Заработал пулемет, посыпалась земля с косогора. Схватился за живот и покатился вниз красноармеец Шпагин, рослый привлекательный парень из Подмосковья. К нему подобрался Бердыш, стал трясти за плечо. Боец был уже мертв, пронзительно смотрел в небо.
Посыпались гневные выкрики. Красноармейцы открыли хаотичный огонь. Заработали «дегтяри».
Немец с пулеметом уткнулся носом в снег, а ствол его оружия задрался в небо. На замену ему приполз другой, но и этот долго не продержался.
Откуда-то взялся офицер в фуражке с лихо задранной тульей, стал призывать своих бойцов не посрамить великую Германию. Немцы поднялись в атаку так, словно сделали ему одолжение, пробежали десять или пятнадцать метров и залегли.
Звуки сливались в невообразимую какофонию. Орали и строчили красноармейцы, снова ругались братья Ванины, не поделившие пулемет. Методично вел огонь из «дегтяря» невозмутимый красноармеец Косаренко.
Немцы отвечали из карабинов. Это оружие не отличалось скорострельностью, но было эффективно на дальних дистанциях.
Шубин охрип, призывая бойцов держаться. Но им и так было понятно, что отступать нельзя. Только выбежишь на мост, тут тебе и конец. Пот хлестал с лейтенанта как на курорте в знойный день. Он ловил в прицел перебегающие фигуры, одного, кажется, убил, другого ранил, но меньше врагов не становилось.
Охнул красноармеец Извозчиков, сполз с обрыва, зажимая простреленное плечо. Автомат покатился к реке, боец машинально потянулся за ним и взвыл так, как будто руку ему резали без наркоза. К раненому бросился молодой смышленый паренек Димка Краев, выхватил нож, вспорол рукав полушубка.
– Отстань от меня, иди, стреляй. Я сам справлюсь, большой уже! – прошипел Извозчиков.
Краев убедился в том, что ранение не смертельное, и вернулся на позицию.
Немцы подкрадывались все ближе, стали бросать гранаты, перебегали в дыму. За спиной своих солдат поднялся офицер.
В этот момент его и срезал меткой очередью Федор Ванин, не удержавшись, разумеется, от комментария:
– Утер я тебе, Гришка, нос!
– Подумаешь, заслуга. Да этот дядька сам тебе подставился! – огрызнулся тот.
В какой-то момент немцы словно уперлись в барьер, легли и стали зарываться в снег. Продвинуться дальше они не могли, да особо и не старались, передергивали затворы, стреляли. Их лица были как на картинке, бледные, щетинистые.
«Расхотелось фрицам воевать, – со злобой подумал Шубин, опустошая третий диск подряд. – Что им мешает в плен сдаться и жить спокойно?»
– В контратаку, товарищ лейтенант? – выкрикнул разгоряченный Пахомов. – Отбросим фашистов от моста!
– Сиди уж! – резко бросил Шубин. – Какой мне прок от вас мертвых? Держаться, с места не сходить, приготовить гранаты!
Немцы как будто услышали его последние слова. Один из них вдруг подскочил, пробежал несколько метров и с силой метнул колотушку. Для него это кончилось плачевно, но граната перенеслась через обрыв и взорвалась на льду. Этот покойник явно был легкоатлетом! Треснул лед, заволновалась речная вода.
Сержант Пахомов протяжно взвыл, сполз по откосу и стал извиваться так, словно в спину его укусила оса. Потом в нем что-то хрустнуло, и он застыл с искривленной спиной.
Полз в дыму красноармеец Барковский, улыбчивый русоволосый здоровяк из подмосковного Подольска. Он несколько месяцев занимался в тамошнем артиллерийском училище, был отчислен за поведение, недостойное советского курсанта, но как боец вел себя вполне достойно. Парень прополз незамеченным десяток метров и затаился за бугром. Когда неподалеку от него поднялись трое фрицев, он не стал тянуть резину, бросил гранату. Осколки посекли всю троицу, но Барковский не стал проверять результат. Голова его работала в правильном направлении. Он тут же пополз обратно и скатился в обрыв.
Время остановилось. На подступах к реке ничего не менялось. В снегу валялись немецкие пехотинцы, живые вперемешку с мертвыми, трещали винтовочные выстрелы. Заработал и вновь заткнулся единый пулемет вермахта.
За обрывом держала оборону горстка людей, вцепилась в окаменевшую глину. Никто из них не побежал к мосту.
Немцы сменили тактику, двинулись во фланг, надеясь на безопасном удалении выйти к реке. Их побежал встречать вдоль обрыва Леха Карабаш. Он сделал это вполне достойно, когда они крались к берегу, не ожидая каверзы, одного убил, остальных отогнал.
Наконец-то на косогоре возникли люди в светлых полушубках, загудела боевая техника. Шустрая «тридцатьчетверка» съехала по склону, обогнула гору битой техники и устремилась к мосту. Грохнуло башенное орудие. Взрыв расцвел за спиной немецких пехотинцев. Намек был более чем прозрачный.
Фрицы пустились наутек, вязли в снегу. Кто-то выбросил карабин, чтобы не мешался. В живых их осталось десятка полтора. Они спешили к своим машинам. Первый грузовик уже догорел, второй выглядел целым. Но это упущение наши танкисты быстро исправили, подбили его со второго выстрела. Солдатам вермахта пришлось самостоятельно бежать до леса и далеко не все справились с этой задачей.
Танк сбросил скорость при въезде на мост, преодолел переправу, выбрался на крутой берег. Распахнулся башенный люк, высунулась голова в шлемофоне. Танкист критически обозрел разведчиков, прильнувших к обрыву, осклабился, задрал большой палец.
– Ой, проезжай, – досадливо проговорил сержант Левитин. – А то начнешь сейчас издеваться. Как дела? Клюет ли рыбка?
Сил у бойцов уже не осталось. Они могли разве что привалиться к обрыву и дотянуться до курева. Разведчики меланхолично глядели, как танки проезжают мост, уходят в поле. За ними проследовала рота пехотинцев, вооруженных автоматами.
– Бесконечно можно смотреть, – мечтательно пробормотал Карабаш и закрыл глаза.
На правый берег Горянки переправились восемь танков и до батальона пехоты. Солдаты построились в походную колонну и поспешили к лесу. Танкисты уже прощупывали опушку, оттуда доносились рваные выстрелы. На берегу установилась какая-то трагическая тишина.
Извозчиков закончил себя перевязывать, отыскал самую безболезненную позу и тоскливо смотрел в небо. Сержант Пахомов тяжело дышал, глаза его туманились. Осколок застрял в спине, повредил позвоночник.
Когда товарищи стали переворачивать парня, он не издал ни звука, но вроде не умирал. Бойцы перевязали его. Сержант уже потерял много крови, не орал, похоже, ничего не чувствовал. Разведчики расстелили на откосе полушубок мертвого Шпагина, положили Пахомова на спину. Он не шевелился, смотрел в одну точку, только пальцы рук непроизвольно подергивались и уже побелели. Бердыш спохватился, натянул ему на руки варежки.
– Сержант, ты нас слышишь? – спросил Григорий Ванин.
– Слышу, не ори, – выдавил из горла Пахомов. – Тебя, Гришка, даже мертвец услышит. Товарищ лейтенант, я не чувствую ничего, только руки немного. А еще холодно до жути. Это нормально, товарищ лейтенант? Что со мной?
Ранение было не смертельным, но парня частично парализовало. Отказало все, что ниже спины. Он беспомощно моргал, выдавливал из себя улыбку.
– Все штатно, сержант, – успокоил его Глеб. – Сейчас медицина такая, что живо все поправит. И не таких доктора на ноги ставили. Повоюем еще. Ты только не переживай, дыши нормально и не спи, а то замерзнешь.
Он раздраженно озирался. Выжившие бойцы собрались в кучку, озадаченно переглядывались. Где все? Задачу выполнили, почему вдруг стали ненужными?
– Товарищ лейтенант, Пахомова и Извозчикова в госпиталь надо. Они тут долго не продержатся, – подал голос Левитин. – Мы-то простоим, нам по фигу, а вот они… Пешком не дотащим, долго идти, машина санитарная нужна.
– Я тебе рожу ее? – процедил Глеб сквозь зубы.
Да, получилось действительно некрасиво. Отцы-командиры про разведчиков забыли, а ведь могли бы вспомнить, благодаря кому стоит этот проклятый мост!
– Подождите, товарищ лейтенант, я сейчас кое-что выясню, – вдруг заявил Карабаш, перевалился через косогор и побежал к выезду на мост.
Там по-прежнему обретался небольшой грузовик-пикап, доставивший к мосту немецких саперов. Про него в горячке все забыли. Но вряд ли он мог принести пользу, находился почти в эпицентре боя и, скорее всего, безнадежно пострадал.
Карабаш обогнул капот, схватился за простреленный борт. Тот затрещал и развалился. Боец испуганно отпрыгнул от него.
Разведчики непроизвольно захихикали. Карабаш отмахнулся. Мол, нечего тут глазеть.
Он осторожно забрался в кабину, смел шапкой битое стекло, опустился на водительское сиденье и нажал ногой на педаль стартера. Машина неожиданно завелась! Дружно засмеялись братья Ванины. Надо же, какой подарок! Из кабины высунулась удивленная физиономия. Леха и сам не ожидал, что такое возможно. Колеса остались целыми. Машина слушалась руля, но двигалась рывками. Через минуту она подъехала к разведчикам и остановилась.
Карабаш спрыгнул на землю и заявил:
– Если придумаете что-то лучше, товарищ лейтенант, то вы выиграли.
– Ты соображаешь, что дальше будет? – осведомился Глеб. – Это немецкая машина, на ней кресты, их за версту видно. Саданут наши из пушки, и хана нам придет. Думаешь, будут разбираться, кто там едет?
– Лично я разобрался бы, – рассудительно изрек Левитин. – Какого черта немецкий грузовичок делает в нашем тылу? Красное знамя можно поднять над кабиной, но где его взять?
– Эх, были у меня в детстве алые пионерские трусы, – вспомнил ни к селу ни к городу Краев.
Ситуация сложилась странная, но бойцы засмеялись.
– Давайте просто семафорить, – проговорил Асташкин. – Будем дружно шапками махать, материться. Сообразят наши.
Идея бойцам понравилась, они стали живо ее обсуждать. Укоризненно качал головой рассудительный Серега Каратаев. Детский сад, штаны на лямках! Однако другого выхода не оставалось. Раненых нужно было срочно везти в медсанбат.
Шубин приказал грузиться. Первым разведчики подняли в машину погибшего Шпагина, затем Извозчикова. Боец кряхтел, но в целом вел себя мужественно. Сержанта Пахомова загружали чуть ли не все вместе, держали как гроб на похоронах, потихоньку перемещали в кузов. Благо левый борт начисто отсутствовал.