Ничего личного. Я, Молния, ликвидатор, спецохранец, человек рабочего времени! — всю жизнь ненавижу, когда сбрасывают все в одну кучу. Например, дом-базар и дом-трах.
Я в сером: даже увидев меня, они не догадаются, не поймут, не успеют, эти двое тупых спецохранцев из крамеровского подразделения, взявшихся за голову и ноги гостевого трупа. Я ни на мгновение не выпускаю их из-под контроля, вижу их изумление: ликвидатор в дом-базаре? — оно мне только на пользу, еще один шанс выиграть время… А сдернуть с нее ничего не соображающего коммунала, и отшвырнуть, и размазать об стенку — это я делаю одной левой, на автомате, не отвлекаясь и не прилагая усилий.
Тем временем ее руки уже незаметно, как облака в штиль, соскользнули чуть ниже, приоткрыв пол-лица.
Она очень-очень медленно раскрывает глаза.
Смотрит беспомощно и неподвижно. Она, конечно, не видит меня, она ничего не понимает. И ее нельзя оставить вот так, одну в коммунальном времени, среди тупых рыл дом-базара. Ей тут не выжить, я знаю.
Если б не мой приказ, вот что бы я сделал. Я раздвинул бы границы моего спецохранного времени! — и впустил бы ее внутрь. И она ожила бы в моих руках: вздрогнула бы, забилась, начала б, наверное, вырываться, превращаясь в обыкновенную рыжую девку…
Медленно-медленно опускаются ее ресницы.
Спецохранцы выносят труп. Старикашка семенит за ними, и никто не прикрывает ему спину.
Смотрю на нее в последний раз — на девушку из другого времени и пространства, гостью, чужую, не отсюда. На ее груди еще болтается бейджик, но мне сейчас некогда читать ее имя. Я должен выполнить приказ, а потом, после, может быть… Я вернусь, я успею, меня зовут Молния.
Движение за спиной, быстрое, опасное; оборачиваюсь молниеносно, успевая подумать: все-таки слажал, дал себя заподозрить, а хуже всего — подпустил их слишком близко. Но это не спецохранец. Это он сам, вип-гость, старик по имени, которое я не забуду уже никогда — Эбенизер Сун.
Он в радиусе ликвида. Ближе — на расстоянии протянутой руки.
Мне достаточно одного, даже не слишком быстрого движения. Почему я не делаю его? — потому что никогда раньше не ликвидировал живых людей?..
Нет. Потому что он смотрит — на нее.
— Та девочка, — бормочет чуть слышно, себе под нос.
И только тут замечает меня:
— Помогите. Надо забрать ее отсюда.
Это приказ. Я привык исполнять приказы, и я склоняюсь над ней раньше, чем успеваю подумать, кто он, собственно, такой и откуда у него право… Неважно. Он прав. Надо забрать ее отсюда, а остальное подождет.
Ее тоненькая шея на моей ладони. Волосы падают вниз, они наверняка щекотные и пушистые на ощупь — но она не в моем времени, вне моей рабочей оболочки, и я не могу этого почувствовать. Подхватываю ее другой рукой под колени и иду. Вслед за ним, человеком, которого я должен убить.
Но он знает, куда идти.
Мобила.
Несколько нескончаемо длинных звонков — за это время мы проходим коридор и выбираемся из дом-базара; только здесь я позволяю себе остановиться, перебросить бессильное тело девушки головой себе на плечо, так, что могу придерживать ее одной рукой, и нашариваю мобилу, разрывающуюся от гнева. Конечно, это Гром. Он почти кричит:
— Что случилось, Молния?!
— Все в порядке, — понижаю голос, хотя старик, понятно, все равно услышит, если захочет прислушаться. — Веду.
— Он еще жив?!
Что я могу ему ответить?
Гром, конечно, берет себя в руки. Чеканит вполголоса, и в каждом его слове — то великое доверие, что он оказал мне, только мне одному… и которое я не сумел оправдать:
— Я уже отдал приказ по Окружности. Сигнал к восстанию. Оно захлебнется, Молния, если он уйдет и перекроет эквопоток.
— Гром, я…
— Быстрее! — кричит старик Эбенизер Сун, и в его надтреснутом крике больше силы и энергии, чем в таком знакомом голосе Грома в динамике мобилы. — Сюда!..
И тут я чувствую, как медленно-медленно уменьшается тяжесть на моем плече. Испуганная девушка, запертая в коммунальном времени, начинает приходить в себя. Надо перехватить ее поудобнее, так, чтобы не смять кожу, не порвать волосы, не повредить хрупких костей…
Мобила.
Не моя. Моя по-прежнему в руке, и это низачем не нужно.
— Да, Морли, — бросает нетерпеливо Эбенизер Сун.
Останавливается. Слушает.
— То есть?.. А какого черта вы молчали?! Я мог хотя бы предупредить Эжена…
И после паузы, устало:
— Я не желаю больше иметь с вами дело, Морли. Игар мертв.
И после еще одной:
— Хорошо. Только ради девочки. Мне самому уже все равно.
Отключает мобилу и повышает голос, обращаясь одновременно — я бы помер со смеху, но не сейчас — и к спецохранцам, и ко мне:
— Быстрее! На Окружности бунт. Мы должны успеть прорваться.
Я вижу, как двое в черном переглядываются, и что-то нехорошее мелькает в их перекрестных взглядах. Старик не замечает, ему не до того. Срывается вперед, хренов полководец, которому дикий кураж заменяет и силу, и мозги. Встречные коммуналы, неспособные разглядеть никого из нас, все же брызжут в стороны с его пути. Но движется он, теперь я отслеживаю и могу оценить траекторию — в правильном направлении, через два квартала будет дом-вход.
Ни разу, кстати, не слыхал, чтобы его называли «дом-выход».
Старик несется впереди всех и не видит. Вижу я — как, переглянувшись еще раз, двое в черном одновременно отпускают, а может, и швыряют осточертевший им труп. Он шмякается на землю, с ореховым стуком раскалывается череп, трещат недоломанные при жизни кости. А спецохранцы неторопливо, и чему их только учили на Базе?! — расчехляют оружие.
Эбенизер Сун оборачивается на звук. Но не понимает.
Понимаю я.
Не все сразу. Не успеваю — подумать о том, что я один против двоих, безоружный, с девушкой на руках. И тем более о том, что они, спецохранцы, тоже, наверное, подчиняются Грому, а значит, мы союзники, и ничто не мешает нам прихлопнуть наконец этого давно обреченного старика, а потом ждать приказа, что же делать дальше. И в ожидании, раз уж тут оказалась эта рыжая девка, заглянуть всем вместе в ближайший дом-трах.
Думать я не успеваю вообще. Но хватаю на лету главное, то, что не замечалось раньше, в дом-базаре, где счет не шел на доли секунды.
Мое время — быстрее стандартного спецохранного. Тогда, на выходе с инфохрана, меня ускорили еще!.. И это никуда не делось. Я быстрее них!!! — а потому могу всё.
Я спускаю ее с рук, осторожно, словно она вся из стекла, и придерживаю долю мгновения, давая утвердиться на ногах, и все-таки не рассчитываю движения — будто получив удар в спину, она летит вперед, согнувшись и взмахнув волосами, прямо на изумленного старика. Но это уже неважно, я успел обернуться раньше, чем они что-то сообразили, и в прыжке я выбиваю у ближайшего из них оружие, а со вторым вхожу в клинч. Каждый мой удар — на опережение, точно в цель, а они еще и ни черта не понимают, они успели ко мне привыкнуть, к приблудному ликвидатору, зачем-то увязавшемуся следом… Вы не профессионалы, ребята. Сразу видно, что он никогда не работал с вами лично, мой учитель Гром. Который больше не имеет надо мной никакой власти.
Не помню, куда я задевал мобилу. Кажется, так и сунул куда-то, не закончив разговор.
Девушка. На мгновение позволяю себе обернуться, взглянуть на нее. Вижу, как старик Сун хватает ее за руку; кретин, так нельзя, ты же в спецохранном времени, сейчас под твоими старческими крючьями хрустнет и сломается тоненькое запястье…
Он догадался.
Он сделал то, о чем я мимолетно мечтал там, в дом-базаре. Раздвинул границы своего времени, впустил ее внутрь.
И я вижу ее-настоящую, стремительную и легкую, как рыжий ветер. Она бежит, и натянута струной ее тонкая рука, и развевается пушистая грива, и мелькают белые-белые ноги, обнаженные до самых кончиков волос, хоть бы он догадался прикрыть ее чем-нибудь, старый дурак Эбенизер Сун…
Они скрываются за углом. А я что? — я дерусь, весело и азартно, как на Базе, мне все равно, с кем драться и ради чего, я уже совершил что-то важное и главное, такое, что оправдывает всё наперед, всему придает смысл.
И оно летит со свистом, мчится безбашенно и свободно — мое время. Быстро-быстро отсчитывая обратным таймером, обнуляя ко всем чертям мою короткую жизнь.
— Я уйду, когда устану. Когда все это перестанет доставлять мне удовольствие, а станет рутинной работой, за которую платят много или уже не очень много денег, в зависимости от ситуации на рынке. А чем заняться, я придумаю. Моя жена выращивает цветы, а я могу, например, сажать деревья, вырастить сад, а еще лучше — лес. И наслаждаться свободным временем.
(Из последнего интервью Андрея Марковича)
— Вы не скажете, который час?
Девчонка смотрела на Андрея, задрав курносенький носик, миниатюрная блондиночка, словно с полки любимого Надюшкой и Марией магазина барби, и зелено-белая ленточка, трепыхавшаяся на ее воротнике, казалась остатком небрежно сдернутой обертки.
Он был сосредоточен, напряжен до предела, натянут звонко, как струна или кожа на барабане, готов к чему угодно — только не к этому кукольному личику, хрустальному голоску, наивному вопросу. И зачем-то сделал вещь, не имеющую ни малейшего смысла — глянул на запястье, туда, где уже лет двадцать, никак не меньше, не носил часов.
Он отвлекся.
И в этот миг сместились на последний крохотный отрезок все часовые стрелки, обнулились доли секунд на циферблатах, совпали, собрались и встали наизготовку рассыпанные частицы времени. И он понял — уже ослепленный вспышкой, оглушенный грохотом, опаленный жаром пламени и отброшенный взрывной волной, — что это был единственный способ. Только так и никак иначе — с кровью, ужасом и криком, с болью и смертью, с огнем и руинами, со всеобщим мгновенным концентрированным шоком, — и можно было призвать его к порядку, выстроить, вернуть.
Мое потерянное время.
*
— Фамилия, имя, отчество?
— Маркович Андрей Игоревич.