Оставаться там просто не было ни одной причины. Не было нужно совсем: ни для работы, ни для отдыха, ни даже для шального, случайного творчества, ни для чего. А значит, пошли они все лесом. Пообедать — и вперед, подписывать книжки, это хотя бы часть моей работы, хоть и не самая вменяемая и любимая.
Кстати, припомнил Андрей, в фестивальный пакет участника входили талончики на обед, привязанные к нескольким наиболее концептуальным заведениям города, он даже отметил себе, что неплохо бы зайти. Притормозил: нужный конверт обнаружился в кармане куртки, а сегодняшнее обеденное кафе с милым названием «Маркиз де Сад» располагалось как раз поблизости — для верности он заглянул в условную карту на обороте программы. Удовлетворенно улыбнулся: разумеется, пообедать можно было где угодно и на свои, но Андрей любил, когда самые незначительные мелочи сходились, складывались удачным паззлом, словно гарантируя, что и в крупном, важном, настоящем все будет хорошо.
Мимо пробежали — одна цокая каблучками, другая мягко, в кроссовках, — две девушки, брюнетка и блондинка, как бы не те же самые, вчерашние; если они тоже в «Де Сада», то, скорее всего, так и есть. Андрея они не узнали. Великое дело — темные очки.
Девушки нырнули под арку. Сам Андрей пошел бы в обход по двум широким углом сообщавшимся улицам, но тут наверняка имелся более короткий путь. Двинулся следом, ориентируясь на эхо каблучков и девичьего смеха; присваивая себе эти радостные звуки, город тут же примешивал к ним что-то потустороннее, странное, жутковатое. Солнце осталось снаружи, и темные очки из улучшенного аналога средневековой маски мгновенно превратились в повязку на глазах узника, который не должен знать, куда его ведут.
Андрей уже взялся за дужку очков…
Внезапно.
Все плохое происходит внезапно, вдруг, так что не успеваешь ничего. Только что, буквально в это же самое мгновение, ты весело шагал по одному из любимых городов, точно зная, чем займешь остаток дня, полновластный хозяин себе и своему времени. И вот уже сидишь на земле, в нелепой винтообразной позе, выронив конверт и впечатавшись ладонью в холодный камень, и непонятно, что с ногой — перелом, вывих?.. ч-черт, неужели вывих тоже болит так сильно?.. и надо, наверное, попробовать встать, придерживаясь за стену…
Сначала он, конечно, все-таки снял очки.
*
Автограф-сессия в книжном магазине, недостижимом, как Австралия пешком, началась по программе давным-давно. Возможно, уже и закончилась. Как ни странно, Андрей не был уверен, он, всегда чувствовавший время с точностью до минуты, — а мобилка, что с ним тоже случалось редко, разрядилась, издав напоследок невыразимо печальный звук.
Повязка на щиколотке сидела хорошо. Не зря же он когда-то, в далекие прежние времена, заканчивал медучилище.
И очень кстати, что аптеки в этом городе (готические вывески, сосуды толстого стекла на витрине и агрегаты странного вида вдоль дальней стены) попадались не реже, чем концептуально-дизайнерские кафе. После первого, довольно малодушного порыва позвать на помощь — во время которого и сел аккумулятор, раньше, чем Андрей определился, кого именно, — он припомнил одну такую прямо возле злополучного поворота в арку и, стиснув зубы, таки добрался до нее на своих двоих. Никто его не узнал, несмотря на отсутствие темных очков, никто не засуетился и не предложил немедленной госпитализации; милая девушка продала обезболивающий гель и эластичный бинт с милой же, ни к чему не обязывающей улыбкой. Делать перевязку у нее на глазах было немыслимо, и пришлось снова героически стискивать зубы, отступая назад в арочный проем. Впрочем, если я в принципе могу вставать на ногу, никакого перелома нет: это Андрей тоже помнил с тех, прежних времен, помнил твердо.
Теперь не мешало бы найти что-то похожее на костыль. Осмотрелся по сторонам: оказывается, тут был не просто коридор из одной улицы в другую, а проходной двор, какие прошивали город во всех направлениях — скрытый от посторонних лабиринт, наземные катакомбы, ошеломляющие своим контрастом с внешней, витринной его стороной. Здесь не было ни капли солнца, ни травинки, ни следа той причудливо-богемной, но все же упорядоченности, в которую город рядился для туристов, для чужих. Под стеной, дважды опоясанной галереями явно аварийных балконов, откуда свисали простыни и пестрая ковровая дорожка, и особенно под чуть крученой деревянной лестницей с подгнившими ступеньками и обломанными перилами, громоздился всяческий хлам, и палок там было полно, любого размера; в общем, мне опять повезло. Только немного доползти.
Утвердившись на ногах, он снова почувствовал себя человеком. Теперь было вполне реально — пускай и очень медленно — дойти до отеля, а там уже сдаться на милость организаторов и страховой медицины. Или, если не станет хуже (вероятнее всего, это банальное растяжение связок, и зря я паниковал), просто поваляться до отъезда на широченной кровати с кружкой мятного чаю и ноутбуком, употребляя с пользой оставшееся фестивальное время. Обидно, но что поделаешь, с каждым может случиться.
И в этом даже что-то есть.
Действительно, размышлял Андрей, со сдержанной бодростью ковыляя через дворик в ту сторону, куда, вероятно, удалились девушки: возвращаться, в третий раз проходя через ту же арку, претило эстетическому чувству и здравому смыслу, — не так часто я могу позволить себе это. Остановку, передышку, завис во времени, когда автоматически обнулилось все, что я был кому-либо должен, а новые обязательства не наросли, и номер в отеле зарезервирован до утра понедельника, и все это время единолично принадлежит мне. Жене и детям, разумеется, ничего не говорить. Перед организаторами извиниться, максимально ограничив их дальнейшее вмешательство в свою жизнь; а впрочем, они на фестивале настолько задерганы, что вряд ли проявят навязчивость. Отменить все назначенные встречи… С некоторых фигурантов, правда, станется явиться в отель с бутылкой и дружеским участием.
И даже со стопроцентной вероятностью.
Он поморщился и зашипел, споткнувшись травмированной ногой о камень, или что тут у них валяется посреди двора?.. сам виноват, смотри под ноги. Разумеется, к тебе придут. Более того, потянутся косяком, как только слух о том, что Андрей Маркович повредил ногу и лежит в номере (кстати, еще не факт, что перестраховщица Оля не настоит, усугубляя положение, на больнице), разнесется стихийными инфопотоками фестивальной тусовки. На хлипкий заслон отельного или больничного персонала надеяться нечего. Нас ожидает непрерывная поляна и пьянка, сплошной поток якобы сочувстующих, а на самом деле слетевшихся на запах крови. Жаждущих внимания или чего-нибудь более материального — не секрет, что в этом городе в эти дни рекордно высока концентрация тех, кому чего-то от меня надо, — вот что мы имеем в ближайшем будущем вместо покоя и свободы. Их же ничем не остановить. Они раздерут в клочья мое время.
Андрей достиг противоположной арки, темного и тревожного выхода со двора — если там действительно выход, а не тупик, никогда же не знаешь наверняка. Поднял голову: синева многоугольного обрезка неба далеко вверху была неправдоподобной, вклеенной не отсюда, и совсем уж странно висел на ней белый полумесяц луны. Из колодца, говорят, даже днем видно звезды. Интересно было бы спуститься и посмотреть. Очень многие парадоксальные явления жизни живут в нашем сознании и больше нигде — только потому, что никто никак не удосужится проверить.
А если не идти сейчас в отель? Если вообще туда не идти?
Арка, наверное, не была прямой — иначе отсюда виднелся бы свет в конце тоннеля или его глухое, абсолютное отсутствие. Никто не знает, где я, мобильный разряжен, а чтобы проковылять мимо «Де Сада», где с большой вероятностью толчется фестивальная публика, у меня при себе незаменимые черные очки. Андрей надел их, окрасив небо в более гармоничный тепловатый оттенок, и снова снял — не повторять же недавней фатальной ошибки. Если то была ошибка, а не что-то совсем другое, чему он пока не мог нащупать названия — но общее ощущение, пока одна лишь тонкая, вибрирующая, как волос, эмоция, уже зародилась и росла, подчиняя себе рассудок.
Так я и сделаю. А там посмотрим.
Под арочным сводом палка начала издавать звучный стук, сообщая походке что-то пиратское, зловещее, и прекрасно, пускай все разбегаются при моем приближении. Это время, это сокровище, неожиданно попавшее мне в руки, я не отдам, не упущу просто так. Я что-нибудь придумаю. И это будет совсем не то, что сумеет предположить кто угодно из вас.
Впереди забрезжил свет, далекий, как берег.
*
Это было как сбежать с собственной свадьбы или явиться на собственные же похороны. Очень весело — по крайней мере, поначалу.
Андрей бодро стучал костылем по брусчатке, улыбаясь встречным старушкам и подмигивая девушкам, к счастью, сплошь незнакомым. В темных очках оказалось почему-то некомфортно: то ли осенний день, перевалив через полдень, потерял свою яркость, то ли боязнь падения угнездилась после травмы глубоко в подсознании, борясь за право на полный обзор. Ну и ладно. К счастью, я не из тех людей, которые, как Полтороцкий, появившись где-то, неизбежно привлекают всеобщее внимание. Я — другой породы, из тех, кто часами может стоять незамеченным с краю толпы, наблюдая ни о чем не подозревающую жизнь. Для писателя это хорошо. Особенно если он решил сбежать с уготованного ему праздника литературной славы, бессчетного в очереди, плотно расписанной на месяцы вперед. Сколько можно, в конце концов?..
Даже Полтороцкий — и тот взял да и позволил себе слинять из зала заседаний на рыбалку; если не врет, конечно, с него тоже станется. Но я-то широко известен в узких, герметичных в мировом масштабе литературных кругах своей ответственностью и пунктуальностью, да-да, Андрей Маркович никогда не опаздывает, ни на минуту, он умеет ценить свое и чужое время.
Пока человек окружен себе подобными, опутан паутиной личных и социальных связей, своего времени у него нет. Делаем поправку: себе подобными — по