ир голодных и рабов» в виде озверелой толпы — солдатни, матросни и люмпена... Теперь к вкусившему все прелести коммунистического рая народу с подобными лозунгами не подъедешь! Отсюда невольно возникает мысль: «Как правильно мы делаем, борясь с фашизмом! По своему существу близким, единокровным братом того же коммунизма? Все эти Фрейды, Ницше, Шопенгауэры, Марксы черпали из одного источника: переосмысленной на свой манер левитами в шестом веке и придуманной ими же для своего "избранного народа" Торы, каббалы — учения, направленного против христианства».
Юрий Григорьев, кадет Донского кадетского корпуса Ксения Околович
Кадеты Донского кадетского корпуса, 1926 г.
Первая супруга И Дорбы и сын Павел
Виктор Михайлович Байдалаков — председатель исполнительного бюро НТС
Съезд совета НТС слева направо: В.М. Байдалаков, С.А. Субботин, М.А. Георгиевский, А.Э. Вюрглер
Г. С. Околович
Глава смоленской службы порядка Николай Алферчик
Вологда в годы войны
Автор и партизанский командир на охоте
Вологодский госпиталь
Начальник вологодского госпиталя Автор в период работы медбратом
Иван и Ольга Дорба в 1977 г.
Автор с супругой Ольгой в 1992 г.
— Точно! «Чисто немецкая раса» напоминает «избранный народ». Знаешь, Иван, Достоевский оплакивает современное безразличие людей к нравственным запросам, индифферентность к религии и спрашивает: «Может ли современный интеллигент — умственный пролетарий, беспочвенный межеумок, ценить и уважать свою Родину — Россию, когда, по сути дела, ее суть и ценность в религии, в православии?!» Подобные межеумки считают, что россияне годны только как материал для благоустройства другого народа, скажем, немецкого — о чем помышляют фашисты, или иудейского, в чем уже весьма преуспели сионисты. И те и другие — исчадие самого Люцифера! Православие — это непротивление злу, смирение, вера в себе подобного. Этим оно отличается от католического и лютеранского Запада, который величает нас «Иванами-дураками»!
— «Иван простак и добряк! На дурака вся надежа, а дурак- то и поумнел!» — говорит народная пословица. Как бы Западу не ошибиться! И все же, думается, народу нашему надо помочь раскрыть глаза пошире. Увы, роковую роль сыграла русская интеллигенция, не давшая в свое время отпор темным силам, питавшаяся последние сто лет чуждыми, даже враждебными и нездоровыми идейками, подсовываемыми Западом. Разобщенная, трусливая, она не пожелала бороться до конца и дала деру, в надежде, что «Иван» сам вскоре разделается с большевиками, а пока посидят, подумают... в Стамбуле, Париже, Белграде, Софии.. — Катков внимательно посмотрел на меня.
—Потому теперь, расколовшаяся на сотни партий, братств, союзов, обществ, она напоминает свору озлобленных, вечно грызущихся беглых псов. А накануне октября, в семнадцатом году, потакала ловким, поднаторевшим во вранье смутьянам и немецким шпионам провоцировать уставших от изнурительной и кровопролитной войны солдат и рабочих. Помогала захватить власть при помощи старого испытанного способа-трюка — «борьбы с реставрацией», так называемого «путча» генерала Корнилова... Сколько их было и сколько их еще будет!..
—Пока не переведутся дураки!.. Так Керенскому с Лениным удалось обманом поднять солдат и матросов против Корнилова, а затем сбросить и самого Арона Кирбиса-Керенского, — съязвил Катков.
— Чтобы спустя два года разделаться с теми же матросами в Кронштадте, а с вернувшимися на Тамбовщину солдатами, поднявшими «мятеж» — Антоновщину — разделаться при помощи русского интеллигента-дворянина Тухачевского. Что произошло? Он же любил свою Родину! Видел, кто такие большевики. Был смелым человеком! Чем руководствовался князь Оболенский, предавая своих товарищей-офицеров, готовящих восстание в Москве?.. А Блюхер, мичман Павлов... разве перечислишь!.. Всех покарала Немезида! И карает волну за волной! И это называется борьбой за «счастливое будущее народа»!.. — слова глухо вырывались из моей груди.
— Не менее отвратительна грызня «беглых собак», как ты называешь нашего брата... — добавил Иван.
Наступила пауза... Каждый думал о своем...
— Вот потому нас с тобой и тянет к неведомой России, которая, стиснув зубы, стоит сейчас на защите своей Родины.
Трудится не покладая рук, невзирая на бомбежки, на заводах и фабриках, в колхозах и совхозах, полуголодная, всем народом, включая стариков, женщин, детей.. Святой долг как-то помочь этим людям!..
— Мне хочется вступить в ряды Красной армии, если удастся. Здесь земля горит у меня под ногами! Чувствую: доберутся до меня!..
— Ты, Иван, ведешь борьбу с врагом в Сопротивлении, которое, уверен, будет шириться и отвлекать силы немцев. А после победы вас — как достойных сыновей—встретит обновленное Отечество! Надеюсь! И будет поднят «железный занавес», вырублен «чертополох», отделяющий Россию от Европы!
Катков то молчал, кивая головой в знак согласия, то пожимал плечами, потом, подняв руку с растопыренными пальцами, заговорил:
— Слушаю тебя, слушаю и думаю: Московское радио до противности восхваляет «великого отца народов» — человека, конечно, недюжинного, обладающего всеми качествами лукавого, беспринципного и жестокого деспота, которому удалось перехитрить всех, начиная с «наполеона»-Троцкого с его еврейской шайкой и кончая Тухачевским. Сталин—вершина, полноценный большевик, рожденный от ехидны и очковой змеи.
— Ну зачем так? Самодержцы в судьбоносные для страны времена нужны, как воздух! Фараоны, императоры, цари, короли, за редким исключением, не отличались особой добротой и благородством. Сталин сейчас хлопочет о том, чтобы возродить народный дух России! До сих пор большевики выкорчевывали нравственные ценности, накопленные за тысячу лет князьями киевскими, царями московскими, императорами петербургскими. Народ надрывается... Боюсь только одного: как бы полуживой Илья Муромец, натужась из последних сил, не пал бы, нанеся последний удар, и сам на поле боя. А оставшиеся мелкие людишки оглянутся, ахнут и покорно снимут шапки: «Погибла Россия, продавай с молотка веру, землю, недра, леса, честь и достоинство; берите и владейте нами!»
— Об этом, помнится, предупреждал в прошлом веке мой дед, Михаил Катков. Будем молить нашего Господа Бога, чтобы благословил многострадальную Родину и помог нашему Сопротивлению в сборе средств, в призывах к вмешательству США в войну, а прочие страны к восстанию, как это сделала Югославия!
— Слыхал, будто Альфред Розенберг, ныне министр по делам оккупированных территорий Востока, носится с мыслью о создании русской армии на манер украинской. Может, и удастся сколотить кое-что из пленных солдат, томящихся в лагерях на голодном пайке в ожидании смерти,—жить ведь всем хочется. И осуждать трудно, — я поглядел на друга, который поднялся, подошел к бару, плеснул два бокала коньяку, сунул один мне, чокнулся и неторопливо повел речь:
— Давай сначала выпьем, чтобы все у тебя кончилось благополучно. Понимаю, обстановка сложная, пожалуй, даже критическая. Знаю, что и с финансами у тебя швах и деваться вроде некуда, а переходить на нелегальное положение неохота... А главное—Блайхер, который, раскручивая ниточку через Лили Каре, доберется до истины с архивом Маркса и, чего доброго, и до Жерара, и Нины Поль, и всего прочего... Церемониться они не станут. Абвер, гестапо — палачи опытные! Хочешь не хочешь, все расскажешь...
— Вот я подумываю укатить к Байдалакову в Берлин. Вопрос: как?
Катков вздохнул с облегчением.
— Вопрос, отпустит тебя немец так сразу? — И невольно посмотрел сквозь стеклянную дверь, выходящую на балкон, на дом, где раньше жила Нина Поль со своими родителями, потом снова повернулся ко мне:
— Скажи, ты с Ниночкой помирился? Заходил к ним на Рождество?
Мне вспомнилась недавняя встреча. Нина была уже не та без ума влюбленная девушка, замиравшая в объятиях и почти терявшая сознание от поцелуев. Замужество с немолодым, нелюбимым французом, успех на сцене, толпа поклонников, а главное, протекшие годы, стерли чистоту и целомудрие юношеских встреч, притушили прежний огонь любви. Заговорила и ревность мужчины-собственника с «правом первой ночи», и досада на самого себя, и, наконец, врожденная порядочность, которую мы называем совестью: «Как смеешь ты совращать эту хорошую женщину, которую тебе вскоре опять придется покинуть!» Все это сковывало... Нина долго с грустью смотрела мне в глаза и тихо произнесла: «Пусть золотое прошлое на всю жизнь осядет в нашем сердце, сверкает далекой звездой в душе, драгоценным камнем в сознании! Так лучше...»
На этом мы расстались.
Катков глядел на задумавшегося товарища и решил: «Разрыв!» А я только развел руками...
— Тебе следует переменить фамилию, — возвратился он к прежней теме. — Может, стать французом? Выговор у тебя, правда, не парижский. Но это чревато: молодой здоровый парень, наверно, воевал, французский офицер. Чего доброго, в лагерь угодишь! Может, записаться в ОУН к Степану Бандере, станешь подручным Миколы Лабудя или Богдана Подгайного...
— Ну тебя к черту! Москалей бить можно и в Париже...
И, словно но велению судьбы, звонок в дверь заставил меня насторожиться. Мы никого не ждали. Катков встал и, пожимая плечами, направился в прихожую. Щелкнул замок, звякнула цепочка, и я услыхал знакомым глуховатый голос Павла Ивановича:
—Здравствуйте! Простите за вторжение, ходил неподалеку по неотложному делу. Пришлось задержаться по непредвиденным обстоятельствам, а тут комендантский час! Все же решил рискнуть и добраться до вас и чуть не нарвался на патруль, но успел шмыгнуть в ваше парадное. К счастью, дверь была не заперта...
—Это соседка с верхнего этажа вечно забывает ее запереть. Все давно уже ее ругают. Придется сейчас похвалить! Да раздевайтесь, пожалуйста, устроимся, переночуете у нас, а завтра спокойно пойдете домой. Вроде снежок пошел?
Переступив порог и поздоровавшись с гостем, я отметил про себя: «Что-то случилось!»