Нарчук и вправду рассчитывал, что Павел Черногузов может уйти в Крутогорский район немедля. Но отправился тот только па следующий день, потому что понадобилась кое-какая подготовка.
Через два дня после этого ушёл из отряда Перковский.
А ещё через сутки двинулся на разведку с четырьмя партизанами Степан Баранов. Он договорился с Нарчуком, что группа попытается выполнить три задания, о которых говорилось и раньше: выяснить, в каком населённом пункте состоялись недавние аресты и где находятся заложники из числа бывших советских активистов; определить, где надо искать оружие; наконец, твёрдо выбрать объект для будущей операции. Было условлено также, что выполнение последнего задания будет зависеть от того, что удастся разузнать о заложниках, о которых партизаны прочитали в немецкой листовке.
Понятно, что о заданиях в отряде знал только командир.
Баранов с четырьмя разведчиками оставил расположение отряда в среду, а в пятницу один из группы, Иван Герасичкин, привёл в лагерь пожилого мужчину с докторским саквояжем. Саквояж, конечно, нёс Иван Герасичкин. Доктор шёл налегке. Но по тому, как Герасичкин нёс его вещи, можно было сразу догадаться, что это не простой, а нужный человек.
— Товарищ командир, — отрапортовал, как и полагается, при входе в шалаш Иван Герасичкин, — по приказу комиссара отряда доктор Скабичевский доставлен для оказания помощи.
Конечно, такого порядка, чтобы на весь лес докладывали командиру, в отряде пока что не придерживались, ибо условия не всегда отвечали уставным требованиям, но Иван Герасичкин, видно, нарочно сделал это в присутствии доктора — мол, знай, куда попал!
Доктор, костлявый, среднего роста, был уже в летах. Седая бородка его была будто подбита снизу, и казалось, что он задирает голову.
— Вот, комиссар ваш приказал, — усмехнулся он, словно бы в отместку, как только Иван Герасичкин вышел из шалаша. — Явился и приказал, мол, собирайся, больному помочь надо. А кто больной, куда идти — так и не сказал. Говорит, вас будет сопровождать наш партизан. Слава богу, что наконец все выяснилось. Значит, это вы больной? Конечно, ни фамилии вашей, ни имени мне знать не положено? Ну что ж. А ну-ка, товарищ командир, позвольте в таком случае осмотреть вас! — И когда понял, что больной не способен даже двинуться, принялся успокаивать: — Лежите, лежите! — И словно сам с собой, начал рассуждать вслух: — По всему видно, что мы имеем дело не с огнестрельной и не с колющей раной. Так?
— Так, — ответил Нарчук.
— Ну вот, наконец и голос ваш я услышал, — пошутил доктор, пытаясь удобней подступиться к Нарчуку. — Скажите-ка, что с вами случилось? Митрофан Онуфриевич поведал ему, как внезапно, без всякой причины, скрутило его в болоте.
— А ну-ка, — крикнул после этого доктор из шалаша, — помогите вынести командира! Эй, кто там?
На его голос первым кинулся Иван Герасичкин, позвав Наума Слепкова, и они вдвоём осторожно, чтобы не причинить Нарчуку боли, вытащили его из шалаша на носилках, на которых он постоянно и лежал на случай тревоги.
С нахмуренным лицом, сосредоточенно и долго прощупывал доктор Скабичевский больного, потом попросил перевернуть его на живот и снова принялся прощупывать.
— Тут болит? — спрашивал он, идя пальцами вдоль позвоночника.
— Нет.
— А тут?
— Болит, — стонал распластанный на носилках Нарчук, постепенно успокаиваясь под нажимом докторских пальцев.
Наконец Скабичевский одёрнул на спине командира задранную к самой шее рубаху, накрыл плащом.
— Деформирующий спондилёз, — сказал он. — У вас раньше случались такие приступы?
— Нет. А как моя болезнь называется на понятном языке?
— Когда-то, слыхивал я, называли волчьей болезнью, — ответил доктор, — но не волнуйтесь. Болезнь не смертельна. Правда, помучиться придётся.
— И долго?
— Это уж как повезёт.
Оба они — и Нарчук, и Скабичевский — помолчали минуту.
Потом Нарчук сказал:
— Понимаете, доктор, долго мне лежать в таком положении не годится. И так залежался. У меня, кроме всего прочего, есть некоторые обязанности.
— Понимаю, дорогой, но… Условия… Скажите, не хотели бы вы перебраться в деревню?
— Как это?
— Очень просто. Пришлём из деревни подводу, и вы переедете. В таких условиях, в каких вы теперь находитесь, успешно лечить эту болезнь нельзя. Это, во-первых. А во-вторых, нет лекарств. Я хоть и ношу с собой саквояж, но в нем ни порошка нужного, ни таблетки. Только ланцет да стетоскоп. Нет даже перевязочного материала. Все прежние запасы вышли, потрачены на больных, а достать ещё — невозможно, вернее, некуда обратиться. Надо снова возвращаться к народной медицине, которую мы за последнее время не только подзабыли основательно, но и предали анафеме. Хотя ей, правда, давно достаётся. Всегда люди с дубинкой гонялись за ведьмами. Ну, а в паше время совсем через край, кажется, хватили. Так согласны в деревню переехать на некоторое время?
— На печку?
— Можно на печку, а можно и в овин.
— Нет. Понимаете…
— Я все понимаю, дорогой товарищ. Ну хорошо, будем лечить здесь. Есть среди вас сведущий человек?
Никто ему не ответил. Не знал, что сказать, и сам больной.
— Ладно, — махнул рукой доктор, — позовите повара. И когда услышал, что в отряде кашеварят все по очереди, а повара как такового нет, начал объяснять:
— Надо, друзья, с сегодняшнего дня делать командиру припарки из торфа. Тут его за лесом много. Надо принести оттуда, нагреть хорошенько на костре, конечно, лучше всего в какой-нибудь посудине, потом завернуть в рядно или мешковину и держать по часу на спине вдоль позвоночника. Можно, конечно, использовать также соль. Но где се теперь возьмёшь?
— Ещё есть такой народный способ, — засмеялся Иван Герасичкин, — выносят хворого на порог и топчут ногами.
— Есть, — подтвердил доктор Скабичевский, — но этот способ, несмотря на внешнюю простоту, как раз наиболее сложен. Надо уметь топтать ногами. Тут нужен своего рода мастер. Во всяком случае, я бы за это но взялся, потому что можно позвонковые диски повредить и человека сделать калекой. Одним словом, беритесь, друзья, за дело. Я теперь же, не откладывая, покажу, где торф брать, и как согревать, и как на спину класть. Думаю, что это быстро поможет вашему командиру, через неделю-другую он встанет на ноги. А теперь несите его опять в шалаш.
Доктор был энергичный, видно, умел не только лечить, но и распоряжаться, потому что уже к вечеру торфяная грязь, которую он называл аппликацией, припекала спину Нарчука.
Нехитрая процедура эта, проделанная в самых примитивных условиях и самым примитивным способом, сразу успокоила Нарчука, ему как будто полегчало. И покуда доктор ещё некоторое время оставался в партизанском лагере, они успели обменяться кое-какими соображениями.
Но теперь беседа велась, как говорится, на общие темы. Из неё Нарчук, например, узнал, что доктор Скабичевский не призывался в это лето в армию, что практиковать он начал ещё накануне той войны, но все время работал в сельской местности, а теперь заведовал участковой больницей, которая обслуживала население пяти здешних сельсоветов.
— Комиссар ваш сделал правильно, что обратился к нам, — мягко улыбнулся Скабичевский, с которого постепенно сходила докторская суровость. — Как-нибудь вместе одолеем вашу хворобу.
— Скажите, доктор, — спросил Нарчук, — а больных теперь много?
— Почему это вас вдруг заинтересовало?
— Наверно, потому, что сам больной и другим наперёд сочувствую.
— Странно, но немного. В деревнях, кажется, на сегодняшний день ни одного больного. Я и раньше слыхал от старших коллег, что в войну люди мало болеют. Вся медицина обычно бывает направлена на военный контингент.
— И почему так получается?
— Должно быть, человек в таких условиях рассчитывает только на себя. Напряжённость особая и организма, и условий жизни.
— Ну, а такие больные, как я? Есть такие?
— Вы имеете в виду частный случай, именно эту болезнь?
— Нет. Шире.
— Тут, дорогой мой… Этот вопрос уже относится к врачебной этике. Слыхали про такую? Клятва Гиппократа и прочее? Так вот, ни о болезнях, ни о больных с посторонними людьми мы, доктора, не имеем права вести разговоры. Особенно теперь. Этика. И вообще… исключительность момента. Небось вы тоже требовать станете, когда я уходить буду от вас, мол, чтобы ни-ни?
Нарчук засмеялся.
— Вот видите, — сказал доктор, — другие тоже первым долом не забывают предупредить. Потому у докторов всегда ость тайны, если их хорошенько потрясти, много что можно вытрясти. Надеюсь, вы этого делать но будете?
— Как вам не совестно, доктор! Кто станет в колодец плевать, из которого самому доведётся не один раз пить.
— Ну-ну, лежите. Это я пошутил, хотя про колодец вы очень правильно заметили. А, кстати, неплохо было бы прописать вам и обезболивающее. Есть в народе поверье, что отвар чебреца помогает от боли. Обоснованно оно, разумеется, как и все остальное, на громадном опыте, который насчитывает столетия. Вы, товарищ командир, все-таки пришлите своего человека к нам в больницу, попытаемся передать через него чебрец. Будете принимать аппликации из торфа, это, как понимаете, дело не очень хитрое, ну и пить отвар чебреца. Можно также заваривать листья ясеня. Кстати, пока я показывал вашим товарищам, где можно копать торф, перебрал кое-что в памяти. Если не помогут торфяные аппликации, попробуем растирания, например, из шишек хмеля, настоянных на водке, из корней жгучей крапивы, из семян дурмана, даже мухомор можно использовать. Думаю, через неделю-другую вы подниметесь на ноги. И даже саблей сможете махать. Это я вам гарантирую. Ну, а если какая неувязка возникнет, зовите меня, хотя наведываться сюда часто мне не хотелось бы по многим причинам.
На другой день Иван Герасичкин принёс из деревенской больницы сухой чебрец, листья ясеня и ещё разные домашние травки. Но в конце недели Нарчуку снова стало хуже.
Между тем Баранов со своей группой все ещё не возвращался. Не было и Павла Черногузова, хотя он мог встретить отряд по дороге. На то у него была договорённость с командиром, согласно которой он действительно имел право выбирать себе маршрут, сообразуясь с обстоятельствами, возникающими во время глубокой разведки.