— Ну почему же? Эту передачу смотрят в основном женщины. А женщины наиболее надежные избирательницы. Сегодня без телевидения известности не бывает. Вспомни, Афанасий и Коваль появлялись только на тех мероприятиях, на которые приезжало телевидение. Кино тебя выделило, телевидение должно закрепить.
Я поехал на переговоры в Останкино на следующий день. Главный продюсер канала, большой рыхлый парень, предложил мне стать ведущим еженедельной передачи «Женская собственность». До меня эту передачу вела журналистка, о которой сейчас уже никто не помнит. О ведущем, как только он уходил из передачи или совсем из телевидения, помнили недолго, как о хорошей или плохой погоде. Погода меняется, и ее совсем необязательно запоминать.
Главный продюсер объяснил, почему канал решил заменить ведущую на ведущего. «Женская собственность» была передачей для женщин, но о мужчинах. Конечно, женщинам интересно выслушать мнения других женщин. Но их мнения тоже субъективны. О мужчинах лучше знают сами мужчины.
Я пригласил на передачу известных психологов и сексопатологов. Сам я большую часть времени молчал. Подавал реплики, соглашался или возражал, но никогда не спорил и не горячился. Мужчина не должен быть суетливым и жадным. Главной моей проблемой было найти спонсоров, чтобы на каждой передаче вручить спонсорский подарок, и подарок не символический, а вполне реальной стоимости. Если вручались костюмы, то они подгонялись под фигуры участниц заранее. И миллионы женщин ждали у экранов, когда женщина уходила в примерочную в одном платье, почти всегда мешковатом, и выходила почти всегда в идеально сидящем.
Все это предусматривалось и просчитывалось. Мне оставалось только улыбаться и восхищаться.
Передача со мною стала популярной. Теперь меня почти всегда и везде узнавали.
Обычно редактор выбирала женщину, которая соглашалась откровенно рассказать о своих проблемах с мужем или любовником. Соглашалась или не соглашалась с ней обычно еще одна женщина из присутствующих в студии. Режиссер с ней тоже прорабатывал варианты.
Участницы программы рекомендовали для дальнейших передач своих знакомых и подруг.
Женщины, которые сегодня участвуют в передачах, особенные женщины. Они сродни актрисам, требующим внимания.
Я оказывал эти знаки молодым и привлекательным, и, если чувствовал ответную, откровенную реакцию, возникал необременительный роман.
Пани Скуратовская снова и снова заводила разговор об объединении моей двухкомнатной и ее однокомнатной на трехкомнатную квартиру в центре Москвы. Я молчал. Когда она хотела меня проучить, то на мои предложения о встрече отвечала отказом, ссылаясь на занятость. Теперь она была терпеливой, нежной и заботливой. Я тогда даже и подумать не мог, что решение о моей женитьбе на пани Организация уже приняла, с нею поговорили и получили ее согласие. Аналитический центр, исходя из многолетнего изучения меня, выработал для нее рекомендации и даже указал примерные сроки, когда я сделаю ей предложение. Организация, вероятно, недолюбливала Раису Горбачеву, которая участвовала в принятии государственных решений. Пани была послушной и очень красивой, хорошо смотрелась бы рядом со вторым или третьим человеком в государстве.
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕНЩИНА
И как чаще всегда бывает, все планы рушатся при появлении незапланированной женщины.
В Доме кино я встретил Органайзера с подругой. Подруга невысокая, даже маленькая, поэтому на небольшой площади тела, обтянутого тонким трикотажем, очень вызывающе выделялись грудь, тонкая талия и попка.
— Я Милка, — представилась она и посмотрела на меня внимательнее, чем смотрят только что познакомившиеся люди. Я тогда не знал, что похож на ее первого мужа. Тот же российский тип — светлоглазый, с размытым лицом, коренастый.
Ее же лицо было грубовато-точным. И нос очень определенный, и подбородок, и темные глаза, рыжеватые волосы. «Наверное, у нее очень нежная кожа», — подумал я и в тот же вечер в этом убедился.
Из Дома кино мы поехали на квартиру Органайзера. Ее муж был в Женеве. К нам присоединились Милка и филологическая супружеская пара, которая жила в одном доме с Органайзером.
Органайзер, бросив курить, не разрешала курить в квартире. Милка, зная о запрете, предложила мне:
— Пошли покурим в спальне?
— Мила, в этом доме запрет на курение.
— Я знаю. Но в спальне есть балкон. Мы приоткроем туда дверь и покурим.
Мы прошли в спальню, я приоткрыл балкон.
— Кстати, я не Мила, а Милка. Мне так больше нравится.
— Хорошо, я так буду вас называть. Но не сразу.
— Ты очень добропорядочный?
— Не очень.
— Это мне больше подходит.
Я курил очень редко, только легкие и хорошие сигареты.
— «Мальборо», — определила она сигарету на вкус почти в полной темноте. — Вкусно.
Она курила, чуть приоткрыв дверь на балкон. Я стоял сзади и вдруг почувствовал, как она подалась назад, прижалась, мне показалось, подвигала своими бедрами, будто удобнее пристраиваясь. После таких движений возбуждение возникает почти мгновенно. Я приподнял платье и, совсем как мальчишка, стал стягивать с нее трусики, ожидая сопротивления. Но она не сопротивлялась, даже помогала мне. Она уперлась в подоконник — так встать, чтобы мужчина не почувствовал никакого неудобства, могла только очень опытная женщина, я тогда это отметил. Когда я заторопился, она сказала:
— Не торопись. Никто не войдет.
— Почему?
— Они воспитанные. Подожди, я в ванную, — попросила она, поняв, что я уже выравниваю дыхание. И снова меня удивили ее опыт и предусмотрительность. Она вернулась из ванной с горячим влажным полотенцем, расстегнула мой ремень, сдернула брюки вместе с трусами и протерла полотенцем в промежностях. Застегнув молнию, она осмотрела брюки и сказала:
— Никаких следов. Очень аккуратный мальчик.
Потом мы ужинали. Она выпила вина и незаметно уснула, доверчиво прислонившись ко мне.
— С ней такое бывает, — сказала Органайзер. — Устает.
Супружеская пара уехала. Милка спала на диване, я помогал Органайзеру мыть посуду.
— Кто она? — спросил я Органайзера.
— Из института Баскакова.
Так обычно называли НИИ киноискусства — по имени директора.
— Специалист по чему?
— По венгерскому кино.
— Замужем?
— Разведена.
— Дети?
— Двое. Сыну — десять, дочери — семь.
— Когда же она успела?
— Некоторые девушки очень рано выходят замуж. Ей не позавидуешь. Алименты мизерные. Живет в коммуналке. Отец — специалист по утилю. Принимает тряпье, бумагу. Мать — билетер в кинотеатре.
— А почему венгерское кино? Ее отец или мать — венгры?
— Они евреи, — сказала Мила. Она стояла у двери на кухню и, вероятно, уже некоторое время слушала наш разговор. — И я еврейка. Хотя, как говорят, не очень типичная.
— Не очень, — подтвердила Органайзер.
— Я поехала домой, — сказала Мила, — иначе не успею на метро.
— Я отвезу вас на машине.
Она жила у Рижского вокзала в одном из старых деревянных двухэтажных домов — когда-то на одного владельца, а теперь на десяток семей.
— Не приглашаю, — сказала она мне. — Дети и родители уже спят.
Ее телефон я узнал у Органайзера и позвонил в конце недели. Я долго ждал, пока ее позовут.
— Как вы смотрите, чтобы сегодня поужинать? — предложил я.
— Не могу, — ответила она. — Сегодня наш день стирки. Сегодня наша очередь на ванную.
— А завтра? — спросил я.
— Очень хочу, — ответила она, — но можно не вечером и не в ресторане. Мне рассказывали, что у тебя квартира с видом на канал. И можно сидеть у окна и смотреть на проплывающие теплоходы. Можно я приеду к тебе?
— Буду очень рад.
— А можно с утра? Мне так надоела моя коммуналка. И не надо никакого ресторана. Я куплю на рынке мясо и приготовлю. Что ты любишь?
— Шашлык.
— Будет шашлык.
— Купи мяса побольше. Я оплачу.
— Ты все услуги оплачиваешь?
— Все.
— Тогда мне эти самые услуги оплатят в первый раз в жизни. Диктуй адрес.
Я запомнил эти два наших первых дня. Все началось, как у всех. Она приехала, тут же пошла в ванную, и через несколько минут мы уже лежали в постели, потом она поджарила шашлык, мы пообедали, выпили красного вина и снова легли. Потом она попросила:
— Можно я посплю?
И уснула до вечера. А ночью мы сидели у окна и смотрели на проплывающие мимо теплоходы, я спрашивал, она отвечала.
— Ты почему стала специализироваться по венгерскому кино? Тебе нравятся венгры или их кино?
— Потому что я еврейка. Не понял? Объясняю. Я не кинематографического происхождения. Ни образования по кино, ни родителей из кино. Но я очень люблю кино. Мы жили возле кинотеатра «Перекоп», в котором моя мать работала билетершей. Я все фильмы смотрела бесплатно. После школы я хотела поступать на киноведческий факультет, но мои трезвые еврейские родители рассуждали так: сегодня евреям разрешили писать о кино, завтра запретят. Надо выбрать нужную всегда профессию, которую нельзя запретить по идеологическим мотивам. Например, зубным техником. Я поучилась и стала техником-протезистом, но у меня были способности к языкам, и я поступила в университет. У нас в коммунальной квартире жила польская семья. То ли из протеста против советской власти, то ли из нежелания, чтобы мы слышали их обсуждения, дома они говорили только по-польски. И я в три года уже говорила по-польски, как по-русски. В общем, в университете я стала слависткой. Я говорю и пишу по-польски, сербски, словацки, болгарски. В Институте киноискусства объявили набор в аспирантуру по венгерскому кино, но требовалось знание венгерского языка. За три месяца я выучила венгерский, один из труднейших языков для славянского уха. Это ведь угро-финская группа языков.
— Сколько языков ты знаешь?
— Сейчас посчитаем. — И она стала загибать пальцы: — Польский — раз, венгерский — два, словацкий — три, сербский — четыре, болгарский — пять, английский — шесть, немецкий — семь, эстонский и чувашский — восемь и девять, они, как и венгерский, угро-финской группы языков.