нет, не прибирайся здесь больше! — у нас была жестокая стычка после того, как я приехала на Савелу и посмела вступить в неравный бой со здешними духами хаоса. Духи мне поведали, сколько сакральных предметов, которые я годами искала дома, можно найти под здешним покосившимся и неудобно раскладным диваном. Его проседающие неровности снизу подпирали стопки книг. Но были и не "несущие" книжные залежи вперемешку с носками. Я не сказала "грязными носками" не потому что отрицаю очевидность, но у Мити была теория, что грязный предмет со временем, если его оставить в покое, например, под диваном, может до некоторого уровня самоочиститься. Не идеально, но основная загрязненность растворится в своеобразной энтропии. В общем, по аналогии с той самой женщиной, которая год не мыла голову — и не прогадала! Так что носки, как мне было доложено, тоже участвовали в этом критически важном для всего человечества эксперименте. Среди них я обнаружила — какая пощечина! — "Фауста", которого дарила Мите на день рождения. Не просто так от балды подарила, конечно, а когда он заговорил в сторону великой книги, которую я и сама полностью не осилила. Я решила ковать железо, пока горячо, и поддержать импульс просвещения! А тут — такое пренебрежение! Митя, гневно выпучив свои большие карие глаза, заливал мне, что "Фауст" пребывает под кроватью именно потому, что он его читает.
— Носки самоочищаются, а "Фауст", видимо, самочитается! Да ты же здесь почти не ночуешь! Ты спишь дома, где тебе так не нравится, — не сдавалась я.
— Вот сегодня я как раз и собирался здесь остаться! И вообще, хватит наводить здесь свой злобный порядок. Когда ты уйдешь, я всю грязь верну на прежнее место!
Что ж, это известный метод Карлсона…
Путем напряженных переговоров я добилась непреложного права книги на уважение. Любой, не только великой и бессмертной. Новенький Платон не должен вытеснять Гёте и любого другого автора на обочину жизни, то есть в поддиваные пыльные закрома. Книга должна быть на виду! В противном случае она низводится до макулатуры, а это просто больно видеть мне как писателю. Это, как показывает опыт, очередная ступенька к обесцениванию жизни человеческой.
Митя согласился, и с тех пор Платон и Фауст дружно пребывали в его школьном рюкзаке. А вот что там было еще — большой вопрос! Учился он в старших классах довольно причудливо. Скорее играл роль анфана террибль, клоуна и баламута с последней парты. Весь это бунт начался в восьмом классе, и тогда я стабильно каждую неделю-две получала гневные звонки от классной. Первое время я считала ее сумасшедшей — ведь с прежней Натальей Владимировной мы были как у Христа за пазухой — но потом с жалобами подтянулись и другие учителя. Все это мне стало надоедать. "Вы со мной так говорите, словно они какие-то монстры! Самые худшие в школе!" — устало пыталась я выяснить природу конфликта молодой и нервной классной дамы с Митиной бандой, куда входил Ваня, который, между прочим, теперь и сам учитель истории! И Вова, который учился вместе с Митей игре на флейте у Андрея Петровича. Однако школьные педагоги нынче пошли — какие-то хлипкие истерички! Если уж они с такими учениками не могут справиться, то как они сдержат натиск настоящего хулиганья?
"Да! Они самые худшие в школе!" — с мстительным придыханием ответила мне… впрочем, стоит ли ее осуждать? В школе была махровая текучка, и утекали, увы, большей частью хорошие учителя. Удержались среди них очень немногие. Какую-то молодую неопытную девицу после института кинули на классное руководство восьмиклассниками. Заткнули ею дыру. Это жестоко. Может быть, конечно, она и сама возжелала, "у девушки искания, духовная жажда", плюс неплохая прибавка за классное руководство. Да бог с ней. Потом я привыкла к таким звонкам. А так как мои нагоняи не слишком впечатляли Митю, я решила обратиться за помощью к папеньке. Пусть хотя бы раз жизни сходит на родительское собрание! Разрулит конфликт… Не все же воображать себя правозащитником и ходить на митинги в защиту Пусси райт, все равно от этого одни убытки. И папенька внял моей слезной просьбе — он ворвался посреди собрания и затребовал, чтобы ему немедленно были высказаны все претензии, а то ему некогда здесь штаны просиживать. Масонская ложа под названием "родительский комитет" была возмущена до глубины души, по поводу чего я испытала легкое злорадство. Потому что если в младших классах эта свора еще приносит какую-то пользу в виде закупки учебников и прочего, то в старших это абсолютное зло. Хорошо, что папенька немного растряс эти жировые отложения вместо мозгов. Он выслушал претензии, потом шумно встал и ответствовал в духе хрущевской оттепели:
— Так, ну в целом я понял — у вас с Димоном проблемы. У вас проблемы — вы их и решайте. У меня с ним проблем нет.
После чего случился переполох, и меня хотели вызвать в школу. Чуть ли не к директору. Но на всякий случай на сей раз не решились вызывать меня напрямую. Подумали — а вдруг я такая же, как папенька, просто шифруюсь до поры до времени. И решили передать это милое приглашение через Митю. А он "тупо забыл". Это его обычный ответ на мои гневные стенания.
Надо заметить, что эта забывчивость заслуживает своего места в повествовании. Потому что она словно была частью того самого плана. Я не буду мелочиться и вспоминать, сколько физкультурных форм, шапок и варежек мы потеряли из-за этого чудного "тупо забыл". Но Митя упорно не запоминал, например, семейные дни рождения. Сколько было угрохано моих риторических ресурсов на разъяснение этической важности этой даты для человека и его окружения! Все насмарку. Ну, разумеется, о днях рождениях бабушек я ему напоминала. А вот о своем… не будешь же талдычить ребенку: эй, не забудь меня поздравить, слышишь?! Да и странно как-то… Хотя я опускалась и до этого — не в корыстных и мелкобуржуазных, а в воспитательных целях. Что интересно, при этом Митька — щедрый даритель. Просто не любит укладываться в общепринятый повод. Ритуалы его гнетут. Ему нужна спонтанность. Ребенком он с азартом мастерил разные сувениры и поделки, и дарил их просто так. Потом, когда подрос, был готов забыть уже и о своем дне рождения. Доказывал мне, что этот день ничего не значит, и он не понимает, что тут отмечать. Мол, что такого — родился и родился?! Я все ломала голову, где я сделала упущение. Наверное, всему виной, что у нас не было торжественных семейных застолий — терпеть их не могу! Опять, наверное, все из-за меня. Да вот хотя бы, что родила его так неудобно — 10 января, очень близко к Новому году, который всегда был главнее и предвкушаемее. Да еще в день его рождения обычно зимние каникулы заканчиваются! И он немного грустил из-за этого. Но, разумеется, это опять мой самооговор. Конечно же, мы устраивали ему дни рождения, конечно, звали его друзей! Конечно же, тщательно и заранее планировали и распределяли подарки — чтобы новогодние не затмили деньрожденные. Но они все равно затмевали… Новый год он все равно любил больше, любил взахлеб, словно это и был его главный день.
А у меня был приземленный материнский страх: пусть лучше будет такой, как все. Обычность — это ведь защита. Но для Мити она была катастрофически невозможна. Он забывал даты, имена и лица, чтобы создавать другую реальность. Чтобы заново узнать человека, чтобы нажать спусковой крючок его миссии. Если вспомнить о том самом замысле, "который нам пока не дано понять, но кто-то, возможно уже понял, но пока не говорит".
Возвращаясь к нависшей надо мной опасности: вызов к директору? Это же наш тягостный архаичный шаблон страха! Публичная порка, охота на ведьм… Я съежилась и втянула голову, попутно благословив Митину забывчивость. Пусть, думаю, пока все уляжется, а я посижу, прижав уши. Если что — я болею! Благо, что анамнез у меня богатый. Я в домике! В общем, я струсила и пересидела так до Митиного перехода в десятый класс. А там и учительница поменялась!
В ту пору я стала понемногу понимать происходящее. Почему Митя сотоварищи были объявлены самыми худшими? Они были самыми заметными. Митя вообще однажды в марте пришел в школу в гавайской рубашке, шортах, шлепанцах и ковбойской шляпе. Порылся в папенькиных закромах! Перед школой заскочил и переоделся. Это был удар в мою больную спину, я боялась, что все мои диагнозы не спасут меня теперь от вызова к директору. "Ну вот зачем ты это вытворяешь?!" — пыталась понять я. "А ни в каком законе не написано, что человек не имеет права так приходить в школу! — невозмутимо ответствовал Митя. — Что не запрещено, то разрешено!"
Я сначала хотела договориться с ним о некоем компромиссе — пусть его выходки будут хотя бы потише, раз уж он без них совсем не может. Труба пониже, дым пожиже. Но понятно, что это была бы скользкая дорожка. Ведь как раз страшнее то, о чем не знаешь. В каком-то смысле лучше пусть бузит у всех на виду, и мне на это жалуются, я хотя бы буду в курсе. Впрочем, и это не выход. И я продолжала то гневно, то умоляюще призывать его к здравому смыслу, но Митя-то его видел как раз в бунте, в сотрясании порочной системы, где сынок одной гнусавой мымры из масонской ложи распространял какую-то курительную гадость в классе. Из серии когда все всё знают, но запреты и жалобы не работают, угадайте, почему. Мои силы по борьбе с ужасами нашего городка иссякли несколько раньше, когда класс терроризировал другой юный уродец. К счастью, он покинул нашу школу. Наверное, его родители не имели должного веса в тайной организации. А я тогда сильно сдала, и чувствовала, что катастрофически не вытягиваю наш школьный триллер. Но троекратное "ура" Ване — он дал в морду распространителю дури! Это, видимо, единственное средство борьбы с этой заразой — дать в морду, когда тебе предлагают попробовать.
Потом масонская ложа уволила Марину Юрьевну, первую в жизни учительницу, которая пробудила у Мити интерес к художественной литературе в рамках школьной программы. Я думала, что такого не бывает, после того, как мне было пересказано содержание "Ромео и Джульетты" приблизительно в таком ключе: "Он подумал, что она мертвая, и сдох, а она очнулась и увидела, что он мертвый, и тоже сдохла. Ну и хрень!" С тех пор я зареклась говорить о классической литературе с Митей, пока он подросток. Разве что лет через двадцать. Когда будут прочитаны пара-тройка страниц из "Фауста". И вдруг — момент истины! Он стал читать Блока! Мы сидим на кухне и обсуждаем поэму "Двенадцать"… И замаячила тема Серебряного века. О боги — все благодаря новой учительнице! Я готова была поклониться ей в пояс за такие впечатляющие достижения. Но она проработала у нас месяца три… потому что не угодила сынку, чей родитель входил сами знаете куда. И сами знаете что добился, чтобы ее уволили.