Тихон нажал на клаксон – и резкий его звук распорол благословенную тишину этого горного места. Монастырь стоял на вершине горы, и к нему просто так было не подступиться ни с одной стороны.
Дверь открылась, навстречу вышел монах. В черной сутане, подпоясанный простой веревкой, как делают только самые нищенствующие католические ордена[79]. Но я заметил кое-что, что простой человек вряд ли бы заметил. Прорез – на сутане сбоку. Как раз там, где обычно бывает подмышечная кобура для пистолета.
Интересные тут монахи.
Привратник подошел к машине, пристально вгляделся.
– Да хранит тебя Господь, брат Витторио, – наконец сказал монах по-русски, – кто это с тобой?
– Друг.
– Русский?
– Да, – ответил я за новоиспеченного брата Витторио и тоже по-русски.
Удивительно, но этого простого слова, сказанного по-русски, оказалось достаточно – брат-привратник отступил и махнул кому-то. Я даже уже и не удивился – не исключено, что все это время мы находились под прицелом пулемета, смотрящего на нас из одной из бойниц.
Мы въехали внутрь, в темный, поросший аккуратно скошенной травой двор. Тихон, он же брат Витторио, ехал уверенно, мы проезжали мимо небольших групп братьев, послушников, кто-то трудился, кто-то отдыхал – и у одного монаха, выглянувшего из какого-то невысокого, двухэтажного, с большим крыльцом здания, я увидел автомат Beretta ARX-160, которым не была еще перевооружена вся итальянская армия, ее получали только десантники и части первой готовности.
– Нельзя открыто носить оружие, – сказал Тихон, – только ночью, и то осторожно. Мы знаем, что они могут следить с неба.
– Кто они?! Что, ко всем чертям, здесь происходит?!
– Немного терпения, синьор вице-адмирал, сами все поймете.
Машины здесь содержались как лошади – под огромным навесом на дворе, их было намного больше, чем нужно для такого монастыря, – штук двадцать. И машины эти были не такие, какие ожидаешь встретить в монастыре. Уж в чем, в чем, а в машинах я разбираюсь. Все они, начиная от маленькой «Альфа-Ромео» и заканчивая вон той «Ламборгини 4*4», подобраны по одному принципу. Максимум незаметности и максимум мощи. Я не удивлюсь, если вон на той, с виду маленькой «Альфа-Ромео» стоит самый мощный из возможных мотор, трехлитровый, с двойным турбонаддувом, мощностью двести шестьдесят сил. Да и «Ланчия Дельта-Интеграле», на которой мы приехали, не относится к категории простых и доступных машин, это уличный боец, стритфайтер. Работая в сфере безопасности, я привык к лимузинам и огромным североамериканским внедорожникам, а вот для Италии с ее горными дорогами и узкими улочками городов – это, наверное, самый оптимальный выбор из возможных.
К нам подошли трое братьев, ни у одного из них не было видно оружия, но я знал, что оно у них было, чувствовал. Просто прячут. Да и… не бывает в нормальном монастыре столько монахов примерно одного возраста… я не видел тут ни стариков, ни молящихся, ни туристов. Да, неладно что-то с этим монастырем, неладно.
– Слава Богу! – сказал один из подошедших монахов.
– Да, слава Богу, брат. Там, в багажнике, один из этих, забери. В трапезной осталось от завтрака?
– Осталось, брат, тебе оставили…
Эти не обратили на меня ни малейшего внимания. Видимо, тот, кто был впущен внутрь, априори признавался своим.
– Идемте, синьор. Сюда, трапезная здесь. Потрапезуем, чем бог послал.
Когда мы шли к трапезной – тому самому двухэтажному зданию внутри двора, – я не удержался и обернулся. Трое братьев, не особо церемонясь, вытаскивали из багажника «Ланчии» связанного человека…
По трапезной – это если пользоваться местной терминологией, а так это столовая для личного состава части – можно много чего узнать, если знать, что смотреть. Количество посадочных мест, чистота, вольнонаемный или нет обслуживающий персонал, наличие отдельных мест для офицеров, меню. Здесь чем больше я смотрел, тем больше убеждался, что это никакой не монастырь.
Старинные, темные скамьи и низкие столы – за ними неудобно сидеть, они такие, потому что в Средние века люди были намного ниже нас. Большое темное распятие на чисто выбеленной стене – распятие деревянное, и видно, что вышло оно из-под резца мастера. Раздаточное окошко не как в военной части – ты заходишь на кухню и черпаешь черпаком из котлов, ни в одной военной столовой такого нет. Чистота и порядок, типичные как для военной части, так и для монастыря, повара тоже в сутане, в углу – как дрова – стоят два прислоненных к стене автомата, прикрытых тряпкой, никакого меню нигде не вывешено, посуда чистая, вода – только холодная, горячей нет. В те времена, когда строилось это сооружение, горячая вода из-под крана не относилась к числу обязательных удобств.
Подносов не было, мы подошли к одному из котлов и зачерпнули черпаками суп. Суп был типично местный, острый и фасолевый, с какими-то овощами, очень наваристый – не суп, а почти что пюре. Хлеба к супу не было – в Италии едят не так много хлеба, потому что здесь, на этих неудобных для возделывания почвах растет немного зерна. Зерно экспортируют из Африки[80], а здесь выращивают виноград, фрукты и маслины.
Суп мы съели в полном молчании, ложки были старые, не алюминиевые, а из нержавеющей стали, с каким-то вензелем. Пошли за вторым – это было мясо с приправами, хорошо, кстати, живут, на завтрак – мясное блюдо. Было и третье – морепродукты, в Италии весьма популярная вещь, профессия рыбака здесь одна из самых почитаемых. Вина никакого не было, вместо вина мы запили завтрак монастырским пивом – очень густым и сытным. Не тем, что в бутылках продают, а настоящим, живым пивом.
– Мда… – сказал я, когда мы покончили с пивом, – если вы тут так завтракаете, то как же вы ужинаете?
– Мы обычно не ужинаем, – сказал Тихон, – у нас трапеза бывает два раза в день, и мы держим пост. К тому же – я не ел два дня.
– Почему? – удивился я.
– Не хотел лишних глаз. Лучше всего, если в Риме тебя никто не видит и не слышит, если ты – невидим, как тень. Пойдемте.
Выйдя из трапезной, мы перешли в другое здание, пошли по узким, темным коридорам с высокими потолками. Через равные промежутки в выбеленной стене были грубые деревянные двери, все это походило то ли на тюрьму, то ли еще на что. На тюрьму – потому что я уже был твердо уверен, что это не монастырь.
Перед одной из дверей, на которой не было никакой метки, никакой таблички, Тихон остановился, постучал – и открыл ее, не дожидаясь разрешения. Сам шагнул вперед – весьма любезно с его стороны, хоть меня тут и накормили, но это не повод терять бдительность.
Кабинет. Или келья – но это неважно, разница в деталях. Икона Пресвятой Богородицы в углу, перед ней горит масляная лампадка, сама икона – не меньше чем столетнего возраста, отделана медью. На столе – ноутбук последнего поколения, но провода подключения сети не видно. Керосиновая лампа – на столе.
Человек, который встал навстречу нам, сильно поседел и осунулся, его было почти не узнать. Но я его узнал.
– Слава Богу.
– Слава Богу, – сказал и я, потрясенный тем, кого я здесь увидел, – это вы, господин генерал-лейтенант?
– Уже нет, сударь. Перед вами – аббат Марк. Настоятель сей священной обители и скромный слуга Господа нашего. Да святится имя его.
– Да святится имя Его, – повторил Тихон.
С генералом Габриеляном Дро Аташесовичем меня познакомил Кордава, он не сидел в Тегеране, но приезжал, и не раз. Опытный контрразведчик по профессии, он служил в Главном разведывательном управлении Генерального штаба, имел самое непосредственное отношение к замирению Висленского края, его командировали туда точно так же, как и Кордаву – ко мне, в Персию. После того как я уехал из страны – больше я ничего не слышал о генерале.
Оказалось, что генерал долгое время работал в Висленском крае. И там он раскопал нечто такое, что выходило за все возможные рамки. Он не сказал, что именно он раскопал. Но это заставило его уйти из армии и стать священником. Настоящим священником.
Вот только не Римской католической, а священником православной церкви.
Православная церковь – совершенно особая церковь, в САСШ ее многие путают с Римской католической и удивленно спрашивают, почему эти две церкви разъединены – но тому есть глубокие причины. Причины эти – в ересях.
Ереси сопровождали Римскую католическую церковь почти все время ее существования. С ними боролись, боролись очень долго, существовала Святая Инквизиция – и она внесла в жизнь Европы не смерть и мракобесие, а просвещение. Мало существует на земле столь оболганных институтов, как Святая Инквизиция. В Испании, вопреки общепринятому мнению, на кострах за все время существования Инквизиции сожгли намного меньше людей, чем только за один год в Германии. Германия буквально обезлюдела во время чисток, предпринимаемых безумными приверженцами Реформации, можно было ехать целый день и не встретить ни одной женщины – всех сожгли. То же самое – Богемия, Швейцария. Возьмите карту распространения религий, наложите на нее карту, на которой отмечены места процессов над ведьмами, – и узнаете правду. Именно Реформация, люди, поправшие Веру Христову, ответственны за массовое безумие. И даже в САСШ ведьм сжигали еще в восемнадцатом веке, причем судили ведьм ученые Гарвардского университета.
В России происходили не менее страшные вещи. Раскол. Безумное внедрение Библии никонианского образца. Массовые казни, сожжения, ссылки – только в двадцатом веке удалось прекратить это безумие и вернуться к Слову Христову. Наградой нам стали Царьград и Иерусалим.
В двадцатом веке стали рушиться нравственные заповеди Римской католической церкви. Папы начали выступать с покаяниями. К причастию стали допускать содомитов, а кое-где содомитов стали допускать и к служению. Стараясь угнаться за странами, давно отрекшимися от Бога, такими, как САСШ, Римская католическая церковь все увереннее шагала в пропасть всепрощенчества, оправдания греха, толерантности.