поездках; а потом надоело. Фейсбук шевелился и сейчас, хоть уже и не с прежней силой — теснили конкуренты, в сети каждый год появляется что-то радикально новое, к чему с восторгом устремляется публика, нацеленная на одно: оставаться в тренде, не проиграть никому в новизне. Статусы, лайки, комментарии, с последними негусто, но Андрея интересовало другое — пометки-крючки времени под каждой записью: сутки назад, два часа назад, минуту назад… Самые свежие, как и положено, периодически меняли значение: две минуты назад… три минуты… В сети было свое время, четкое, структурировавшее всё и всех, диктующее свои правила. Но когда Андрей попытался написать контрольный статус, прокомментировать кого-то, просто поставить очередной лайк — ничего у него не вышло.
Он ходил по самым разным сайтам — новостным, рекламным, фанатским, порнушным, пытался где-то регистрироваться, хоть как-то встроиться в виртуальный мир, в отличие от реального казавшийся таким прочным, привычным, прежним. Но сеть отторгала его, как чужеродный элемент, не желала иметь с ним дело, не видела в упор. В нашем несовершенном мире вне времени автоматически означает вне сети. И не придумано специальных настроек, чтобы синхронизироваться по Абсолютным Часам.
Таймеры на местных сайтах, кстати, показывали вечер субботы — 21.00 — но в это столь простое и точное время нельзя было верить, оно всего лишь мимикрировало под настройки моего хроноса, притворилось настоящим и ничего не означало. В этом фальшивом времени меня еще не искали: на фестивале постоянно случаются недоразумения и накладки, мало ли кто и почему не явился на свою автограф-сессию, у многих в неподходящий момент разряжается мобильный, и никому пока не пришло в голову поднимать тревогу, милицию и прессу.
Кстати, о мобильном; наверное, имело смысл поставить его на подзарядку и попробовать воспользоваться — а вдруг? Предмет излишества, которым Андрей стойко не обзаводился много лет, отставая от моды, а под конец уже и от здравого смысла, считая, что наличие постоянной связи только мешает по-настоящему ответственно планировать свое и чужое время; он мог оказаться союзником — в силу своих сложных и неразрывных взаимоотношений со временем. Кроме того, только в мобильном у Андрея были часы.
Он воткнул зарядку в розетку (как легко и беспроблемно получается все с электричеством — даже подозрительно), тут же включил трубу, глянул на таймер — ну конечно, 21.07, все та же фальшивка для внутреннего пользования, интересно будет вынести телефон за пределы номера и посмотреть, что получится — и просмотрел непринятые звонки: Ольга, Нечипорук, несколько раз незнакомый номер, наверное кто-то из организаторов фестиваля, Скуркис, испанцы, Марина из литагентства, два раза мама, вот кто всегда начинает волноваться первой, даже в этом, чудом сохраненном локальном времени. Инна звонила только по крайней необходимости; для того чтобы просто держать на расстоянии связь, ей, человеку визуальному и вербальному, как и он сам, вполне хватало переписки.
Перезванивая маме, Андрей уже знал, как оно будет. То же вращающееся колечко, только в аудиоформате. Бесконечные длинные гудки.
Он проверил последнюю возможность: попытался расширить границы хроноса, позвонив по внутреннему телефону на ресепшн. И что-то клацнуло, и отозвался милый девичий голос с певучим местным выговором, Андрей был готов ее расцеловать, живую, замечательную, отозвавшуюся сквозь безвременье!.. И тут она повторила ту же фразу по-английски, потом по-французски все тем же говором, превратившимся в акцент… автоответчик. Пискнул сигнал, и наступила знакомая бесконечность.
Выхода не было.
Было несколько возможностей — а по большому счету только две, самая простая вариативная развилка.
Я могу остаться здесь, в уютном хроносе, во внутреннем мирке, так похожем на настоящий, с выходом в сеть, которая прекрасно заменяет реальность всякому человеку, выпавшему из времени. Остаться и беспристрастно наблюдать со стороны все то, что многие на полном серьезе считают жизнью. Что-то в этом есть: по крайней мере, здесь мое внутреннее время идет, и вскоре (как, оказывается, приятно употреблять с полным правом подобные слова!) я узнаю новости о себе. Побываю, черт возьми, на собственных похоронах… Если все это, конечно, будет: тревога, розыски, комментарии, версии, похороны. Не знаю. Возможно, безвременье выкрутится как-то иначе, в любом случае интересно, с какой стороны ни посмотреть.
Посмотреть можно. Но повлиять, как мы уже выяснили — никак. Просто смотреть и знать, что те же самые новости в той же сети, в новостях, на фейсбуке — но в своем времени — лихорадочно отслеживает и листает Инка, и старается держаться, и до последнего скрывает от свекрови и детей…
Вторая возможность.
Вторая — это выйти отсюда. Выйти назад в призрачный, но все-таки парадоксально реальный мир с несметными толпами людей, проходящих друг сквозь друга, с трупами и живыми, руинами и парадными фасадами в одном и том же срезе пространства. Выйти и наблюдать со стороны, потому что выбора у меня все равно нет. И попытаться все же понять, как он устроен — мир, из которого вычли время.
*
Он принял душ, переоделся и сменил повязку на щиколотке, собрался, взяв с собой и нетбук, и мобильный, и теплую куртку, и кружку с кипятильником, и даже зачем-то початую пачку сухого печенья, обнаруженную в рюкзаке; сидя в номере, Андрей успел проголодаться и выпил мятного чаю, но предполагал, что снаружи, в безвременье, голод исчезнет, как и боль.
Больше всего смущала лестница. Эта жутковатая толпа, резко редеющая ниже десятого этажа — почему? Ближайшая, чисто географически, загадка безвременья, по идее, она первой требовала к себе внимания и поисков решения — но именно эту загадку Андрей предпочел бы не трогать, оставить в покое, забыть; он сам не понимал почему, отторжение было иррациональным, словно нежелание прикоснуться к непонятного происхождения слизи. Потом. Когда появится время.
Можно попытаться вызвать лифт. Электроника пока хорошо себя проявляла; правда, внутри моего личного пространства — но вне я просто еще не пробовал. Андрей завернул к лифтовой шахте, нажал на кнопку, она послушно засветилась… Нет.
Лифты в отеле были помпезно-прозрачные, и сквозь стеклянные стенки шахты хорошо просматривалось, что человеческий аквариум набит под завязку по всей длине: безвременье честно отображало кабинку в каждый момент ее непрерывного движения вверх-вниз, и не дай бог угодить в эту колбу, откуда может и не оказаться выхода. И вообще стоило бы, вспомним вращающуюся дверь (как бы, кстати, ее обойти?) держаться подальше от вещей, пребывающих в постоянном движении.
Развернулся и двинулся к лестнице; так первопроходцы входят в холодную мутную воду реки с илистым дном, решительно и сурово, придерживая над головой рюкзак и палатку со спальником — если очень нужно на тот берег.
…Спустился.
В поисках другого выхода из вестибюля — кажется, был такой сбоку, и с обычной дверью я как-нибудь справлюсь, должно быть проще, — Андрей немного побродил по периметру, стараясь держаться поближе к мягким пуфикам у стены, сквозь которые проступали руины выше человеческого роста; интересно, на месте чего возвели это здание, что разрушили? — да ладно, никуда ведь он не делся, дом-предшественник, по которому наверняка плачут культурные активисты, вот сейчас выйду и рассмотрю как следует снаружи. Искомая дверь обнаружилась и выпустила почти без сопротивления; еще немного, и я научусь проходить сквозь стены. Если принять во внимание, что любой стены в каком-нибудь времени еще или уже не существует…
Отошел к противоположной стороне улицы, многослойной, мерцающей, но все же куда более цельной, и всмотрелся в развалины на месте поблескивающей стены. И сглотнул, и передернул плечами, прогоняя озноб, и малодушно — беспристрастный наблюдатель! — подумал, что лучше б он этого не делал, не останавливался, не наводил резкость, не смотрел.
Горы битого стекла, перекрученные кабели, женская голова в разбитых очках, расплавленная панель какой-то электроники, трубы, обрывки ткани, яркая игрушка в детской ручке… расколотая ванна, крошка из кафельной плитки, спекшийся пластик, сажа, пепел, раздавленные и обугленные трупы… Когда?!
— А хрен разберешь. Потому и нету смысла.
Андрей вздрогнул, взвился, обернулся.
Человек смотрел на него. Улыбнулся щербатой улыбкой. Небритый, с синеватым опухшим лицом и неопрятным седым хвостиком из-под растянутого берета, в заскорузлом бомжовом одеянии, подвязанном зеленым женским пояском. В сумеречном полумраке этот человек все же отбрасывал неясную длинную тень через всю улицу.
Только одну тень.
IV
— Я хочу есть.
Говорю — и тут же понимаю, что это неправда, я не хочу есть, я не смогу проглотить ни крошки, даже если мне сейчас предложат. Хочу пить. Жгуче, настолько, что перехватывает горло сухим обручем, а язык становится пупырчатым, как поверхность сенсорной панели для незрячих.
— Есть?! — с возбужденной, болезненной радостью переспрашивает Игар. — Так пошли!
Тянет меня куда-то вбок. Молча отбиваюсь, выдергиваю руку.
— Ирма! Ну сколько можно?.. Я сам уже голодный, как… Пойми, это пле… Мир-коммуна, здесь так надо, все так делают!
— Нет.
— Ну чего, чего ты боишься?!
Он боится и сам. Боится дико и непобедимо, иногда становится заметно, как подрагивают у него коленки, и свой мобильный в трясущихся пальцах Игар перестал крутить после того, как три раза подряд упустил на землю. Боится того же, что и я. И зря надеется это скрыть.
А ведь сначала я боялась прямо противоположного. Я думала, они меня схватят, пленят, сделают со мной что-нибудь ужасное — эти, появившиеся из-под земли, которым Игар привел меня и сдал, гармоничную самодостаточную… идиотку, лишенную начисто не только интеллекта — банального инстинкта самосохранения.
Но они лишь провели нас внутрь. Через целую анфиладу порталов, лазерных и силовых заграждений, систему паролей и кодов, и с каждым из них становилось все тоскливее и безнадежнее. Я пыталась сопротивляться, да! Жмурилась, не давая датчику считать рисунок сетчатки, вырывалась, изворачивалась и закрывала голову руками, до последнего защищая свой генетический материал, в конце концов все-таки доставшийся им длинный рыжий волос… А Игар монотонно уговаривал успокоиться, не вести себя, как дура, — очень вовремя вспомнил!!! И я орала на него, потому что эти были просто безликой сумеречной силой, а он — человеком, которому я доверилась, мерзавцем, предателем, сволочью!.. Ни одно из известных мне слов не было достаточно сильным для него.