Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами.
«Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале… Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства… После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина…»
Опять досье для доносов! В отличие от сына Золотов-старший не разбрасывался: выдернутые из жизни факты и фактики выстраивались целенаправленно и били в одну точку. Ну и семейка!
— На каком основании забираете мои документы? — сипло выдавил Золотов-старший. — Это записи о непорядках в нашем учреждении, перечень злоупотреблений некоторых должностных лиц. Разве советский человек должен мириться с подобными явлениями?
Или вы не одобряете гражданской активности простых тружеников?
— Активность мы одобряем и очень приветствуем, — я качнул на ладони увесистый гроссбух. — А потому тщательно изучим ваши записи и примем нужные меры.
Я сложил в портфель изъятые вещи, взял изготовленный Петром под диктовку протокол.
— А если оснований для вмешательства прокуратуры не окажется, направим ваш труд в коллектив…
У Золотова обмякло лицо, и он безвольно опустился на стул.
— Потому что накопление недостатков вовсе не признак гражданской активности. Их надо выносить на обсуждение общественности, давать оценку и устранять. Так?
Я поймал себя на мысли, что перенял нравоучительные интонации прокурора.
Золотов ничего не ответил. Подписывать протокол он не стал, по моей просьбе это сделала супруга, покосившись предварительно на главу семьи и не получив явно выраженного запрета.
В гулком опрятном подъезде молчавший до сих пор участковый обрел дар речи:
— Ну и динозавр на моей территории живет! Я сюда и не заходил никогда — профессорский дом, ни жалоб, ни заявлений. Да и боязно как-то ученых беспокоить… — Он смущенно улыбнулся и, очевидно, чтобы скрыть смущение, спросил:
— Этот на ученого не похож… Небось сынок? — И ответил сам себе:
— Наверняка! Такие всю жизнь в детках ходят, папашиным авторитетом живут… Надо записать: Золотов, квартира пятьдесят два. — Он полез было в планшетку, но тут же одумался. — Какой толк — не пьяница, не скандалист. А сутяжниками и кляузниками милиция не занимается.
Мы прошли по зеленому двору, искореженному свежевырытой траншеей, через высокую арку вышли на оживленную улицу.
Справа, у булочной, стоял мощный зеленый «Урал» с коляской.
— Могу подбросить до отдела, — предложил участковый.
Как раз кстати. Дав практикантам задание изучить изъятые «досье» и выбрать факты, представляющие интерес для следствия, я первый раз в жизни прокатился по центральной улице города в коляске милицейского мотоцикла.
В райотделе царило дневное затишье, особенно ощущаемое в дежурной части. На стуле у входа сидел один-единственный человек — ресторанный спутник Золотова.
— Добрый день, Эдик!
Он поднял голову.
— Так это вы на меня опера натравили? А чего я такого сделал?
— Пойдем, поговорим, — я пригласил его в комнату для допросов — крохотный, с голыми стенами и зарешеченным матовым окном кабинетик: стол, два стула и телефон.
— Для начала познакомимся, а потом вы расскажете о себе, — я представился.
— Гришаков, — буркнул Эдик.
Из путаного и туманного рассказа, который приходилось многократно уточнять, можно было понять, что Гришаков всю жизнь работал в торговле, выдвинулся до замдиректора магазина, тут Золотов не соврал, но потом пал жертвой интриг, уволился и последние полгода «временно не работает», существуя на скромные сбережения и добиваясь восстановления справедливости.
— Вы знаете, где ваш друг Золотев? — мягко поинтересовался я.
Гришаков напряженно улыбнулся.
— Не знаю. И почему сразу «друг»? Мало ли у меня знакомых?
— Он здесь, рядом, — я постучал ручкой по стене. — В комнате для задержанных.
— А я при чем? Чего ко мне пристали? — почти выкрикнул Эдик.
— Потому что вы могли оказаться на его месте.
— За что? Объясните, что я сделал!
Нервы у него были не в порядке. Судя по красным прожилкам на носу, темным мешкам под глазами и дрожащим пальцам, причиной тому являлось запойное пьянство.
— В ресторане я вас не узнал, — не обращая внимания на истерические вопросы, продолжал я. — Хотя и тогда голос показался знакомым.
— А вы чего, меня раньше видели или слышали?
— И видел, и слышал. На даче. По телефону с вами говорил, потом в окно смотрел, как идете со станции. Но так и не дождался. Куда делись-то? Мы и вокруг все осмотрели.
— Хочу иду, хочу не иду, — растерянно буркнул он.
— Кстати, та вещь, за которой вас посылали, и послужила основанием к задержанию Золотова.
Гришаков дернулся на стуле.
— Не знаю, что за вещь! Мое дело маленькое — Золотев сказал: вынь нижний ящик стола, за ним зеленый пакет колбаской, принесешь — получишь червонец… И все!
Не в чужой дом лезть. Он сказал, все проверит, дождется звонка, потом уйдет. Вот гад! А сам следователя на телефон посадил.
Да, мой визит на дачу основательно спутал карты Золотову.
— К чему такие предосторожности, звонки, проверки? Почему сам Золотов не вынес из собственного дома свою вещь?
Растопыренной пятерней Гришаков провел по волосам.
— Ясно, почему, раз его за это посадили! Только тогда я этого не знал, так бы и залетел! — Он зло скрипнул зубами. — Любит чужими руками… Ему мы все «негры», мальчики на побегушках. Пусть за свое сам сидит!
— Петренко тоже был мальчиком на побегушках? — стараясь сохранить безразличность тона, спросил я.
— А то! Золото старался дружбу с иностранцами завести: туда — металл, оттуда — шмотки, аппаратуру, валюту. Перевозчик понадобился, вот и стал морячка приручать. — Гришаков осекся. — Только это не для протокола, все равно не подпишу.
— Ваше право. Но подписать обязательство о трудоустройстве придется. И в ближайшее время приступить к работе. Иначе будем привлекать за тунеядство. Ясно?
— Да уж тут за вами не заржавеет.
Бывший торговый работник уныло уткнулся взглядом в выщербленный пол.
Когда он ушел, я вызвал Золотова.
— Это произвол и беззаконие! — начал с порога «адмиральский внук». — Знаете, что с вами будет? Я требую дать мне телефон!
— Вообще-то задержанным звонить не положено. Но раз вы так настаиваете…
Я развернул к нему телефонный аппарат.
Золотов сорвал трубку, но это была стремительность инерции — вторая рука зависла в воздухе, потом медленно, будто преодолевая сопротивление, опустилась на диск.
Охватившая его неуверенность чувствовалась даже в подрагивании набиравшего номер толстого, с обгрызенным ногтем, пальца.
— Сергей Степанович? Золотов…
Тон у него был искательно-напряженный, и лицо под взглядом невидимого собеседника приняло откровенно подобострастное выражение.
— Да вот так и пропал. Неприятности у меня. Травят, преследуют. И насчет несчастного случая, и другое. Знаете же, какие есть ретивые работнички в наших славных органах…
Напряженность в голосе исчезала, он выпрямился, перевел дух и заговорил совсем свободно.
— Конечно, надо разобраться. До чего дошло — провокацию устроили. Самую настоящую провокацию! Золото подбросили, валюту. Да от них и говорю. А как же, — он победоносно глянул в мою сторону. — Следователь Зайцев сидит напротив. Алло, алло!
Он нервно ударил по рычагу, спешно набрал номер.
— Сергей Степанович! Разъе… Алло!
— Попробуйте еще раз, — предложил я. — Может, что-то с линией?
Но в выпуклых глазах подследственного проступило понимание.
— Трубку бросает, не хочет говорить, — упавшим голосом пояснил он сам себе.
— Может, кому другому позвоните?
— Все одинаковы! — зло выдавил Золотов. — Каждый держится за кресло и трясется за свою шкуру!
Он обессиленно откинулся на спинку стула, закрыл глаза, просидел так около минуты.
— Что за беззаконие? Почему меня арестовали? Где санкция прокурора?
— Санкция будет, — заверил я. — А пока вы задержаны по подозрению в совершении нескольких преступлений. В частности — незаконных валютных операциях, об остальных поговорим позднее. Расскажите, откуда золотые монеты, валюта, как вы собирались их использовать?
Золотов скривил губы.
— У меня золото — только фамилия. А если бы и были монеты, использовал бы их очень просто: вставил зубы и закатился с хорошей девочкой в круиз по Дунаю, а на валюту развлекался в баре.
— А изъятые ценности?
— Подумаешь! Да ваш дружок и подкинул. Он шустрый, этот опер. Теперь понятно, зачем вы ему меня в ресторане показывали!
Мне стало смешно.
— Там тысяч на пятьдесят добра. Кто и где может раздобыть такую сумму для вашей компрометации? Прикиньте сами!
— Не знаю, как вы свои делишки обделываете, — огрызнулся он. — И знать не хочу!
На вопросы больше не отвечаю, требую прокурора. Все!
— Что же, дело хозяйское. — Я заполнил протокол задержания, собрал бумаги и встал. — Мы вернемся к этому разговору. Подумайте, как вести себя, чтобы не выглядеть смешным.
Из райотдела я зашел домой пообедать, затем вернулся в прокуратуру, доложил Белову результаты работы.
— Развели аферистов, — недовольно бурчал прокурор, будто именно я занимался столь неблаговидным делом. — Маскируются под порядочных, вводят в заблуждение честных людей! Мне уже звонили некоторые товарищи, к которым этот проходимец втерся в доверие. Вы должны критически подходить к его показаниям, — шеф многозначительно постучал по столу ребром металлической линейки. — Он может умышленно опорочить тех, кого обманул…
— Сами обманывались! Небось на даче гулеванили, в баньке парились, а теперь в кусты?
Белов нахмурился.
— У него же на лбу не написано, что он? фохвост!