– Андрюха, это не твое место! Ты чего здесь уселся?
Вышеозначенный Андрюха сидел на деревянном ящике. У его ног была картонная коробочка для подаяния, а там, где всегда лежали ромашки, стояла грязная пластмассовая бутылка, до половины наполненная мутной жидкостью. Сделав несколько глотков из бутылки, Андрюха авторитетным голосом отвечал:
– Меня сам Петрович сюда посадил. Это теперь мое место!
Собеседник Андрюхи, ратуя за справедливость и брызгая слюной из-за отсутствия зубов, зашелся в тираде:
– Да здесь же Леха всю жисть сидит! Куда же его теперь!?
Ольга стояла в сторонке. Услышав слово «Леха», она не удивилась, а лишь горько усмехнулась. Спор продолжался дальше. Андрюха, посасывая из бутылки, коротко ответил:
– Нету Лехи!
– А чего, забухал? – понимающе подмигивая, выспрашивал собеседник.
– Ты чего? Леха совсем не употреблял, сердце не позволяло! – с видом оскорбленного ответил Андрюха.
– А-а! Понял, его Петрович в другое место перевел, – продолжал догадываться собеседник Андрюхи, обеспокоенно наблюдая за пустеющей бутылкой.
– Никуда его Петрович не перевел. Леха сам умер. Здесь же на этом месте и концы отдал. «Скорая» приехала, да уж поздно. Сказали, сердце отказало. Я сегодня его с утра поминаю. Возьми, здесь еще немножко осталось. Помяни Леху!
Ольга все слышала. И было у нее состояние какой-то отрешенности и отупения. Пакет с теплыми пирожками грел ей руки. Это вернуло Ольгу к действительности. Она очнулась, подошла к нищим и отдала им пакет. Затем, не слушая восторженных слов благодарности, повернулась и медленно удалилась. Вдоль ларьков сиял красками цветочный ряд. У Ольги защипало в глазах, видимо, от ярких красок. Она ускорила шаг и там, где заканчивались цветы, увидела старушку, которая продавала букетики полевых ромашек. Скромные ромашки не выдерживали конкуренции цветочного ряда, поэтому старушка стояла поодаль. Ольга подошла к ней, молча положила деньги и взяла букетик. Старушка заохала:
– Доченька, у меня сдачи не будет. Разменяй где-нибудь!
– Не надо сдачи, бабушка, – промолвила Ольга. Но старушка волновалась:
– Миленькая, а может, ты плохо видишь? Это ведь большая денюжка! Придешь домой и недостачу обнаружишь. А мне ведь чужого не надо. Я уже старая!
– Нет, бабушка, я хорошо вижу. Возьмите, пусть это будет на помин души.
– Спасибо, милая! Помяну, обязательно, а как же? А тебе здоровья пожелаю!
Старушка, все еще опасливо озираясь вокруг, засобиралась домой. Ольга, взяв цветы, медленно пошла. Она оказалась у пруда. Место было безлюдное, и женщина села на свободную скамейку. Посмотрела на спокойную гладь воды и вдруг заревела. Громко, по-бабьи. Катящиеся по щекам слезы были какими-то колючими. Ольга со злостью их вытирала.
Через какое-то время успокоилась. Взгляд ее остановился на ромашках. Она рассматривала цветы, зная, что каждый из них – это Оля. Потом Ольга бросила букетик в воду. Не хотела, чтобы ромашки завяли у нее в вазе. Лучше она их запомнит вот такими свежими. Букетик упал и колыбелькой закачался на воде. Ольга успокоилась. Слезы на щеках высохли.
Она не ощущала боли, равно как и утраты, зная, что уже к вечеру все вернется на круги своя. И лишь остался без ответа вопрос: зачем прошлое неожиданно врывается в нашу жизнь, не испросив ни у кого разрешения?
Андрей ГеласимовТы можешь
Человек не должен забивать себе голову всякой ерундой. Моя жена мне это без конца повторяет. Зовут Ленка, возраст – 34, глаза карие, любит эклеры, итальянскую сборную по футболу и деньги. Ни разу мне не изменяла. Во всяком случае, не говорила об этом. Кто его знает, о чем они там молчат. Я бы ее убил сразу на месте. Но так вообще нормально вроде живем. Иногда прикольно даже бывает. В деньги верит как в бога. Не забивай, говорит, себе голову всякой ерундой. Интересно, чем ее тогда забивать? Я вот сижу, например, думаю: сколько лет могут прослужить стулья? То есть не просто обыкновенные стулья, а те стулья, которые ты еще сам и не покупал. В смысле, которые от родителей там, от друзей. Начало семейной жизни. А что еще, собственно, дарить на свадьбу? То есть какую часть своей жизни ты можешь безвозвратно просидеть на стульях, за которые не платил? Получается, что пятнадцать лет. Пятнадцать лет сидения на бесплатных стульях – двое детей, в желудке какие-то язвы, устойчивая неприязнь к любому начальству, все отношения со старыми друзьями давным-давно псу под хвост плюс привычка ненавидеть родню – а ты все еще думаешь, что жизнь только начинается.
Совершенно случайно наткнулся на школьные фотографии. Алешка, самый незабываемый друг (из-за чего потом поссорились? Не виделись уже, наверное, лет семь), стоит рядом с этой девочкой. Нелепая школьная любовь. Половое созревание. Девочка из левой совершенно семьи. Учителя были категорически против. Не думаю, что волновались за нравственность. Больше всего их раздражал мезальянс. Тоже искали социальной гармонии. Но забеременела. Это даже Алешку привело в чувство. Впрочем, никакого суицида – ни уксуса, ни таблеток. Девочки-одноклассницы на кухне делали большие глаза, но кончилось все скучно. Просто аборт и ощущение серой пыли кругом. Как будто небо такое в облаках, и неизвестно, когда распогодится. Здравствуй, взрослая жизнь.
Но на фотографии этого нет. Стоят, улыбаются. У нее от ветра волосы разлетелись. Только что вышли из школы. Последний звонок. Он махнул мне тогда рукой и сказал:
– Крышку с объектива сними. Ты крышку, дурак, снять забыл.
Я тут теперь посчитал – выходит, что семнадцать лет прошло с тех пор, как он мне это сказал. Что происходит, на фиг, со временем?
Так или иначе, но стулья от него лучше не становятся.
– Ты или новые покупай, или я не знаю! – заорала Ленка, свалившись на пол, когда у последнего стула отлетела спинка. – Дети ведь могут убиться. Достал уже всех со своей машиной!
Никакие дети, конечно, на этих стульях бы не убились. Они уже четко помнили – на спинки опираться нельзя. Это только мама у них была такая неловкая. Надо было в школе чаще на физкультуру ходить. Может, и на диетах теперь бы сидеть не пришлось.
– Не ори, – сказал я. – Чего разоралась? Машина тут совсем ни при чем.
– Сто раз повторяла – купи новые стулья. На прошлой неделе сам ведь чуть не свалился.
– Мне нужно лобовое стекло поменять.
– Достал уже всех со своей машиной!
На следующий день пошли обмывать новые стулья.
– Может, лучше пешком? – предложила Ленка. – Тут ведь ходу всего десять минут.
И смотрит на меня такими невинными глазами.
Я думаю, ладно, не буду из-за ерунды поднимать скандал.
– А на фига я ее покупал? Чтобы пешком по городу пыль глотать?
– Да ну тебя! Я ведь просто прогуляться тебе предложила.
Потом целый вечер она втирала Семеновым про нашу предстоящую поездку в Америку. Ей очень хотелось, чтобы они сдохли от зависти. Но они не подыхали и все время переводили разговор на другую тему. Ленка от этого сердилась и беспрестанно курила. Пепел она нарочно сыпала на скатерть. Когда Семеновым надоела ее настойчивость, они стали кашлять и поглядывать на часы.
– Ну что же, – наконец сдалась моя Ленка. – Засиделись мы, пора домой. Дети не любят долго одни оставаться. Теперь в следующий раз – вы к нам. Приходите, посидите на новых стульях.
– Разумеется, – улыбнулись Семеновы. – Обязательно к вам придем.
– Козлы! – сказала Ленка, когда мы вышли на улицу.
– Перестань ругаться. Вдруг они стоят на балконе и все слышат.
– Козлы, – повторила она, но уже как бы без восклицательного знака.
– Может, пойдем пешком? – сказал я. – А то, кажется, водочки было слишком много.
– Испугался? Не фиг было тогда сюда на машине приезжать. Достал уже всех со своей машиной.
– Ты пьяная.
– А ты-то какой?
– И я пьяный.
– А Семеновы твои – козлы.
– Они не мои.
– Вернее, это Семенов козел, а Семенова твоя – козлиха.
– Она не моя.
– Не ори. Чего ты на меня разорался?
– Может, пойдем пешком?
– Фиг тебе! Я сама за руль сяду. Где эта долбаная машина?
– Вот она. Ты тоже не ори. Ни за какой руль ты у меня не сядешь.
– Ну и пошел ты со своей машиной. И Семеновы тоже твои пошли.
– Вперед не садись. А то еще вырвет.
– Пусть вырвет. Сам потом будешь мыть. Вылизывать свою любимую машину.
– Пристегнись.
– Ты что, «Формулу-1», что ли, себе купил?
– Пристегнись, говорю, и хватит болтать. Ты меня отвлекаешь.
– Достал уже всех со своей машиной.
– Дверцу закрой.
– Я ее закрыла.
– Ты видишь, лампочка не погасла? Значит, у тебя дверь не закрыта.
– Ну, выйди тогда и закрой ее сам.
– Если вывалишься, я не виноват.
– Ты никогда ни в чем не виноват. У тебя всегда другие виноваты.
– Ты можешь немного помолчать? Я ведь треснусь во что-нибудь обязательно.
– Да ты треснуться-то нормально не можешь. Ну, куда ты едешь?.. Стой! – вдруг изо всех сил закричала она.
Я резко затормозил, но было уже поздно. Машину по инерции протащило вперед, и мы стукнулись в левый бок бежевой иномарки.
– Ну что, дорогой? – сказал подошедший через минуту кавказец. – Выходи, разговаривать будем.
Выходить мне не хотелось. Он стоял, склонившись к моему окну, и заглядывал Ленке за вырез платья. Ленка в ответ заискивающе улыбалась.
– Выходи, дорогой, – повторил он. – Тебя там люди ждут.
В иномарке сидело еще три человека. Все они смотрели на нас.
– Хорошо, – сказал я и выбрался из машины.
– Мы сейчас узнаем – хорошо или нет, – отозвался кавказец у меня за спиной.
– А я тебя помню, – сказал один из сидевших в иномарке, когда я сел к ним на заднее сиденье. – Ты в соседнем доме живешь.
Я посмотрел на его лицо и понял, что тоже его знаю. В доме напротив жили какие-то кавказцы. То ли торговали, то ли еще что.
– Давайте милицию вызывать, – сказал я, пытаясь в этой тесноте сесть хоть немного удобней. – Пусть разбираются.